Как эти отношения стали возможными, как они развивались и чем закончились? Николай Николаевич Пунин, футурист по художественным убеждениям, искусствовед огромного диапазона, комиссар Эрмитажа и Русского музея. И акмеистка, выдающаяся русская поэтесса Анна Ахматова. Декорациями их романа стал Фонтанный дом во флигеле Шереметьевского дворца, на воротах которого начертано: «Бог сохраняет все». А историческим фоном — двадцатые, тридцатые, сороковые, годы раннего, зрелого и позднего сталинизма.
Судьба Пунина, поначалу более спокойная и даже комфортная — профессор, автор многих выставок и публикаций, крупнейший авторитет в искусстве ХХ века, — оборачивается трагической стороной: пережитой в городе блокадой и лагерем в Абези (Коми), где он скончался. Его жизни с Анной Ахматовой была посвящена вторая лекция Натальи Ивановой в рамках её авторского цикла «Голоса и тени: рядом с первыми поэтами эпохи». Встреча с писателем, литературным критиком, доктором филологических наук и первым заместителем главного редактора журнала «Знамя» состоялась в Ельцин Центре в Екатеринбург 21 мая.
Первая лекция цикла Натальи Ивановой: Борис Пастернак и Ольга Фрейденберг: переписка длиною в жизнь
«Невоспетый герой русского авангарда»
Известен портрет Николая Пунина работы Казимира Малевича. Героя своей лекции Наталья Иванова назвала «невоспетым героем русского авангарда» — как искусствовед он был в эпицентре перехода от традиционного искусства к авангарду в 1920-х годах. За пределами искусствоведческой среды его имя известно мало.
Николай Пунин начинал как автор работ об искусстве Византии и иконописи. Затем он резко поменял убеждения и в 1910-х годах стал футуристом. После революции новая советская власть активно сотрудничала с представителями авангарда, привлекая на свою сторону интеллектуалов, художников, поэтов. В 1918 году Пунин становится комиссаром сначала Русского музея, а затем и Эрмитажа, занимаясь реорганизацией экспозиций из реквизированных культурных ценностей.
В августе 1921 года Пунина впервые арестовали — по делу так называемой «Петроградской боевой организации». Через три недели почти шестьдесят арестованных расстреляли. Среди них был поэт Николай Гумилёв, бывший муж Анны Ахматовой. Пунина же выпустили на свободу, не предъявив никаких обвинений. По словам учёного, после этих событий «кончился роман с революцией» — он навсегда ушёл от административной работы в органах власти. С 1921 года его основная деятельность связана с Русским музеем: Пунин — хранитель музея, член Учёного совета, учёный секретарь художественного отдела.
В августе 1922 года он получил четыре комнаты и кухню в Фонтанном доме — южном садовом флигеле усадьбы Шереметевых. Поначалу здесь жили только сам Николай Пунин, его первая жена Анна Аренс-Пунина, их годовалая дочь Ира и мачеха Николая. В 1924 году здесь поселилась домработница Пуниных, а год спустя и её сын.
Ахматова впервые пришла в гости к Пунину 19 октября 1922 года, и в тот же день он написал ей в письме: «Какая странная и ровная пустота там, где ты ещё час назад наполняла все комнаты и меняла размеры всех вещей».
«Царица серебряного века»
Познакомились Ахматова и Пунин задолго до этого события — их первый разговор состоялся в 1914 году в поезде по дороге в Царское село. Позже Пунин вспоминал в своих дневниках:
«Сегодня возвращался из Петрограда с А. Ахматовой. В чёрном котиковом пальто с меховым воротником и манжетами, в чёрной бархатной шляпе – она странна и стройна, худая, бледная, бессмертная и мистическая. <…> Она умна, она прошла глубокую поэтическую культуру, она устойчива в своём миросозерцании, она великолепна. Но она невыносима в своём позёрстве, и если сегодня она не кривлялась, то это, вероятно, оттого, что я не даю ей для этого достаточного повода».
До того, когда они станут близки, ещё восемь лет: они переживут Первую мировую, две революции — Февральскую и Октябрьскую, Гражданскую войну.
