Владимир Вишневский: «В 90-е я вырвался из эзопова языка»

В Ельцин Центре 15 февраля состоялся творческий вечер поэта, сатирика, шоумена Владимира Вишневского.

Вишневский – один из наиболее цитируемых современных поэтов. Его одностишия давно разобраны на цитаты и стали частью народной разговорной культуры. Он – автор более 20 книг. Его выступления становятся одновременно интеллектуальными шоу и сеансами «стихотерапии».

Вишневский – действительный член национальной Российской академии музыки, Евразийской телеакадемии и российской Академии юмора, лауреат профессиональных премий «Золотое перо России», «Венец», «Золотой Остап» и национальной премии «Любовь народная».

С уральской столицей его связывают особые отношения. В 90-е годы Владимир печатался в журнале «Mixmag: Культура сегодня», который издавался в Екатеринбурге. Дружил с Ильёй Кормильцевым. Дружит по сей день с основателями и авторами уникального журнала «Красная бурда». Здесь проходили его первые концерты.

– Пережив компактную, но емкую экскурсию, хочу сказать большое спасибо хозяевам, которые успели провести меня по музею. Невозможно не вспомнить 90-е годы, которые сегодня многие ругают, и не отсалютовать легендарному времени и Борису Ельцину. Вспомните, какие стихи писались в то время? Задолго до августа 1991 года в совершенно бытовой ситуации написал строчки, которые потом видел на плакатах у Белого дома. «Роняю ключ, прижав к груди буханки. Вот так войдёшь домой, а дома танки!». Или такие стихи: «Как в консерватории на пиру созвучий скрипачи заспорили, чьи бандиты круче». И вот ещё: «Блефую на курортном фото и симулирую успех. Не делай вид, что от дефолта ты пострадал сильнее всех».

Владимир Вишневский припомнил и прочёл много ранних одностиший, которые вполне актуальны и сегодня. Их узнавали, им аплодировали.

От «лихих 90-х» автор перешел к «тучным нулевым» и вечным российским темам: русские женщины, отношения полов, внезапно наступившая зима, футбол. Последний, сказал сатирик, тема мистическая для России: «Когда б мы попадали в створ ворот, совсем иначе жил бы наш народ!»

Рассказал о давних, тёплых отношениях с Валентином Гафтом, чьим мнением поэт очень дорожит. Он прочитал любимые строчки актера из своих одностиший его же хриплым голосом: «Я помню всех, кто не перезвонил!», «При входе в рай мне продали бахилы!».

Целый раздел заняли цитаты на все случаи жизни: «А я вас не узнал без санитаров?», «Без галифе вам лучше не храбриться!», «О, как внезапно кончился диван!», «Всё, уходи, а то сейчас привыкну!».

Некоторые одностишия вызывали гомерический хохот: «Семнадцать лет, как молодой поэт, а тридцати семи всё нет и нет…».

Вечер сатирика превратился одновременно в стихо- и смехотерапию. Поэт оставил время для вопросов.

Завершила творческий вечер автограф-сессия. Зрители могли приобрести подписанные и подписать собственные томики Владимира Вишневского.

Как и многие гости Ельцин Центра, поэт посетил Музей Бориса Ельцина и поделился своими впечатлениями.

– Впечатление от музея даже более сильное, чем я ожидал. Говорю без всякой интеллигентной готовности похвалить креатив и гостеприимство хозяев. Конечно, я много слышал про музей, тем более, что многие мои друзья, земляки-москвичи, собратья по эпохе были причастны к его созданию. Но при этом не знал, что дружественный мне человек и один из любимейших режиссеров Павел Лунгин имеет к этому отношение. Вижу, что это серьёзная режиссёрская концепция. Мне нравится воплощение. Всё художественно и адекватно, как это часто бывает, когда искусство правдоподобнее реальности. В данном случае нет преувеличения. Особенно на фоне того, что всё более поляризуется мнение о ельцинской эпохе. Я, в какой-то степени, считаю себя её продуктом. И при этом у меня ко всему свое отношение. Считаю, что такой музей должен был быть в Екатеринбурге. И то, что он так креативно выполнен – это правильно. Он живой, это главное.

– Вы ощутили эффект погружения?

