В Арт-галерее Ельцин Центра в Екатеринбурге 22 марта открылась выставка «Владимир Куприянов. Возвращение времени», представляющая более 150 работ одного из крупнейших советских и российских фотохудожников конца ХХ – начала XXI века. Выставка в Екатеринбурге стала первым ретроспективным проектом Владимира Куприянова за пределами столицы.
Расположившаяся на двух этажах выставка не столько следует хронологии творчества маститого фотографа, сколько демонстрирует произведения по основным интересовавшим его темам. Первая — история и феномен ностальгии, проявленные через культурные артефакты. Вторая представляет частную историю человека как части коллективного целого. Среди знаковых, широко известных работ присутствуют и те, которые выставляются впервые.
Совместный проект Арт-галереи Ельцин Центра и столичной галереи Рop/off/art подготовлен кураторами Виктором Мизиано и Анастасией Котельниковой. Он возвращает на отечественную художественную сцену имя Владимира Куприянова. Масштабная работа с архивами художника реконструирует авторский мир мастера. Экспозиция в Екатеринбурге и публичная программа к ней продолжат исследование наследия Владимира Куприянова и предложат зрителю иной взгляд на раскрытые ранее темы в творчестве художника.
Выставку открыла руководитель Арт-галереи Ельцин Центра Светлана Усольцева:
— Лично для меня как искусствоведа, куратора и директора Арт-галереи очень почётно открывать наш новый проект именно с этими кураторами — Виктором Мизиано и Анастасией Котельниковой. Отдельная благодарность Сергею Попову — основателю галереи Рop/off/art — за возможность показать выставку здесь, в Екатеринбурге. Она уже была представлена в прошлом году в Московском музее современного искусства. Когда я её увидела, у меня возникло непреодолимое желание показать её здесь, у нас. Но это совершенно другая выставка, она по-другому собрана. В этом огромное достоинство и мастерство кураторов.
Светлана пригласила к микрофону Виктора Мизиано, добавив, что он впервые в Екатеринбурге: «Я рада, что именно он открывает выставку, и вы сможете общаться и задавать вопросы ему лично».
— Понимаю, что все хотят скорее посмотреть выставку, — сказал Виктор Мизиано. — Поэтому не буду никому портить вечер и скажу буквально несколько слов. Единственное несчастье, которое выпало на долю Владимира Куприянова, — он очень мало прожил. По нынешним меркам совсем немного. Проживи он больше, он создал бы ещё много новых работ, и это было бы большой радостью для всех нас, для художественного мира, для русского искусства в целом. В остальном Куприянов был очень счастливым художником.
Он легко вошёл в искусство, придя из другой ниши, из другой среды, но очень быстро нашёл себя в искусстве, очень быстро дал всем понять масштаб своей личности. Его уважали, любили и ценили, ненавидели и спорили. Раздражались и дрались, отдавая себе отчёт, что это значительная фигура, даже если он занимал другую позицию.
Он очень легко и быстро получил международное признание. У него было много выставок в Европе, крупных выставок, сделанных не только мною, но и европейскими институциями, европейскими коллегами. Помню, как он однажды подал в Германии заявку на поддержку своего проекта как иностранного художника и получил отказ. Ему ответили: «Господин Куприянов, на протяжении минувшего года у вас в Германии было больше выставок, чем у любого другого художника, в том числе и немцев». Денег ему не дали, он и так был слишком известен и знаменит.
Вопреки международному признанию, он отличался чертой, которая присуща немногим московским художникам: он делал выставки не только в Москве. Художники его поколения хотели делать выставки если не в Москве, то хотя бы по ту сторону Рейна. Куприянов и ваш земляк Тишков — два художника, которые работали на то, чтобы их знали в стране. И их знали. Куприянов много выставлялся по стране, он сам этого хотел, он сам этого добивался и находил отклик, находил институции, музеи, которые тогда были далеко не в таком вставшем на ноги, как сейчас, состоянии. Но в девяностые, в постдевяностые и нулевые, его охотно приглашали с мастер-классами и лекциями.
