Павел Лунгин в Ельцин Центре – гость желанный. Он не только народный артист, режиссёр, сценарист, лауреат многочисленных российских и зарубежных премий, но и один из создателей Музея первого президента России Бориса Ельцина.
Режиссер прилетел, чтобы представить уральцам свой новый фильм «Дама Пик». Мы решили воспользоваться его визитом и расспросить о том, как создавался музей, от кого поступило предложение написать сценарий для него, как складывался замысел – в общем, о том, что интересует посетителей, когда они узнают, что к созданию музея причастен один из самых известных, культовых российских режиссеров нашего времени.
– Как вам, режиссеру, поступило столь неожиданное предложение? Чем оно вас заинтересовало?
– Предложение поступило от Татьяны Борисовны Юмашевой, дочери президента. Озвучило его архитектурное бюро «Ральф Аппельбаум Асошейтис». У них был интересный опыт, когда они делали президентский центр Клинтона: идею концепции подал режиссер какого-то очень известного американского сериала. И они решили попробовать, пригласив меня. Конечно, меня это и удивило, и заинтересовало, потому что концепции музеев сейчас меняются. Если раньше музей был тем сараем, куда сваливают старинные вещи и хранятся всякие диковинки, то сейчас музей – это два часа времени, которые человек хочет провести интересно. Он приходит в музей, и ему надо показать экспозицию, как спектакль, протащить по полезной информации, вызвать эмоции, подтолкнуть к размышлению. Во всяком случае, я отнесся к этому так. Потом мы приехали сюда, и я увидел жуткую заброшенную стройку. Было очень холодно, ранняя зима.
Поземка. Мерзкий мокрый снег. «Баранка» этого строения, голые стены без крыши. Глядя на все это, вообще, было непонятно, что и как делать. Позже меня осенило – бывают у меня такие моменты озарения, что все это похоже на пирог, который нужно разрезать на части. Тогда это будет работать. Я сразу понял, что о Ельцине нельзя делать такой музей: где родился, когда женился. Ельцин – человек-эпоха, и надо было брать основные вехи этой эпохи. Так появились «7 дней». Каждый – как отдельная серия. А все вместе – история новой России. Я счастлив, что мне пришла в голову эта идея. Более того, я горжусь этим музеем, считаю, что мы попали в точку. Таких музеев нет до сих пор. Он уникален. И то, что музей получил престижную европейскую премию, абсолютно заслуженно. Я рад, что жюри оценило оригинальность замысла. Задача была сложной, как и эпоха Ельцина была сложной, и политическая ситуация в стране тоже была сложной, и как-то надо было все это передать. Когда я принял это предложение, у меня было что-то вроде обиды. Дело в том, что я – дитя перестройки. Великовозрастное дитя. Мне тогда уже было под сорок. И я точно знаю, что если бы не было перестройки и Ельцина, не было бы новой России. Не было бы меня, как режиссера: я просто не мог бы снимать. И то, что сейчас 90-е называют «лихими», – это несправедливо. Сейчас те люди, которые получили от жизни все именно в 90-е, начинают небрежно, нехотя, по-хамски топтать это время, топтать имена. Это очень несправедливо. Поэтому для меня это было моментом отдачи долга Борису Николаевичу Ельцину – моего лично и моего поколения.
– Вы помните, как выбирались эти вехи?
– Это уже были рабочие моменты. Мы много обсуждали и с Татьяной Борисовной, и с Валентином Борисовичем. Для них эти семь точек были очевидны. Мы исходили из того, что имели на руках. А на руках оставался президентский кабинет – реальный кабинет из 14-го корпуса Кремля. Я сказал: «Давайте сделаем его завершением экспозиции, как будто мы входим в пустой кремлевский кабинет. Мебель расставлена так, как было при нем. На кресло набрасываем пиджак, на столе – стакан дымящегося чая, как будто хозяин вышел ненадолго и сейчас придет. На экране камеры – его последнее обращение, а его самого нет». Это момент катарсиса. Начиналось всё с момента выхода из партии. Сегодня многие молодые люди просто не в состоянии понять, что это был за поступок – положить партбилет на стол, какое для этого нужно было личное мужество. Или путч. На мой взгляд, это один из самых духовных моментов. Мы не боялись говорить о дефолте. Не боялись быть объективными. Даже близко не было намерения только хвалить. Наоборот, хотелось максимально объективно рассказать о тяжелейших страницах нашей истории. Штурм Белого дома, борьба вокруг Конституции, о которой сейчас не говорят, молчат, как будто ее и нет. Но она же есть! Было много острых моментов, о которых надо было говорить, например, болезнь президента. Есть кардиограмма – она в музее представлена. Оказалось, что все это работает и производит сильное впечатление. Так, шаг за шагом, эпизоды сложились в правдивую историю, которая и сегодня многих раздражает.
– Как вы думаете, почему?
