Гостем Ельцин Центра 1 февраля, в день рождения первого президента России Бориса Ельцина, стал известный советский и российский режиссер, сценарист, кинопродюсер, педагог, народный артист РФ Сергей Соловьев, автор культовых фильмов конца 80-х–начала 90-х.
Его встреча со зрителем состоялась в рамках музыкального проекта «Послушайте!», подготовленного пианистом Алексеем Гориболем специально для Ельцин Центра. Первый концерт «Соло-рояль в российском кинематографе» был посвящен музыке в кино. Вторая часть концерта – многолетнему сотрудничеству режиссера Сергея Соловьева с композитором Исааком Шварцем. Таких тандемов не так много в истории кино, уточнил Алексей Гориболь. Наиболее убедительный – Федерико Феллини и Нино Рота.
Рассказ о музыке в фильмах Соловьева предварил фрагмент из фильма «Станционный смотритель» 1972 года, пронзительной сюите из которого зрители аплодировали.
– С большим чувством любви и признательности я приглашаю на сцену Сергея Соловьева, – объявил ведущий вечера.
Сергей Соловьев поблагодарил Ельцин Центр за приглашение.
– Рад даже поводу для этой встречи, – сказал режиссер, – дню рождения Бориса Николаевича, первого президента нашей страны. Конечно, не могу этого не помнить, не знать. Это навсегда. Второй повод – это замечательная история, придуманная выдающимся пианистом и музыкантом Алексеем Гориболем, с которым я знаком еще до всякого кино. Я его слушатель и внимательный почитатель. Поразительно само по себе звукоизвлечение, которое несет Алексей. Музыка – существеннейшая часть моей жизни. Как она устроена, как запоминается и проникает во всех нас, чем нам помнится жизнь – все это остро чувствует музыкант Гориболь. У меня никогда не было сомнений в том, чтобы передать ему права на исполнение музыки из моих фильмов. Это счастье, что в его лице она нашла второго родителя. Очень рад и за Ельцин Центр, и за этот зал, в котором я впервые, что здесь поселилось такое чудо как Гориболь. Самое прекрасное и надежное президентское вложение такого руководителя как Борис Николаевич, – это люди. То, что никогда не забудется, и к чему никогда не привыкнем, – это то, сколько талантливого, умного, тонкого, замечательного народа осталось нам от него в дар. Мы получили от него дар свободного дыхания, дар существования, дар нашего общения друг с другом, с героями литературы, музыкальных произведений, мифов. Мы впитали это легкое дыхание ельцинской эпохи. Оно никогда не перекроется. Ничем. И Борис Николаевич, и Исаак Шварц – все это люди российской оттепели. Они появились на восходе общественного прозрения, когда мы увидели, в какой жизни и с какими людьми мы живем.
Сергей Соловьев сказал, что никогда не забудет, как началось его общение со Шварцем. Он мог бы рассказать что-то поучительное, как постигал музыкальную гармонию с помощью Шварца. Но в голову приходят совершенно другие вещи – очень бытовые и одновременно мифологические. Шварц начал уже писать музыку к Чехову (экранизация по рассказам А. Чехова в альманахе «Семейное счастье», 1969 год – ред.). Но ему совершенно негде было жить. Он ютился у двоюродного брата, и там писал. А Соловьев уже приступил к монтажу фильма, и ему была крайне необходима эта музыка. Каждые полчаса он набирал Шварца и спрашивал: «Изя, где музыка?». Шварц отвечал» – «Нет музыки, сынок!». «А где она?» – снова вопрошал Соловьев. «Должна быть, но нет!» – сокрушался Исаак. «Ты же старшее поколение, я на тебя равняться должен!» – стыдил его молодой режиссер. «Позвони через час!» – ворчал Шварц и отключался. Соловьев недоумевал, что может измениться через час. Оказывается, может.
История продолжилась звонками через час, через два, еще через час, пока Соловьев не возмутился: «Изя, – сказал он, – это какая-то хреновина! Мне что из-за тебя с «Мосфильма» уходить?» Никакие угрозы не помогали делу сдвинуться. Уже начали говорить на повышенных тонах. Неожиданно Шварц перезванивает и говорит: «Есть музыка!»
– Как так? – удивился Соловьев. – Десять минут назад не было музыки, а сейчас есть?» Это не понравилось ему еще больше и вызвало подозрение. Он все бросил и поехал к Шварцу домой. Брат Шварца жил в знаменитом «Доме журналиста».
– Дверь мне открыл Исаак Иосифович, – продолжил Соловьев. – Надо сказать, что и я-то не титан, а Исаак был и вовсе маленького росточка, что, кстати говоря, мне очень нравилось. Стоит, как черт, вращает глазами и выглядит неадекватно. Говорит, что случайно остался жив. И все из-за моей музыки. Я подумал, причем здесь моя музыка? Ее же еще нет. Мы прошли в его комнату, и я увидел на его постели фрагменты лепнины с потолка в форме ангела. Шварц говорит, что на него потолок упал. Вот так пишется музыка!
Композитор рассказал, что каким-то неимоверным усилием воли ему удалось увернуться от кусков штукатурки. Гипсовый ангел метил в него, и за эти доли секунд, пока он спасался, в голове возникла прекрасная музыка.