– Вполне ощутил. Были какие-то очень живые моменты. Например, 1993 год. Я был там, но здесь испытал больший эффект, чем сами события. Ещё один момент погружения – речь Бориса Ельцина в 1987 году. Очень хорошо сделана стена оппонентов. Тех, кто тогда не мог принять его заявление. Я ещё подумал с улыбкой, что это была не просто предыдущая эпоха, а пред-предыдущая. Ещё не было сетевого выражения «мем», но сам мем уже был, высказанный устами Лигачёва: «Борис, ты не прав!». Поэтому какие-то вещи сквозь призму продвинутости, не лично моей, а поколения, воспринимаются и помогают осмыслить масштаб сдвига, который не мог не быть болезненным, что сегодня всячески муссируется теми, кто склонен зачеркнуть достижения 90-х. Стало принято их корыстно ругать, говорить: «Лихие 90-е!». При этом забывают, что Ельцин – знаковый для эпохи человек. С чем сравнить? Вспоминается Эрнст Неизвестный, которого Хрущёв и карал, и наказывал, но именно он делал ему надгробный памятник. Из двух красок – чёрной и белой. Это метафора, которая позволяет завершить ответ на вопрос.

– Чем для вас стали 90-е, как отметились в вашей биографии?

– Как не печатавшийся и не выпускавший книги поэт, я должен быть благодарен Горбачёву, а потом Ельцину. В 90-е я смог состояться благодаря своим стихам. Благодаря тренду однострочной поэзии, который создал. Действительно, было воодушевление. Ельцин символизировал свободу или иллюзию свободы, которая постепенно сходила на нет. Но всё-таки она была. У меня о 90-х были такие строчки:

Любви такой добиться должен ты,

Народной в идеале,

Чтоб и крутые, и менты

Тебя в обиду не давали.

Я купался в некотором обожании, уважении и одобрении самых полярных сил. И чувствовал себя в безопасности, как ни странно.

– И шутили без опаски?

– Я вырвался из эзопова языка, хотя эзопов язык имеет свою прелесть. Так же, как эротика поэтичнее, чем порнография. И нет ничего скучнее, чем нудистский пляж. Всегда лучше что-то оставлять в подтексте.

– Эпоха давала пищу для размышлений?

– Конечно. Даже тот несчастный дефолт, который меня задел. Он дал стихи, которые до сих пор известны. Трудное счастье осваивать мир вербально оттуда проистекает. Там подтвердилось моё скромное предназначение и счастье не заниматься вынужденный деятельностью, сколько бы за неё не платили. У меня есть такая возможность в отличие от многих моих коллег. За это приходиться платить непрямой налог в виде неприятностей и жизненных испытаний. За свободу и возможность заниматься тем, что умею и люблю, я тоже плачу налог.

– В ваших одностишиях много сарказма.

– Я пишу не только одностишия. В антологию поэзии я вошёл как лирик. Сарказм есть, но он не доминирует. И разве жизнь сегодняшняя не заслуживает сарказма? Я против стёба над всем. Есть вещи, над которыми сам никогда не буду смеяться и других не одобрю. Даже по понятиям 90-х они не проходят. При этом, черный юмор если он со вкусом и чувством меры, могу одобрить. Я всегда говорил: «Пусть лучше чёрный юмор будет в словах, чем в жизни!». Человек, который все время шутит, так же скучен, как тот, который всё время бьёт чечетку. Не надо шутить над всем и непрерывно. Если ты драгоценно пошутишь, со вкусом, то это хорошо. Но шутить постоянно – это утомляет.

– Чаплин говорил, что все ждут от него юмора, а между тем он мрачный человек.

– Это плата за то, что люди тебя идентифицируют со смешным и радостным. Не раздражайся! Тобой занимаются. Поблагодари за это. Есть масса людей, которые занимаются вынужденной деятельностью. Никогда, никого не надо обижать. Как-то въехал не в те ворота, и мне охранник говорит: «Ты ко мне приезжай, у меня здесь столько юмора!». Для меня это и трогательно, и ценно. Польский поэт Леопольд Стафф написал: «Когда, увенчанный короной, ты восседаешь в зале тронной – Заплачь!.. Чтоб не заплакать смог, когда, покинув сей чертог, презрен, убог, возьмешь суму и будешь нищ в чужом дому…». У меня были случаи, когда жизнь ставила меня на место. Я это осознаю и ценю.