Интервью с писателем Владимиром Войновичем опубликовано в рамках проекта «Остров 90-х». Площадка проекта — сайт Colta.ru. Материалы готовятся при поддержке Президентского центра Бориса Ельцина и в сотрудничестве с образовательным порталом «Твоя история».
Знаменитый писатель размышляет об эпохе перемен и уроках 90-х. Публикуем фрагменты интервью.
Владимир Войнович: «Пусть литература играет меньшую роль, но пусть будет свобода»
<...> — Девяностые для одних — время разрухи и развала страны, для других — время освобождения и движения вперед. А для вас?
— Я даже не знаю, я как-то воспринимал это как единый такой поток, единое развитие. До 2000 года я считал, что все все-таки идет в одну сторону. С какими-то остановками, препонами, буераками, преодолением препятствий, но все-таки. Я бы сказал, что это было в целом движение вперед, но с постоянными отступлениями, а потом — с преодолением этих отступлений. Такое движение зигзагообразное. Ельцин пришел все-таки как человек, который хотел сам себя воспринимать как демократа. И приблизил к себе людей демократически мыслящих<...>
— А если бы вам предложили вместо «лихих» найти другие эпитеты для девяностых?
— Я бы сказал — «годы надежд». Можно сказать, «годы провалившихся надежд». Но не совсем, не совсем. Я бы сказал (у меня ведь более оптимистический взгляд на будущее), что первый шаг к демократии был сделан, и этот шаг уже необратим <...>
— Изменилась ли как-то в 90-е ваша писательская практика?
— Изменилась. Мне было очень трудно писать — для того чтобы писать, нужно иметь представление о каком-то устоявшемся образе жизни страны, народа, отдельных людей, а тут все менялось. Вот такой мелкий пример: я писал одну такую штуку, что-то вроде сценария о современной совсем жизни, и там у меня один из персонажей — американец, он приезжает в Москву и проходит досмотр в «Шереметьево», там суровый пограничник. Пока я писал несколько страниц, суровых пограничников сменили суровые пограничницы, женщины, я переделал это. Потом еще какие-то реалии, они все время менялись, и поэтому современное писать было очень трудно, я не успевал. Очень важным в литературе, во всяком случае — в русской классической, было описание того, что люди едят, что они покупают, что сколько стоит, а тут все это быстро менялось, сегодня стоило рубль, а завтра сто тысяч.
— А перемены в языке, происходившие в эти годы? Как вы их ощущали?
— Когда я приехал, я каких-то слов просто не знал, они возникли без меня. Я помню, человек говорит мне: это обыкновенный стеб. А мне неудобно сказать, что я не знаю, что это такое, я начинаю думать, что же это, пытаюсь понять по контексту. Ну и действительно язык очень обогатился. Я помню, как меня удивляло «скинь мне на пейджер», теперь говорят «скинь мне на e-mail» и так далее, все это в постоянном движении. Появилось слово «баксы», например, раньше так не говорили. Кстати, это слово неправильно употребляют, надо говорить «баки» тогда, потому что один доллар — это один бак, а не бакс, бакс — это множественное число. Ну и потом, это же не просто внутрироссийские какие-то события, а одновременно техническая революция происходила, появились персональные компьютеры, которые тоже сильно обогатили и одновременно засорили русский язык разными новыми понятиями.
— В 90-е начался новый, постсоветский, период в литературе — появились издательский рынок, разные литературные институции и премии. Меняло ли это ваше писательское самоощущение и существование?
— Меняло, потому что, кроме всего, литература стала играть совершенно другую роль. Когда я оказался на Западе, меня сначала очень удивляло и разочаровывало отношение к литературе как к чему-то такому обыкновенному, равноценному другим занятиям. Работа писателя — как работа, допустим, слесаря, или сапожника, или инженера, или, наоборот, профессора какого-нибудь: они как бы равны... То, что занятие литературой требует особых способностей, даже не принималось во внимание. Как и то, что литература играет какую-то роль в обществе. Говорили: а что такое литература? У меня был один знакомый, внук изобретателя радио — у нас говорят, что это Попов, а там говорят, что это Маркони, — так вот, внук этого Маркони, тоже очень крупный американский физик. Я его спрашиваю: а что вы вообще читаете? А он говорит: я не читаю, у меня времени нет. Это было для меня непривычно, в России профессор постеснялся бы такое сказать. Профессор медицины, физики, математики, всякий человек, который считается принадлежащим к интеллигенции, постеснялся бы так сказать. Но это все приходило в Россию. В России литература стала играть меньшую роль, гораздо меньшую, чем раньше. Я в советское время был преследуемым автором, но знал, что за мной, за моей спиной всегда есть какая-то значительная группа людей, которая как-то мне сочувствует или как-то меня поддерживает, в общем, я им нужен. А тут у меня появилось ощущение, что это вообще никому особенно не нужно. Что расхолаживает, потому что когда ты чувствуешь, что ты действительно какому-то количеству людей нужен, это вдохновляет, ты готов на какие-то жертвы — не только ради зарабатывания денег и славы. А тут всякая литература стала коммерческой. В советское время мои книги распространялись в самиздате, люди их перепечатывали и рисковали своими условиями жизни. Пусть не посадят, но компетентные органы обратят на них внимание и как-то испортят им жизнь. Тем не менее люди не только читали — они перепечатывали, распространяли. Когда началась новая эпоха, меня сразу напечатало несколько пиратских издательств, и моя книга превратилась в коммерческий товар, причем не для меня, а для этих издательств, потому что я с этого ничего не получал. Печатали, причем большими тиражами, быстро распродавали. Меня это удивляло — как книга, которая играла другую роль, стала просто товаром.
— Не самый оптимистичный вариант для писателя.
— Для меня вывод из этого такой: в условиях большей свободы литература играет меньшую роль, но это меня не огорчает, я с этим согласен, потому что я очень высоко ценю понятие свободы. Пусть лучше будет свобода. Пусть литература играет меньшую роль, но пусть будет свобода. Я готов пожертвовать своим местом в литературе. И вообще значением литературы. Литература все равно остается, но играет более скромную роль.
— Что, по-вашему, самое важное в этом времени — 90-х?
— Это была серьезная попытка превратить наше общество в человеческое, и произошло что-то вроде революции, но все-таки не революция, а какой-то перелом. Большинство людей увидело, что можно жить иначе, что может быть свобода, что можно читать любые книги, можно ездить за границу, можно выбирать себе профессию, род занятий, не только писать книги, но свободно что-то производить, свободно торговать. Это люди отчасти поняли, но они не поняли, что все это надо как-то беречь <...>
* * *
Писатель Владимир Войнович был выслан из СССР в 1980 году, а через год указом Президиума Верховного Совета СССР лишен советского гражданства. С 1980 года он жил в Германии. В 1990 году Войновичу было возвращено советское гражданство, он вернулся в СССР. В 1992 г. распоряжением Бориса Ельцина включен в состав Комиссии по вопросам гражданства при Президенте Российской Федерации.
Фото: Антон Тушин/ТАСС