Он был действительно национальным художником. Ещё один несчастливый поворот случился после его ухода: на долгий период его искусство выпало из художественного процесса. То, что он вернулся, — это событие огромной важности. Спасибо всем: и семье художника, и галерее Попова, которая проделала гигантскую работу, чтобы его искусство снова вернулось к нам! К нашей радости, событие, которое поразило даже пресыщенную Москву, продолжает жить. Спасибо городу, Ельцин Центру, спасибо гостеприимному руководству этой институции, которое сделало это возможным. Наконец, спасибо галерее Рop/off/art, которая проделала совершенно не галерейную, а музейную работу, чтобы это искусство вернулось систематизированным, каталогизированным, осознанным, приведённым в то состояние, которое позволяет показывать его не только в Москве, но вернуть замечательного русского художника стране и её национальной культуре, — завершил своё выступление Виктор Мизиано.
Анастасия Котельникова рассказала, что название «Возвращение времени» придумал некогда в своей серии работ сам Владимир Куприянов. И это касалось не только методологии, в которой работал фотохудожник, но и эстетики 80–90-х годов прошлого столетия.
Основой работ Куприянова всегда являлась фотография — как собственная, так и найденная. Его интересовала не столько сама фотография, сколько возможности её репрезентации. Публичная программа, составленная кураторами и специалистами галереи из медиаций, лекций, мастер-классов и кураторских экскурсий, расскажет, как и для чего фотохудожник использовал различные художественные эффекты: отражение, засвечивание, деление на части, кадрирование, наложение нескольких слоёв, имитирующих мультиэкспозицию, — что и делало мастера фотохудожником. Так, основным ядром наследия стали инсталляции, фотографические арт-объекты, которым уделено наибольшее внимание в проекте «Возвращение времени».
Виктор Мизиано также посетил Музей Бориса Ельцина и поделился своими впечатлениями о нём.
— Экспозиция музея сделана очень современно, мультимедийно. Это не пыльные витрины с рукописями и фотокарточками, не какие-нибудь письменные столы великих писателей и политиков, не те артефакты, что мы привыкли видеть в исторических музеях, на которых воспитывались многие поколения.
Здесь эпоха показана через самый разнообразный материал, отражающий время: искусство, фрагменты кино, полотно Эрика Булатова, завершающее экспозицию. Мне это показалось интересным. Я знаю, что тот же коллектив работал над Еврейским музеем в Москве. Но Музей Елцьина сделан интереснее, острее, ярче. И этот Булатов в конце — это такой решительный и смелый выход.
И то, что включены произведения искусства, которые не имеют прямого отношения к Ельцину, но имеют отношение к эпохе, мне кажется особенно интересным. Это говорит о попытке создания экспозиции о конкретной реальной фигуре, действительно как спектакль, как метафора, как зрелище, которое отражает фигуру не по прямой, а через какие-то художественные жесты. Может быть, имело бы смысл даже усилить элемент этой метафоризации, сделать ещё мощнее. Что нам передают артефакты, какие-то вещи, если они не становятся частью в подлинном смысле артистической ситуации? Они остаются мёртвыми в нашем сознании и мало что добавляют к нашему знанию. Это очень заметно, если рассматривать эволюцию памятников. В Москве и Екатеринбурге, слава Богу, меньше, но всё равно, начиная с 90-х, когда встала задача запечатлеть одну из версий современной истории и в контрапункте представить другую, тогда и стали появляться герои какой-то другой истории той же страны. Вместо Дзержинского начали появляться императоры и другие достойные фигуры, но почти всегда дядьки на конях, без коней, сидящие, стоящие, в кителе, в шинели, в портупее. Мне кажется, что это абсолютно не передает ни эпохи, ни её значимости — не цепляет и не трогает.
Поэтому сегодня многие современные музеи отказываются от хронологической экспозиции, начинают искать другие формы разговора об истории. Невозможно всё свести к набору тривиальностей, как в школьном учебнике. Музеи делают временные экспозиции или снимают и переиначивают. Один год — один вариант, другой год — другой вариант. В целом ряде музеев уже идут такие эксперименты. В московском Музее современного искусства не очень хорошее собрание, но этот молодой музей решает эту ситуацию тем, что регулярно меняет экспозицию. Приглашает художников выстраивать какие-то её части. Это делали в одном из голландских музеев: когда художники выставляли других художников, то они превращали экспозицию в произведение искусства. Благодаря их особому взгляду экспозиция приобретала остроту, уникальность и новую жизнь. Художник подчас лучше передаёт историю, чем историк. Ещё лучше в диалоге найти, как передать, как донести какую-то важную для истории информацию — не школьным, не тривиальным образом. Мне, как человеку, прожившему все те годы, которые для нас окрашены Борисом Николаевичем, музей многое напомнил, но мало нового сказал. По-моему, это проблема. Я знаю, что Павел Лунгин был привлечён к созданию концепции, и здесь есть целый ряд зацепок, которые могут быть очень интересно развиты.
