Бороться с кризисными явлениями в экономике традиционными способами сейчас бессмысленно, считает директор Центра исследований постиндустриального общества Владислав Иноземцев. Известный экономист в очередном выпуске цикла «Мир после пандемии» предлагает российским властям не бояться наращивать госдолг и тратить деньги из резервного фонда.
Интервью записано 25 апреля 2020 года.
Мировая экономика оказалась не готова к форс-мажору, вызванному пандемией, поскольку экономисты, финансисты и политики довольно долго отрицали серьезность ситуации. Безусловно, лучше кризис пройдут те страны, которые быстрее на него среагируют. Американцы уже в конце марта принимали законы, поддерживающие экономику, европейцы в начале апреля вбрасывали в экономику огромные деньги, поэтому этим странам будет легче выйти из кризиса. А чем больше бизнеса будет спасено, чем более существенно будет поддержан спрос, тем меньше непреодолимых последствий будет для дальнейшего экономического развития.
Самым важным ресурсом в нынешней ситуации является гибкость. Экономисты и политики должны понимать, что ситуация настолько уникальна, что совершенно бессмысленно пытаться её решить традиционными методами. Те, кто сумеет действовать по ситуации быстро и масштабно, – выиграют, а кто будет осторожничать и опасаться – проиграют. России идет позже других стран по развитию эпидемии, мы можем видеть, на какие вызовы приходится отвечать экономикам Китая, Европы и Америки, и учиться. Тем более, что у нас больше инструментов, поскольку существует Фонд национального благосостояния (ФНБ), но стоит вопрос, как использовать эти ресурсы, в какие точки они будут направлены и насколько эффективно средства будут использованы.
Запечатанная кубышка
На сегодняшний день мы видим, что государство завершило лишь технический манёвр работы с фондом, осуществив срочную сделку по купле-продаже акций Сбербанка, и тем самым деньги из Фонда национального благосостояния перешли в бюджет. Правительство получило порядка двух триллионов рублей, которые может использовать сейчас на борьбу с кризисом, но, как я понимаю, не использует. Пока антикризисные программы – это лишь отсрочка налогов, которые бизнес все равно будет платить, уменьшение базы социальных платежей для среднего и малого бизнеса и еще некоторые паллиативные меры. Пока вложений в борьбу с кризисом, тем более из резервного фонда, я не вижу.
В России, насколько я понимаю, сейчас бытует идея, что любые деньги, полученные из резервного фонда или из Центробанка, которые пущены на закрытие бюджетного дефицита, – это и есть антикризисные меры. Но лишь только то финансирование, которое идет сверх обычных бюджетных мер, можно считать антикризисным.
Думаю, что наше правительство за последние годы внушило себе страх инфляции и важность собирания резервов. Идея накопления резервов стала важным трендом после азиатского кризиса 2008 года, когда большинство стран, по которым этот кризис нанес удар, пришли к выводу, что основной проблемой стало отсутствие достаточного количества резервов, которые могли бы спасти экономику против атак спекулянтов. И с тех пор Россия, Саудовская Аравия, Южная Корея, Тайвань и Таиланд стали накапливать огромные резервы.
Но мы увидели сегодня, что США и Европа просто фактически включили печатный станок и смогли мобилизовать за несколько недель гораздо больше средств, чем те, что накопили. За последний месяц банк Англии эмитировал и передал в долг правительству больше денег, чем все золотовалютные резервы России, а за четыре недели Федеральная резервная система (ФРС) напечатала фактически больше долларов, чем все валютные резервы Китая. И никто не дрогнул в Вашингтоне и Лондоне. Мы видим гибкость и масштабные нестандартные действия, а наша проблема в том, что мы не можем выйти за пределы нашего старого воображения, стандартов конца 90-х годов, к сожалению. И это будет большой проблемой для нас, потому что, на самом деле, нет ничего важнее гибкости.
Фобии власти
Стабильность сегодня не интересует никого абсолютно, потому что основная задача экономики – обеспечить высокий уровень жизни, быстро расти и меняться. В России нет ни первого, ни второго, ни третьего. У нас нет высокого уровня жизни, у нас нет высоких темпов роста, и у нас нет гибкости. Мы так сильно зациклены на резервном фонде, что не пытаемся оперировать его средствами, возможностями Центробанка, мы не пытаемся увеличить заимствования. Нас как будто загнали в угол. Государственный долг Российской Федерации сейчас в пересчете на рубли – приблизительно 14,5 триллиона рублей, то есть чуть больше 14% ВВП. Если мы увеличили бы долг до 20%, что безумно низко по любым международным меркам, то это были бы те 6% ВВП, которые вполне вытащили бы нас из самых больших проблем этого кризиса, но ничего не происходит.
