В небольшом, похожем на аквариум, пространстве арт-студии в зоне Атриума в Ельцин Центре открылась выставка уличного художника Славы ПТРК, посвященная образам 90-х. Инсталляция с героями ельцинской эпохи приветствовала гостей фестиваля «Остров 90-х», который прошёл в апреле. Выставка открыта с 4 по 12 мая.
Слава ПТРК (Slava Ptrk) – творческий псевдоним 25-летнего художника Вячеслава Комиссарова. Он родом из Шадринска Курганской области. Закончил Шадринскую детскую художественную школу им. Ф.А Бронникова и факультет журналистики УрФУ им. Б.Н. Ельцина. Родители Вячеслава и сегодня живут в Шадринске. В 90-е его отец был следователем, мать – частным предпринимателем. Сейчас отец – судья, и Вячеслав очень боится его подвести. Псевдоним ПТРК – это не противотанковый ракетный комплекс, а сокращение (без гласных) его ника в сети – Патрик.
Слава ПТРК – участник крупных международных фестивалей и выставок, среди которых ArtsLink Global Art Lab (Нью-Йорк), «Белые ночи», «Живая Пермь» и «Экология пространства» (Пермь), «Лучший город земли» (Москва), «Арт-Проспект» (Санкт-Петербург). Горожанам известен своими социальными и политическими высказываниями на улицах. В выставочном пространстве Ельцин Центра художник открывается с несколько иной стороны.
Здесь представлены два проекта 2016 года, объединенные одной темой. Живописная серия «Фальшивые воспоминания» и инсталляция «Осколки монет». И то, и другое – рассуждения художника о субъективности восприятия прошлого.
Инсталляция «Осколки монет», созданная на фестивале «Остров 90-х», представляет собой ответ художника на вопрос: «Какими на самом деле были 90-е?» Для старшего поколения – это было сложное, суровое время, ознаменовавшееся появлением новых типажей и отношений. Для тех, кому сегодня двадцать и тридцать – беззаботное время детства, полное ярких незабываемых впечатлений. Серия «Фальшивые воспоминания» – это живописные портреты девушек – их переосмысленные фотографии. Художник не делал снимков и не находился в этот момент рядом. Перенося кистью на холст воспоминания, которые по природе своей субъективны, Слава тем самым искажал их еще больше.
Дистанцирование от личных историй, к которым автор и без того никогда не имел отношения, и образ эпохи его детства, воссозданный 20 лет спустя, рождают эффект сжатия смыслов до лаконичных, но экспрессивных образов, которые способны стать отправной точкой для новых воспоминаний.
– Кто все эти люди в инсталляции «Осколки монет»?
– Помнится, я вдохновился песней группы «Мумий Тролль». Думал, что все они – как осколки медалей или монет. Типичные персонажи того времени. Их было больше, но чтобы не растягивать инсталляцию, сделать ее законченной, я выбрал девять. Справа –солдат из Чечни, сделанный по известной фотографии Александра Неменова, который был фоторепортером в первую чеченскую кампанию. Рядом с солдатом женщина-челнок. За ней – шахтер. Это, кстати, мое самое яркое воспоминание из 90-х – шахтеры, забастовки и то, как шахтеры касками стучат. Шоумен Сергей Минаев с солистками из группы «Комбинация», одна из них в фуражке – все ее принимают за милиционера. Далее – панк, новый русский с часами и мобильным телефоном и путана.
– Ваши проекты всегда социально значимы?
– Это мой выбор. Я сознательно решил в какой-то момент, что все мои проекты должны быть со смыслом – обыгрывать ту среду, в которой они находятся и нести какой-то социально-политический подтекст. Мне нравится говорить о том, что людей волнует. Какой смысл делать очередную красивую картинку?
– В данном случае вы идете от себя – ищете в себе отклик?
– Все искусство эгоистично, уличное тем более. Художник ориентирован на свои внутренние потребности, запросы, побуждения. Как только он начинает ориентироваться на запрос общества, превращается в пропагандиста, акциониста, рекламиста. Художник ориентируется прежде всего на себя. Он должен реагировать на внешние вызовы, но в тот момент, когда ему хочется и как ему хочется.
– 90-е вас чем-то вдохновили? Или для вас это уже история?