Ещё одно соображение — созданный портрет. Понятно, что это музей конкретной политической фигуры, но всё-таки он однозначно позитивный. В целом я с этим согласен, но как подход — должны ли мы о нём говорить исключительно так иконописно, так однозначно позитивно? Было бы интересно и очень живо, и больше бы располагало к его фигуре, если бы обсуждался генезис ошибок. А мы знаем: Борис Николаевич о многих вещах сожалел, он об этом говорил в своём последнем обращении. И это было бы безумно интересно — обсудить, вскрывая логику ошибки. Безошибочных людей нет, мы все ошибаемся, даже самые выдающиеся люди. Эти ошибки обладают большой поучительной силой в истории.
Вот такие два соображения возникают у меня при первой попытке осмыслить мои впечатления.
Разделяю умонастроения в моём сообществе, скажем так, людей культуры, которые склонны к апологии 90-х и усматривают в этой эпохе некий утраченный шанс, утраченную возможность, видят в этой эпохе другие возможные альтернативы. Но вы знаете, моя биография по материнской линии связана с итальянскими революционерами, с семьёй, которая в годы фашизма переехала в Россию. Это дало мне возможность уже в советский период иметь тесные контакты с западным миром, бывать в Европе, наблюдать эхо советского опыта, которое не воспринималось однозначно негативно, как это воспринималось в позднем советском, антикоммунистическом, антисоветском, интеллигентском умонастроении. У меня всегда было довольно стереометрическое видение, и, как человек, связанный с художественной культурой, авангардом, современной художественной культурой, я тоже понимал масштаб и значение этого феномена, и он мне был необычайно дорог и близок. Я был им очарован и понимал его колоссальную значимость для мира. Советский опыт никогда не казался мне чем-то казарменным и исключительно тоталитарным. В силу личных обстоятельств я усматривал в этом другой ресурс, другой резерв, который не был использован в 90-х никаким образом.
Даже было абсолютное отторжение. Опыт коллективизма, солидарности, интернациональности, глубоко укоренённых в современности, оказался выплеснут, и это сделало для меня 90-е, конечно, очень проблематичными. У меня нет на протяжении этого десятилетия однозначного принятия ситуации. Я видел, что был взят тренд на неолиберализм, очень программный, последовательный, — и абсолютно проигнорирована социал-демократическая модель, которую как раз хотел осуществить Михаил Горбачёв. Это был его проект, который он в силу целого ряда просчётов и ошибок не смог довести до конца. Но я себя больше узнавал в этом — это один возможный ответ. А другой — это была яркая эпоха, которая дала мне возможность много всего осуществить. «Художественный журнал», который я делаю до сих пор и сейчас готовлю сто тридцатый номер, я начал делать в 1993 году. Лучшие произведения художников моего поколения были созданы тоже в девяностые. Эпоха постдевяностых начала вменять другие стили, появились ограничения, не обязательно цензурные, появился рынок, государственное спонсирование, появилась система искусства, что для искусства великолепно: она даёт возможность искусству жить, осуществляться, реализовываться и в максимальной полноте отвечает тому, что потенциально хочется осуществить. Всё это дали девяностые.
Что касается упущенных возможностей, это верно, но, знаете, я даже вчера начал свой рассказ о девяностых с того, что это удивительная эпоха, в которой очень разные социальные группы имели разные умонастроения, оценивали её по-разному, иногда диаметрально противоположно между собой. Но при этом ни одна из этих диаметрально противоположных точек зрения не опровергает правоты альтернативного суждения. От «это ужас, унижение, распад страны» до «это невероятная свобода», но никто не отрицал противоположного мнения, все соглашались с тем, что могли быть и какие-то совсем другие траектории, — подытожил Виктор Мизиано.
Выставка продлится до 15 июня. Экскурсии с элементами медиации по выставке «Владимир Куприянов. Возвращение времени» проходят по субботам в Арт-галерее в 17 часов.