— Анна Андреевна Ахматова «расцвела» ещё в «серебряном веке». Её поэзия, вышедшая из символизма в акмеизм, потом была настолько самостоятельна, что никакие «измы» её уже не объемлют целиком и полностью, — рассказывает Наталья Иванова. — Каким образом Пунин стал близок с Анной Андреевной, которая совершенно другого эстетического полёта птица? Как можно себе представить, что рядом с Ахматовой сидит её любимый человек и сочиняет книжку о Татлине и его знаменитой башне Третьего Интернационала? Это сочетание несочетаемого меня всегда интриговало.
В августе-сентябре 1922 года Ахматова присылает своему давнему знакомому записку: «Николай Николаевич, сегодня буду в Звучащей раковине, приходите». Это не приглашение на свидание, но уже очень-очень близко, продолжает лектор. Получив её на заседании в Доме искусств, Пунин был совершенно потрясён, о чём записал в своём дневнике. А в тетради Анны Ахматовой появляется стихотворение:
Дьявол не выдал. Мне все удалось.
Вот и могущества явные знаки.
Вынь из груди мое сердце и брось
Самой голодной собаке.
* * *
Соблазна не было. Соблазн в тиши живёт,
Он постника томит, святителя гнетёт
И в полночь майскую над молодой черницей
Кричит истомно раненой орлицей.
А сим распутникам, сим грешницам любезным
Неведомо объятье рук железных.
Осенью 1922 года начинается их роман. В октябре, после первого прихода Анны Ахматовой в Фонтанный дом, Пунин пишет ей:
Я смотрел, как ты ешь яблоко, на твои пальцы, и по ним мне казалось, что тебе больно… это уже не любовь, Анна, не счастье, а — начинается страдание. Я не могу без тебя. Любовь стала тревожной и мрачной, я чувствую её постоянно в сердце, в форме глубокой тоски, думаю я о тебе или не думаю.
Как я люблю тебя. Ты как стебель, гибкая, раскрывающая губы, — злые и уничтожающие, если говоришь слова. Гибкая гибель? Ты вся такая, из которой пить любовь. Как будто проходя, говоришь: пойдём со мною. И идёшь мимо. Куда с тобою, ну куда с тобою, бездомная нищенка?
А вскоре позвал жить к себе в Фонтанный дом — Анна Андреевна действительно не имела постоянного места жительства в этот момент.
Жизнь в многоугольнике
Квартира Пуниных — четыре комнаты, вытянутые анфиладой, и кухня. Большие двустворчатые окна комнат выходят в Шереметьевский сад с липами, а двери ведут в общий коридор.
Сначала здесь жил Пунин со своей женой и дочкой. Анна Евгеньевна была медиком. Она не только терпела близкие отношения мужа и поэтессы, но и тащила на себе весь груз этой странной семьи, поскольку только она одна имела работу с постоянным окладом. Заработки Пунина были мизерными, а Ахматова и вовсе ничего не получала.
Ахматова, которую очаровал Фонтанный дом и то, как Николай Николаевич и Анна Евгеньева сумели сохранить дореволюционную атмосферу, поселилась у Пуниных «временно», но это время растянулось на целых шестнадцать лет.
— Анна Ахматова в ту пору жила как «свободный человек», — рассказывает Наталья Иванова. — Она свободно ходит по городу, свободно выбирает, с кем ей провести вечер, где читать стихи. Ходят слухи о её связи с композитором Артуром Лурье, что вызывает у Николая Пунина жгучую ревность. Он пишет возлюбленной:
Ревность мешает писать тебе, когда ты на «Аиде»; вообще в этот период твоей жизни, ознаменованный внезапной любовью к опере и балету… <…> Цыганка, как я люблю твою склонность к бродяжничеству, к беспечной безответственности, как у православной Кармен! Когда ты крестишься на встречную церковь, как будто и в самом деле под Богом ходишь… а такая грешница.