– Слишком выбивается из общего ряда. Музей сделан интересно. «Ральф Аппельбаум» – мировой лидер по созданию таких ультрасовременных многоуровневых музеев. Вот эти декорации придумал я: баррикады, пустые прилавки. Как в кино – ты входишь в обычную квартиру, а там вдруг работает телевизор, по которому бесконечно крутят балет «Лебединое озеро». Звонит телефон. Все это первая линия погружения. Если ты хочешь не только ощущений, но и фактов, там есть вторая линия (хроники, фотографии, свидетельства очевидцев – ред.). Хочешь знать еще больше – тебе расскажут больше, это уже третий уровень погружения (нормативные акты, указы, документы – ред.). Подача информации организована таким образом, чтобы события и явления выглядели объемно, чтобы на них можно было посмотреть с разных сторон. Хотите понять, как секретарь горкома партии ездил, как обычный москвич в троллейбусе на работу – вот вам настоящий троллейбус, садитесь в него, прислушивайтесь к собственным ощущениям. Мне все это было очень интересно. Вспоминаю это время с радостью, потому что это было настоящее творчество. Как будто мы снимали фильм. Удивительное чувство радостной реализации замысла. Поэтому сюда я возвращаюсь охотнее, чем домой. Я чувствую это своим местом.
– На днях в Музее был Юлий Ким. Он сказал, что в зале, где выстроены баррикады, невольно начал искать себя.
– Ну, конечно, я тоже был на этих баррикадах. Они как раз были под окнами моего дома, разве это могло пройти мимо меня? Мы пытались воссоздать энергетику этих мест. Никто не знал, как рассказать, например, о чеченской войне. Прошили коридор пулеметными очередями, и в каждом пулевом отверстии, если в него заглянуть, – фотографии людей с той и с другой стороны. Это было трудно даже представить. Но специалисты из архитектурного бюро не спорили. Они с благодарностью принимали любые идеи. Они говорили: «Дайте идею, мы ее реализуем!». Они ловили каждое слово, цеплялись за нюансы, ни разу не сказали: «Это невозможно!» Фиксировали все наши рассуждения вслух и педантично, точно исполняли все, что мы придумывали. Такое отношение к делу было большим подспорьем для нас. Не случайно они – лучшие. На их счету более трехсот музеев по всему миру. Поэтому музей получился таким современным и интересным.
– Как появился «Лабиринт истории ХХ века»?
– Мы много думали, хотелось показать историю только через цитаты, чтобы там не было никаких версий, ничего не было от себя, только слова очевидцев, современников – теперь уже больших, всемирных, таких как Анна Ахматова, Михаил Булгаков, Осип Мандельштам, Михаил Шолохов. Только в кусках из фильмов, стихах, выдержках из писем. Это действует сильнее любой пропаганды – не важно, «за» она или «против». Человек всегда реагирует на правду. Две строчки из Бабеля или Шолохова дают такое ощущение Гражданской войны, которые не могут передать многотомные исследования. «Лабиринт истории ХХ века» абсолютно уникален. Более того, он достоин отдельного музея.
Видеоролик-презентация "Лабиринт российской истории"
Видео: Мумин Шакиров
– Вы написали для музея сценарий эпохи 90-х, а чем эта эпоха стала для вас?
– В 90-е я только начал снимать. В 80-х я задыхался, как рыба без воды, а в 70-х просто спивался. Я не понимал, что мне делать. И только в 90-е я почувствовал глоток свободы. Снял «Такси-блюз», получил приз в Каннах, стал тем, кем должен был. Я, как личинка, спал до этого. Оказалось, что у меня есть профессия. Это произошло с огромным количеством моих друзей. Жалко тех, кто не дожил, спился. Наша жизнь до 90-х была похожа на добровольное самоубийство. Я прекрасно помню эти времена всеобщей апатии. Когда я снимал «Такси-блюз», у нас работал телевизор. Показывали съезд депутатов – тот самый, на котором не давали говорить академикам Лихачеву и Сахарову. В перерывах между съемками мы смотрели, что там происходит. Это заряжало такой энергией, такой силой, что я, пожалуй, ничего подобного не переживал. Это была энергия возможностей. Поэтому и фильм получился такой необычный.
– Как вы думаете, о чем сегодня надо снимать кино?
– Не знаю, искренне говорю. Я хотел снять фильм про ГУЛАГ и обязательно сниму его, но пока просто не понимаю, как снимать, чтобы он не был просто фильмом памяти, «для галочки». Это всегда сложно понять, что нужно снимать. Потому что общество наше состоит из двух частей – из тех, кто делает кино, и из тех, кто его смотрит. Люди, с одной стороны, хотят правды, а с другой – хотят веселиться и потреблять. Эта вечная русская раздвоенность – один пишем, два в уме – не позволяет прогнозировать результат. У меня так было с «Такси-блюз». Все жаждали свободы. И с «Островом», когда люди посмотрели и вдруг задумались над понятиями стыда и греха. Но вот я иногда думаю: если сейчас я снял бы «Остров», то на него никто бы не пошел. Он бы стал частью банальных назидательных фильмов. Сложно понять, что нужно обществу, кроме новогодних комедий. Я знаю, о чем говорю, потому что являюсь членом экспертного совета, мне часто присылают сценарии.
Думаю, надо снимать кино о том, что волнует лично тебя.