– 90-е сильно мифологизированы. Я был маленьким ребенком, жил в маленьком городе и не соприкасался ни с какими яркими проявлениями этого времени. Даже дефолт не помню. Все, что я видел по телевизору, все эти бандитские разборки и чеченская война, они для меня так же далеко, как Вторая мировая война. Мне интересно и хочется во всем разобраться. Это совсем новейшая история, и, мне кажется, выводов мы из нее не сделали. Но это мое детство, и эта работа как раз очень четко отражает мою позицию. Для наших родителей это было время, когда приходилось отвечать на вызовы общества, государства, бороться за существование, подстраиваться под новую реальность. А мы – дети, даже если у нас было трудное детство – все равно это детство. Мы играли и «не парились», как денег заработать. Для меня – это мультики, компьютерные видеоигры, футбол во дворе. И мне не нравится, что наша нынешняя власть переназначает какие-то ценности и навязывает свою точку зрения на весь ХХ век по десятилетиям и по годам. Она придумала мем про лихие 90-е, и мы шестнадцать лет живем с этим представлением, а мне ответить нечего, я практически не помню то время. Мои родители – да, им не хотелось бы возврата того времени. Мне кстати, поэтому и нравится музей, что там есть и плюсы, и минусы. Помните, как в пирамиде Маслоу – первичны базовые потребности. Люди запомнили то, что им приходилось добывать еду, а то, что им дали свободу слова, появились книги, стали показывать фильмы, и стали происходить какие-то невероятные культурные события отошло на второй план. Моим родителям было важнее удержаться на плаву. Им приходилось нас обеспечивать. Это было не лучшее время, чтобы растить детей. Возможно, им надо побороть свой скепсис и открыть себя для новой точки зрения. Все эти свободы, которые были такой ценой приобретены – мы их сейчас теряем. Это особенно актуально.
– Вы верите в гражданское общество?
– Года два-три назад мне казалось, что у нас в России действительно есть общество неравнодушных людей, но сейчас активная часть общества подавлена, люди потеряли оптимизм, и то, что происходит во внешней и внутренней политике, то, что вытворяют СМИ – все это вызывает у них разочарование. Или, возможно, это инстинкт самосохранения обращает их к теории малых дел – тем изменениям, которые происходят изнутри.
– К кому вы обращаетесь, когда придумываете ваши проекты?
– К самым обычным людям, которые ходят по улицам. О целевой аудитории я не задумывался. Мне интереснее достучаться не до своей целевой аудитории. Написание граффити – это как написание своего имени на стене, оно обращено к тем, кто умеет читать эти знаки. Я недавно зашел в «Свитер» (Галерея уличного искусства), ко мне подошла женщина лет пятидесяти и сказала: «Так это же вы Слава ПТРК!?» Было так странно и приятно, потому что есть молодежь, которая всем этим увлекается, небольшая субкультурная прослойка, а тут человек из совсем другого мира вдруг меня узнает, и говорит, что видел мои работы, и они ему нравятся. Может, это и не признание, но во всяком случае уверенность, что все, что я делаю – не зря. Мне нравится обращаться к таким людям, которым вроде бы нет никакого дела. Я пытаюсь делать искусство, адресованное взрослым людям.
– Какие темы сейчас в разработке и осмыслении?
– У меня сейчас два проекта – две темы. Один в Москве. Есть у нас такая практика варварского разрушения памятников архитектуры, тайно под покровом ночи. Вот один из проектов направлен на то, чтобы этот беспредел как-то остановить. В Екатеринбурге все очень печально с этим. Даже то, что осталось, так изуродуют, что уж лучше бы ничего не оставалось. А в Москве будет мощнейшая инсталляция, в одном из парков, иллюстрирующая, как у нас варварски относятся к архитектурному наследию. Уж не знаю, как ее разрешили, но я выиграл грант и готов приступить к исполнению. Из рабочих проектов у меня проект один продолжается уже три года: про бездомных, про одиноких стариков из домов престарелых. Второй проект посвящен ненависти, которой стало слишком много, она повсюду. Тебя ненавидят за то, что ты носишь георгиевскую ленточку, или за то, что ее не носишь. Гей – не гей. Русский – не русский. За Ройзмана – против Ройзмана. Наш Крым – не наш Крым. За Ельцина – против Ельцина. Людям уже не надо поводов для ненависти. Они ненавидят все.
– Вы ярко отметились в Екатеринбурге. Город вам нравится?
– Нравится, и я хотел бы, чтобы он был еще лучше, и есть много вещей, которые мне хотелось бы изменить. Я могу обратить внимание властей на грязь, но изменить климат в городе не могу. И много чего изменить не могу, но я люблю этот город, и мне с каждым днем все печальней и печальней, что я покидаю его. Я вырос из него. Мне хотелось бы, чтобы он был более европейским и более комфортным для жилья. Мне нравится здесь атмосфера. Он дает мне такую свободу, которой нет ни в Москве, ни в Питере. Хотя Питер для меня как один большой музей. Я много где бывал, но что-то подобное встречал лишь во Владивостоке. Екатеринбург очень свободолюбивый. Город с характером, но ценен прежде всего людьми. Здесь совершенно особенные люди, он притягивает к себе всех талантливых. Вот я же тоже приехал сюда в поисках чего-то лучшего, чтобы себя показать и себя выразить. У меня не было целью остаться здесь навсегда, как и в Москве. Москва – это очередной этап, который я так же перерасту, как перерос Екатеринбург. Я хочу уехать туда, где меня никто не знает. После Москвы будет какой-то другой город.