Только летом 1923 года Николай Николаевич делает признание жене:
Трудно мне Вам рассказать, до какой степени мне дорог и мил этот человек, ибо как Ваши, так и суждения о ней совсем других людей совсем неверны. Неповторимое и неслыханное её обаяние в том, что все обычное в ней необычно, так что и так называемые «пороки» её исполнены такой прелести, что естественно человеку задохнуться. Но с ней трудно, и нужно иметь особые силы, чтобы сохранить отношения. А когда они есть, то они так высоки, как могут быть высоки «произведения искусства». Может быть, моя дружба с ней и гибельна для меня, но я предпочитаю гибель страху её потерять или скуке её не иметь. Я «разрываю Вам сердце» всем этим, но молчанием я ещё больше печалю Вас. Не отчаивайтесь только, милый друг, Вы сами избрали этот трудный путь, пойдём по нему, пока хватит сил.
— «Царица серебряного века» покорила Пунина — футуриста, грозу буржуазной обывательщины, первого в городе скандалиста (так он сам пишет о себе), — рассказывает Наталья Иванова. — Он пишет Ахматовой: «Я хочу жить волнением и ритмом твоей крови, твоей мыслью и вкусом, всем твоим днём и твоей бессонной ночью». Но он боится, что такая любовь по многим, не только по внешним причинам, может пропасть.
На самом деле, никакого спокойного сосуществования, никакого спокойного чувства не было все эти 16 почти лет, — говорит лектор. — И в результате, когда все-таки эти отношения кончились, Пунин, написал: «Ан. победила в этом пятнадцатилетнем бою».
Моменты счастья в разговорных книжках
Сохранились несколько «разговорных книжек» Николая Пунина и Анны Ахматовой — это тоненькие блокноты, где оба писали друг другу, как бы ведя разговор в письменной форме. В 1923 году влюблённые переписываются так:
Котий — нежное домашнее имя, которым Анна Андреевна называла Николая Николаевича, а он называл её Олень. Несмотря на то, что они уже жили вместе в Фонтанном доме, несмотря на эти тетради, которые они вели, сидя рядышком, всё время было ощущение, что это ещё не окончательное единство в отношениях. Разговорные книжки — это их отдушина.
15 августа, утро. Шереметевский Фонтанный дом.
А. Последний день вдвоём. Вчера вечером видела затмение луны с Марсова поля. Жуткое зрелище.
16 августа.
А. Котий тут же поцеловал Оленя в лоб.
19 августа.
А. Котий Мальчик катал меня на лодке до яхт-клуба.
20 августа.
П. Гуляя по Фонтанке у парка Чинизелли, Олень всенародно вынула гребенку и причесывалась.
23 августа.
А. Не смотри на меня так, у меня голова кружится.
П. Будем вместе, только бы вместе.
А. Что ты, Котий, ведь ты меня немедленно разлюбишь.
П. Анка оскандалилась.
— Они смеются и подшучивают друг над другом в этих книжках, — комментирует Наталья Иванова. — Им вместе ужасно хорошо. Но из разговорных книжек становится понятно, что Анна Андреевна хотела бы уехать за границу, а Николай Николаевич решительно против, и это было регулярным предметом их разговора:
1926 год, без даты
П. Акума, простите меня, но я не могу согласиться, чтоб вы ехали за граничку.
А. Не будем об этом говорить…
П. …а вы тайно от меня хотите уехать…
— Революция случилась менее 10 лет назад, — комментирует Наталья Иванова, — Но даже у изначально сочувствовавшего большевикам Николая Пунина не остаётся иллюзий. Во время большого петербургского наводнения зимы 1924-25 годов он пишет в дневнике:
Вечером был в одном доме в гостях: разговоры опять о наводнении; кто-то из-за угла говорит: «Что вы все так радуетесь наводнению, все равно большевиков не смоет». Всеобщий вздох сожаления: «Да, не смоет».
«Я пью за разорённый дом, за злую жизнь мою»
За те 16 лет, что Ахматова прожила в Фонтанном доме, она практически ничего не написала. По словам лектора, несмотря на возвышенные чувства, это был очень сложный для жизни многоугольник — вдвойне, втройне тяжелее от того, что был этот замечательный дом, из которого они не могли уже никуда выехать.