На Шварца все время что-то падало, подытожил историю режиссер. Ему было бессмысленно заказывать музыку. Просить сделать тише или громче. Никто не знал, как вынуть ее из него. Он проводил жизнь в ожидании ангела и получал музыку целиком. Режиссер и композитор сотрудничали до последних дней Исаака Иосифовича. И все встречи с ним, вспоминает Соловьев, были ангелоподобными. В этом не было никакой мистики, но была вера в то, что мир устроен так, что он обязан отдать свою чудесную струну людям. Шварц был гением в понимании того, как устроено чудо жизни. Иногда, припомнил Соловьев, он говорил: «Сынок, не надо никаких комментариев, они все равно будут глупее, чем то, что ты услышишь. Просто напряги уши и послушай. Это красиво!» Наступал момент, когда музыка просто лилась из него.
В кино многое зависит от людей. Соловьеву всегда везло на них. Он работал с профессионалами высочайшего класса. Доверялся им, шел за их творческим чутьем и не обманывался. Таким же гением, как Шварц, был для Соловьева оператор Георгий Рерберг. В душе он был тоже музыкант, ему доставляло огромное наслаждение носить за мамой виолончель. Он снимал великие картины. Чего стоит одно только «Зеркало» Андрея Тарковского. Работал с выдающимися режиссерами: Кончаловским, Тарковским, Таланкиным, Соловьевым. И тем не менее единственной достойной работой считал свой фильм «Дирижирует Евгений Мравинский». Степень его погруженности в материал была такова, что даже спустя четыре года он жаловался Соловьеву, что руки у Мравинского были столь длинны, что не помещались в кадр.
Когда Шварц собрал Соловьева и Рерберга в своем гостиничном номере, чтобы сыграть сюиту к «Мелодиям белой ночи», Георгий Иванович выслушал и сказал, что это очень красиво. И попросил написать что-нибудь достойное, отражающее повседневную жизнь. Так появились вторая, третья и четвертая мелодии к этому русско-японскому фильму («Прогулка по ночному городу», «Эрмитаж», «Анданте», «Прощание» – ред.).
Алексей Гориболь и Павел Коновалов исполнили сюиту для фортепиано в четыре руки из фильма «Мелодии белой ночи».
Сергей Александрович рассказал о своей работе и дружбе с Микаэлом Таривердиевым. Таривердиев понимал музыку к фильму как душу фильма. И был гениально чувствителен. Соловьев говорит, что музыку Таривердиева в любом фильме узнает с первых нот. Когда Микаэл соглашался писать музыку, это был восторг. Все понимали, что он не просто напишет музыку, он подарит фильму счастливую жизнь.
– Еще не было никакой перестройки, – вспоминал режиссер, – но от этой музыки начинали оттаивать души. Сочинителями этого процесса оттаивания душ были композиторы. Их было немного, но они жили среди нас. Большая музыка, вложенная в большой кинематограф – это большое дело. Хочу пожелать вам, этому залу, Алексею Гориболю успехов. Я – профессиональный человек, но еще жду своего ангела. А на Гориболя он уже упал.
На следующий день Сергей Александрович посетил музей первого президента России Бориса Ельцина. Ему это было особенно интересно, потому что он режиссировал кампанию 1996 года «Голосуй сердцем! Голосуй или проиграешь!». Экскурсию для него, как для особого гостя, провела первый заместитель директора Президентского центра Б.Н. Ельцина Людмила Телень. Соловьев был непосредственным участником многих событий, о которых рассказывает музей. Тем интереснее было узнать его впечатление о музее.
– Помню годы правления Бориса Николаевича как годы с неутвержденным сценарием, – поделился Сергей Соловьев. – Был живой интерес к тому, чтобы смотреть телевизор, слушать радио. Это была история непридуманная, неформальная, неотредактированная. Все это было по-человечески интересно. Самое главное, что это не носило такой характер, что за тебя уже все решили. Будто ты вышел на водопой, и тебе говорят, что делать.
– Что вы считаете достижениями 90-х?
– У меня нет «бухгалтерии» достижений. И самым интересным в эту эпоху считаю непредсказуемость оценок и решений. Все было пронизано духом спонтанности и новизны, духом свободы. Это были живая жизнь, живой президент, живая людская заинтересованность в своем будущем. Мне она запомнилась как совершенно неординарная эпоха, и нам повезло, что мы жили в ней, творили в ней, что у нас была такая возможность.
– Каким вы увидели музей?
– Я имел отношение к его созданию. Какое у меня может быть к нему отношение? Семья Бориса Николаевича обращалась ко мне за советом еще до того, как все здесь начало осуществляться. И я естественно делился тем, как вижу первого президента и его эпоху. Мне всегда нравилась семья Ельциных, их отношения, их взаимная поддержка. И первое, что я вижу – здесь все пронизано любовью, уважением, трепетным отношением к памяти близкого человека. Вижу, что проделана грандиозная работа. И, наверное, здесь можно провести не один час, изучая это интереснейшее время, что особенно советую молодым.
Видео: Александр Поляков