– Как вам кажется, какие художники сегодня успешны?
– Сегодня синонимом успеха является богатство. Материальная успешность. Это важно для художника, как, впрочем, для музыканта, писателя и поэта. Важно делать то, что тебе нравится и получать за это деньги. Вот Тима Радя – успешный художник. У него есть репутация и какой-то источник дохода, его работы продаются, и это позволяет ему делать что нравится. Можно сказать, что Петр Павленский – успешный художник, но не с финансовой точки зрения. Он успешен в том, что делает то, что хочет, и делает это успешно. Он добивается своей цели, хотя это никому не нравится в России. Из-за него я даже с папой поругался. Павленский – талантливый акционист. Я понимаю все его акции и манифесты, они достаточно понятные. Может, слишком провокационные, иногда он переходит черту. Но ведь людям уже настолько всё по фигу! Информационный шум их настолько захлестывает, что оторвать их может только прибитая мошонка. Потом их от этого тошнит. Они смотрят и говорят – «Что это такое?». Но такая реакция лучше, чем когда о тебе никто не знает.
Слава Ptrk создает инсталяцию у Ельцин Центра
Фото: Артур Ахунов/Цех №6
– Как родители восприняли ваше призвание?
– Они же за всем этим следили, это не было каминг-аутом: мам, пап, я уличный художник. Они еще помнят, как меня милиция первый раз в 14 лет задержала. Они очень переживают с правовой точки зрения, и я тоже начинаю переживать потому, что не хочу их подставлять, поэтому я не могу пойти путем Павленского. Как минимум потому, что я не готов отречься от своего тела. Не готов отречься от своих родственников. Я все время на грани и безопасного, и небезопасного. Сейчас они одобряют мой выбор. Видят, что я последовательно занимаюсь этим много лет. Видят, что я много езжу по миру, по России, постоянно в чем-то участвую. У меня есть признание, успех, людям нравится то, что я делаю. Родители – люди образованные, понимают, что я делаю. Беспокоятся, когда поднимаю острые темы, переживают, чтоб не было последствий.
– Как подобные проекты сохранять, чтобы они были вашими активами?
– Фото, видео…
– Они передают энергию?
– В этом плане я долго думал, как быть, но мы все равно существуем в пространстве медиа, в пространстве интернета. И я вижу стенку, которую художник сделал в Майами. Понятно, что если б я ее увидел живьем, а не увидел в «Инстаграме» – это было бы по-другому. С другой стороны, это относится не только к уличному искусству: вот я видел десятки фотографий работ Поллока. Потом, когда увидел два года назад в Нью-Йорке его работы живьем в музее – это было совсем другое. Небо и земля, это все равно, что ты слушаешь группу в записи, а потом слушаешь ее живьем. И она оказывается в сто, в тысячу раз лучше. Конечно, надо смотреть не суррогаты, а оригиналы, но не всегда есть такая возможность.
– Что вы читаете?
– Только закончил читать книгу, одну из самых сложных в моей жизни. Стивен Хокинг «Теория всего». Мне очень интересна вся эта тема. Книга медленно читалась, буквально по десять страниц в день. Я стараюсь смешивать и читать художественную литературу, научпоп, нон-фикшн. Шекспира недавно перечитывал.
– Есть у вас программа на ближайшее будущее? Съездить туда, побывать там? Познакомиться с этим человеком?
– У меня есть примерный план на этот год. Скоро уеду в Черногорию жить на месяц. Затем у меня в Будапеште будет выставка. У нас есть Ural Vision Gallery, у них есть подразделение в Будапеште, там будет выставка. Потом планируется выставка в Москве, тоже персональная. В ноябре еду в Париж, далее – на Лазурный берег.
– Разве это не показатель успешности?
– Все познается в сравнении. Вчера вдруг понял, что это все хорошо, но наблюдая за другими художниками, не только галерейными, но и уличными, никак не могу добиться, чтобы так же, как они просто ездить по миру и рисовать свои работы, выставлять их, чтобы при этом что-нибудь покупали. Из российских художников это удается единицам. Взлетел на сезон, поездил по миру и исчез. Пока не знаю, как свое желание воплотить, потому что нет никакого алгоритма, как вырваться из региональной повестки в общемировую. Надеюсь, мне это удастся в этом году или в следующем.