О царивших настроениях свидетельствует письмо Николая Пунина супруге, Анне Евгеньевне, написанное осенью 1929 года с черноморского побережья, куда он поехал лечить сердце:
Зима будет тяжёлой, не знаю, кто и как пройдёт через неё. Очень прошу отдать в починку какому-нибудь портному на Моховой мои старые полосатые брюки и чёрный старый пиджак, кажется, он тоже протёрся на локтях и рукавах. Из Москвы телеграфирую Вам, а со своей стороны прошу сообщить открыткой, приехала ли А.А. и в каком она состоянии: не хочу никаких неожиданностей.
Солнце садится в густые жёлтые облака, и опять гудит море к непогоде. Думаешь с тоской о потерянном Вашем счастье. Думаю о своей судьбе, отнятой, как сказал Мандельштам обо всех нас; я уже, в сущности, с карманом, наполненным векселями, разорившийся, так как никто не желает по ним платить…
Отношения между Пуниным и Анной Андреевной с начала 1930-х переживают взлёты и падения. Последних становилось всё больше: у Ахматовой время от времени возникало желание уйти, как-то оборвать не самую приятную для неё жизнь и ситуацию. Иногда это и случалось:
«Я ушла к Людмиле. Если у тебя не злое сердце — позвони мне. Тебе бы только все губить. А ты знаешь, как трудно исправлять. Мне темно и страшно», — пишет она записку Пунину в ноябре 1931 года. Поэтесса часто ездит в Москву, где останавливается у Мандельштамов. Пунин пишет ей:
Говорят, ты веселишься, говорят, бываешь у художников и забываешь мне позвонить. Приезжай домой. Скучаю без тебя, по вечерам в особенности; день не имеет конца, потому что некому рассказать — хотя ничего, в сущности, не происходит.
Летом 1934 года Ахматова посвящает Пунину одно из редких стихотворений этой поры:
Я пью за разоренный дом,
За злую жизнь мою,
За одиночество вдвоем,
И за тебя я пью.
За ложь меня предавших губ,
За мертвый холод глаз,
За то, что мир жесток и груб.
За то, что Бог не спас.
Аресты и разрыв
Осипа Мандельштама арестовали 13 мая 1934 года — в этот же день Анна Ахматова после града телеграмм и звонков приехала в Москву. «Обыск продолжался всю ночь. Искали стихи, ходили по выброшенным из сундучка рукописям. Прощаясь, поцеловал меня, — пишет она. — Пастернак пошёл просить за Мандельштама в Известия, я в Кремль, к Енукидзе».
Год с лишним спустя, 29 октября 1935 года, арестовали Николая Пунина и Льва Гумилёва. Что пишет Ахматова в своих записных книжках? «Пишу Сталину. На 9-й день они дома».
Свидетельницей этой драмы стала Елена Булгакова, написавшая в своих дневниках: «Днём позвонили в квартиру. Выхожу — Ахматова — с таким ужасным лицом, до того исхудавшая, что я её не узнала, Миша тоже. Оказалось, у неё в одну ночь арестовали и мужа, и сына. В явном расстройстве, бормочет что-то про себя».
За жизнь возлюбленного пришлось заплатить самую высокую — в символическом смысле — цену: выход Пунина на свободу совпал с началом конца этого романа. В конце 1936 года учёный писал в дневниках:
Был в тюрьме. Ан. написала Сталину, Сталин велел выпустить. Это было осенью. Любовь осела, замутилась, но не ушла. Скучаю об Ан. со знакомым чувством боли. Уговаривал себя — не от любви это, от досады. Лгал. Это она, все та же. Пересмотрел её карточки — нет, не похожа. Её нет, нет её со мной. Ан. взяла все письма и телеграммы ко мне за все годы, ещё установил, что Лева тайно от меня, очевидно по её поручению, взял из моего шкапа сафьяновую тетрадь, где Ан. писала стихи, и увёз её к Ан., чтобы я не знал. От боли хочется выворотить всю грудную клетку. Ан. победила в этом пятнадцатилетнем бою.