Когда случился кризис конца 90-х годов, Владимир Владимирович Путин совершенно не зря говорил, что это ужасные и страшные времена. У него фобии, пришедшие из тех времен, когда у нас не было денег, мы фактически разорились, произошел дефолт, поэтому надо сейчас копить больше и больше, чтобы этого не было. Но если не предпринимать решительных действий, не проявлять гибкость, то дефолта не будет, будет просто коллапс. Если мы вспомним Великую депрессию в США, то там есть несколько моментов, которые редко у нас вспоминают. Все эти годы бюджет США был профицитным, доллар был обеспечен, у правительства были деньги, но экономика упала на 30%, было 25% безработных. То есть, на первый взгляд, все было прекрасно, но при этом экономика лежала на боку. Вот мы сейчас можем добиться ровно этого, собственно это то, к чему нынешнее руководство нас и ведёт, потому что экономика будет полностью помирать, а идеальный резервный фонд не будет тратиться.
Как пополнить бюджет
Когда правительство не имеет денег в бюджете, как в случае с Россией, то у него есть два варианта действий. Во-первых, можно открыть резервный фонд, продать оттуда доллары, положить в бюджет рубли и оплатить расходы. Если такого резервного фонда нет, то единственная возможность правительства, как в случае с США, – выпустить свои долговые бумаги, что происходит во всех странах мира и в России тоже, только в небольших объемах. Соответственно, если выпускается долговая бумага, то вы должны объявить на неё определенную доходность, по которой на рынке её купят. Так как в большинстве стран, пораженных кризисом, процентные ставки опущены фактически до нулевого уровня, достаточно наивно предполагать, что какие-то инвесторы в это тяжелое время обольстятся нулевой ставкой по американским долговым бумагам и тут же все скупят. На самом деле, ни один инвестор не купил ни одну американскую бумагу за последние три недели, все эти бумаги были куплены несколькими крупными банками и тут же перепроданы в ФРС. В рамках такого подхода я не вижу никаких проблем сделать ровно то же самое в России.
Мы имеем бюджет, который уже был утвержден в прошлом году, в нем есть определенное количество расходов. Когда бюджет принимался, то предполагалось, что такого рода расходы не вызовут инфляции, это правильные сбалансированные расходы. Я не понимаю, почему мы боимся инфляции сейчас, если бюджет будет просто профинансирован в том объеме, в котором это было запланировано четыре месяца назад. Если мы не имеем для этого денег, мы должны сделать ровно то же самое, что сделал господин Трамп. Мы можем выпускать каждый месяц облигации федерального займа (ОФЗ) на объем месячного дефицита, это не очень большой объем в 700–800 миллиардов рублей. Правительством назначается несколько уполномоченных банков, которые выкупают эти ценные бумаги и относят в Центробанк, а затем берут под ОФЗ кредиты по нынешней ставке в 5,5% годовых. У ЦБ на балансе появляются бумаги правительства, а у правительства появляются живые деньги, которыми оно сможет распоряжаться.
Политические риски
Как правило, падение уровня жизни в России практически никакого политического эффекта не имеет. Экономические проблемы обычно у нас вызывают только желание больше работать, уходить от налогов, находить какие-то возможности дополнительного заработка и выживать в одиночку. Но сегодня мы имеем очень странную комбинацию эпидемии и экономической неопределённости, которую можно наблюдать не только в России, но и в постсоветских странах. Эта комбинация, я подозреваю, может привести к каким-то более печальным последствиям. Сегодня проверяется реальная способность власти управлять текущими процессами, медициной, оказывать социальную помощь, решать вопросы закрытости или открытости отдельных территории, управлять массами людей, которые хотят или не хотят самоизолироваться. Если эпидемия сейчас начнет резко ускоряться и начнётся серьезная паника, то у населения возникнет ощущение неуправляемости и желание какой-то политической реакции. А если на это наслоится еще и нищета, когда у людей полностью закончатся деньги, то ситуация станет опасной. Поэтому, я предполагаю, что властью будут предприняты все возможные усилия, чтобы отменить карантины и самоизоляцию, как минимум, не позже второй половины мая.
Ситуация с нефтяными ценами дает надежду полагать, что Россия чему-то научится. За последние тридцать лет мы получили как минимум три четких сигнала, что надо меняться, но упорно пытались ничего не делать. И может быть на сей раз изменится структура экономики. Нам нужно максимально задействовать человеческий потенциал, потенциал разделения труда, нам необходимо проводить промышленную революцию, развивать собственный рынок технологий.
Пока трудно сказать, какие тренды в экономике появятся после эпидемии, они оформятся в ближайшие года три после этого кризиса, и последующие лет двадцать экономическое развитие пойдет в русле этих трендов.
Все видео проекта «Мир после пандемии» на Youtube
Сегодня сложно давать прогнозы, но еще сложнее – их не давать. Как заставить себя не думать о том, каким будет мир после пандемии? Как изменится власть, отношения между странами, экономика, медицина, образование, культура, весь уклад жизни? Сумеет ли мир извлечь уроки из этого кризиса? И если да, какими они будут? В новом (пока онлайн) цикле Ельцин Центра «Мир после пандемии» лучшие российские и зарубежные эксперты размышляют над этими вопросами. Наивно ждать простых ответов, их не будет – зато будет честная попытка заглянуть в будущее.
ИТАР-ТАСС/ Максим Шеметов