– Кто из художников вас вдохновляет?
– Постоянно слежу за работами коллег. Это как в любой сфере: есть люди, за кого ты рад, и есть кому завидуешь. Есть люди, на которых ориентируешься, и одновременно рад за них. Если говорить с моральной и идейной точки зрения – я всегда ориентируюсь на Тиму Радю. Как в анекдоте: а что бы сделал Тима? Сажусь придумывать проект – а как бы в данной ситуации поступил Тима? У нас с ним есть некоторое сходство в методах и в нашем и образе мысли. Есть еще российские художники, например, Рустам Кубик. Он сейчас на взлете, сделал в прошлом году несколько работ в Москве, затем в Польше, в Турции, в США, сейчас в Австралии сделал работу. Такие люди вдохновляют.
– Вы так же открыты миру?
– Да. Тут главное – переводить свою зависть в источник вдохновения. Потому что я немножко завистливый человек, и это нехорошо, сейчас пытаюсь конвертировать зависть во что-то позитивное.
– Мне кажется, завистливыми могут быть только амбициозные люди.
– Видите ли, большие амбиции порождают не только приятные моменты по поводу того, что я поставил себе большую цель и иду к ней. Мне не нужны маленькие результаты. Всегда будет кто-то лучше тебя. Это у всех людей так, даже если ты будешь Майклом Джексоном, всегда будет кто-то лучше тебя.
– Где у вас дом?
– Пока мой дом Екатеринбург. И у меня стрессовая ситуация, я меняю дом – посмотрим, смогу ли ощущать себя как дома в Москве. Мне достаточно легко менять обстановку, я много путешествую, перемещаюсь, стараюсь не привязываться ни к местам, ни к вещам, и так уж получилось, что не привязываюсь к людям.
– Как далеко простираются ваши амбиции?
– У меня есть цель, но не знаю, надо ли о ней говорить – она очень личная. Мои амбиции простираются на весь мир, я хочу делать работы не только в нашем городе, в нашей стране, но и по всему миру и стараюсь делать проекты, которые будут универсальными и понятны всем. Которые можно будет привозить в любую страну и показывать людям. В Париж мы повезем проект с бомжами, там очень любят бездомных. Есть моменты, когда я перестаю быть художником и становлюсь активистом, пытаюсь решить проблемы людей, хотя на это не подписывался, а хотел просто сделать картину. Получается, что я сделал акт, и мне говорят: давай вместе решим эту проблему. Здорово, давайте! Ты делаешь арт-проект, а выходит социальное исследование. И вот ты становишься социологом или политиком. Здорово, что художник социальными проектами занимается, сам себе выбирает такую роль.
Недавно я ездил в Москву на фестиваль социальной рекламы, в жюри пригласили. То, что происходит в социальной рекламе в России – просто трэш и ад. Мне кажется, что даже мои неудачные проекты гораздо эффективнее, чем эта казенная социальная реклама.
– Почему не скажете: «Я лучше могу!»?
– Проблема, мне кажется, в том, что реклама предполагает исполнителя и заказчика. Есть исполнитель, которому это не надо, и заказчик, которому это надо. И если ты исполнитель, то делаешь, что тебе неинтересно. По сути, реклама предполагает выполнение чьего-то заказа, а у меня нет никакого заказчика, я все делаю на свои деньги и по своей инициативе. Для меня это важно, я сам выбрал такой вариант существования.
– Что бы вы придумали для Ельцин Центра?
– Я огорчен, что у кого-то есть недоброжелательное отношение к Ельцин Центру. Особенно у тех, кто здесь не был ни разу. У них возникает странный образ: что здесь посольство США, Госдеп сидит и на входе всех вербует, чтоб они ненавидели современную Россию, а любили лихие 90-е и Ельцина. В этом плане мне понравился пикет участников, которых сотрудники Ельцин Центра пригласили на экскурсию и пообщались с ними. Это правильная реакция. Хватит ненависти.
– Хотели бы что-то расписать, прочитать курс лекций?
– И то, и другое. Было бы интересно повыступать и порассказывать. У меня есть амбиции сделать что-то масштабное, полезное, но не знаю, насколько это востребовано в Ельцин Центре. Мне хотелось бы, чтоб люди воспринимали его не только как музей первого президента, но и как культурный центр. Это реально очень крутое место, экспозиция собрана по последним технологиям: не везде в Европе есть такие мультимедийные штучки. Мы любим его потому, что здесь проходят лекции, встречи, концерты, выставки, мастер-классы, воркшопы. И все очень интересно.