А Анна Ахматова написала стихотворение:
От тебя я сердце скрыла,
Словно бросила в Неву…
Прирученной и бескрылой
Я в дому твоем живу.
Только… ночью слышу скрипы.
Что там — в сумерках чужих?
Шереметевские липы…
Перекличка домовых…
Осторожно подступает,
Как журчание воды,
К уху жарко приникает
Черный шепоток беды
И бормочет, словно дело
Ей всю ночь возиться тут:
«Ты уюта захотела,
Знаешь, где он — твой уют?»
К этому же году относится короткая запись в дневнике Пунина: «У Ани был профессор Гаршин». Речь о враче Владимире Гаршине, который становится новым увлечением поэтессы. Уже возвращаясь после войны из эвакуации, Анна Андреевна хотела соединить с ним свою жизнь, но из этой затеи ничего не вышло.
Блокада и «восемь тихих дней»
Что может быть хуже окончания любви? Но судьба подготовила ещё более тяжёлое, трагическое испытание: войну. Блокаду Пунин и Ахматова провели не в Ленинграде. Ахматова улетела раньше — не по своему желанию, а по распоряжению партийного руководства. Она поселилась в Ташкенте. Пунин задержался до февраля 1942 года, и описал в своём дневнике все ужасы жизни в осаждённом городе:
25 сентября 1941
Город был обстрелян шрапнелью. Жертв много. За гробами очередь с вечера. Ходят на перекличку, как к билетным кассам. До кладбища возят на тележках. Норма хлеба — 200 грамм в день; на рынках ничего нет. На что они надеются, почему не сдают город?
Вечером зашёл Гаршин и сообщил, что Ан. послезавтра улетает из Ленинграда. Она очень боится налётов, вообще всего. Ну пускай летит. Гаршин погладил меня по плечу, заплакал и сказал: «Ну вот, Николай Николаевич, кончается ещё один период нашей жизни». Передал Ан. записочку: «Привет, Аня, увидимся ли когда ещё. Простите — и будьте спокойны. Бывший Котий-Милый». Долетела бы только. Быстро и внезапно кончается все, что было до войны.
А вот запись от 1942 года:
Не помню, чтобы Ленинград был так красив, как в эту роковую зиму. Бело-серебряный, тихий под зелёным небом, действительно как в саване. А мёртвые, чаще всего завёрнутые близкими в простыни, лежали по улицам, и бойцы воздушной обороны увозили их куда-то на листах фанеры. В гробах и на кладбищах не хоронили уже с ноября. Покойники были лёгкими и казались маленькими. Бойцы с лёгкостью поднимали их со снега и клали на фанеру, и они не гнулись, потому что были замёрзшими. Они лежали повсюду, в особенности по утрам. Вероятно, ночью их выносили из квартир.
Утром 19 февраля Пунина эвакуировали — он долго стоял на набережной около Академии и прощался с куполом Исакия. Учёного распределили в Самарканд, но он приезжал в гости к Ахматовой, проведя у неё в Ташкенте «восемь тихих дней».
Возвращение, постановление, арест
Николай Пунин вернулся в Фонтанный дом в июле 1944 года. «19-го вернулись в Ленинград. Чем пристальнее всматриваешься в город, тем страшнее. Дыры окон, фанера. Пустовато, но говорят, что месяц назад было совсем пусто. В квартире многое осталось таким, как уезжали. Почти ежедневно в гости заходит Ан», — пишет он.
— Приезд Ахматовой в Ленинград был расценён уже тогда как возвращение очень-очень большого поэта. Её стихи в то время печатали даже в газете «Правда». Они воспевали язык страны-победительницы («И мы сохраним тебя, русская речь, великое русское слово») или были посвящены памяти павших («Для славы мёртвых нет»), её приглашали в президиумы и встречали под гул аплодисментов, — рассказывает Наталья Иванова.
По словам лектора, Ахматова не хотела возвращаться в Фонтанный дом и думала, что прямо с вокзала она поедет к Гаршину. Гаршин встретил её на вокзале и объяснил, что вместе они быть не могут. Поэтому несколько месяцев Ахматова провела у друзей, а потом все-таки была вынуждена вернуться к Пуниным.
Она стала восприниматься как голос Петербурга, Ленинграда, а то и всей страны. И казалось, что это надолго, если не навсегда. Но среди «так называемых коллег», членов Союза писателей и в руководстве страны были люди, которые её не принимали и даже люто ненавидели.
В августе 1946 года секретарь ЦК ВКП(б) по идеологии Андрей Жданов выступил на собрании актива Ленинградской партийной организации в Смольном и обрушился на поэтессу с критикой: «До убожества ограничен диапазон её поэзии, — поэзии взбесившейся барыньки, мечущейся между будуаром и моленной. <…> Не то монахиня, не то блудница, а вернее, блудница и монахиня, у которой блуд смешан с молитвой.<…> Ахматовская поэзия совершенно далека от народа».
Он же подготовил знаменитое постановление оргбюро ЦК ВКП(б) «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“», опубликованное в «Правде» 21 августа. Через две недели, 4 сентября, Союз писателей СССР исключил Анну Ахматову из своих рядов. Вместе с исключением Анна Андреевна утратила право на получение рабочих продовольственных карточек, которое, впрочем, вскоре вернули «распоряжением сверху». Также было предписано «приостановить производство и распространение» её стихотворных сборников.
Тучи сгущались и над головой Пунина. В феврале 1947 года он покинул Ленинградское отделение Союза советских художников: «За последнее время председатель ЛОССХ, выступая против меня, усвоил такой необузданно-грубый тон, каким разговаривают базарные торговки. Не могу терпеть дальше грубые оскорбления и всякого рода тенденциозные измышления».
В 1948-м приказом ректора ЛГУ имени Жданова его освободили от должности профессора кафедры истории всеобщего искусства «как не обеспечившего идейно-политического воспитания студенчества». А в 1949-м в «Ленинградской правде» в разгар «борьбы с космополитизмом» вышла статья «Формалисты и эстеты в роли критиков», фактически ставшая ему приговором:
«Пунин открыто пропагандирует декаданс, развращённое упадочное искусство Запада и таких его представителей, как Сезанн, Ван Гог и другие. Этих крайних формалистов космополитствующий Пунин называет гениальными, великими художниками. Эту вредную книгу и по сей день рекомендуют студентам в качестве учебного пособия».
В конце августа 1949 года искусствоведа арестовали. Единственным человеком в доме, с которым Пунин мог попрощаться, была Ахматова. Дочь и внучка были под Ригой, в Пумпури. Он оставил им записку: «Целую, целую всех трех. Я не теряю надежды. Папа». В прихожей осталось принадлежащее ему пальто — и до сих пор висит на вешалке в Фонтанном доме напоминанием о страшных днях репрессий.
Николай Николаевич Пунин умер в августе 1953 года в заключении в посёлке Абезь Коми АССР, уже после смерти Сталина. Ещё в 1948-м он написал в дневнике пророческое:
«Умереть за идею — так сказать, со знаменем в руках — это достойно, но нет ничего достойного в жизни, победоносно утверждающей идею, — такая жизнь не что иное, как жизнь тирана».
Анна Андреевна посвятила памяти бывшего возлюбленного трагическое четверостишие:
И сердце то уже не отзовется
На голос мой, ликуя и скорбя.
Все кончено. И песнь моя несется
В пустую ночь, где больше нет тебя.
— У Ахматовой дальше была ещё длинная жизнь, свои взлёты и возможности, другие отношения, новые книги, премии, слава и преклонение. Были молодые друзья, так называемые «ахматовские сироты» — Иосиф Бродский, Дмитрий Бобышев, Анатолий Найман и Евгений Рейн, — подытожила Наталья Иванова. — У Пунина не было ничего, кроме безымянной могилы в Абезе. Слава богу, что у него были родные, которые сохранили его архив, и теперь мы можем воссоздать его жизнь рядом с Ахматовой и не только рядом с ней. Это жизнь выдающегося человека, замечательного, глубокого. И его растоптала эта реальность, к которой он относился с широко открытыми глазами, прекрасно понимая, что она из себя представляет.
