Фотография служит нам инструментом познания мира и демонстрации своих представлений о нём уже более ста лет. О том, как фотография заменила нам память и стала рамкой, внутри которой разворачиваются события нашей сегодняшней жизни, рассказала на своей лекции в Ельцин Центре в Екатеринбурге 11 июня антрополог медиа Анна Новикова.
Анна Новикова — доктор культурологии, кандидат искусствоведения, профессор факультета креативных индустрий НИУ ВШЭ, ведущий научный сотрудник Государственного института искусствознания. Её лекция «Язык нежности: фотография как текст публичной антропологии и цифровой истории» завершила публичную программу выставки «Владимир Куприянов. Возвращение времени».
В начале своего выступления лектор подчеркнула, что любая выставка, демонстрирующая архивные кадры, рассказывает нам не о прошлом, а о настоящем. Такая экспозиция всегда размышляет о дне сегодняшнем и вписывает элементы прошлого в нашу повседневную жизнь.
— Фотография изначально мыслится как синоним «современности». Несмотря на то, что это одно из самых старых технических средств массовой информации, фотография, меняясь вслед за изменяющимся обществом, продолжает восприниматься как современное средство фиксации изображения, — отметила Новикова. — Она технологична, доступна в использовании и легка в распространении. Фотография быстро уходит в широкие массы и начинает функционировать как самодеятельная художественная форма фиксации и отражения жизни.
Большая часть фотографий никакой художественной и эстетической ценности не имеет. Однако снимки, которые специалисты называют вернакулярными, представляют огромный интерес для антропологов и историков. Вернакулярная — обыденная, народная, простая — фотография даёт огромное количество информации, если мы начинаем в неё всматриваться.
А ещё исследователи предлагают «вслушиваться» в фотографии. Так, на снимке, сделанном в Москве одним из главных фотографов XX века Анри Картье-Брессоном во время поездки по СССР в 1954 году, мы можем услышать дребезжащий звонок едущего по улице трамвая, шум толпы, разговор девушек и даже чеканный шаг бравых военных, потому что мы отчётливо видим, что они не просто идут, а маршируют.
С высокой долей вероятности эта фотография не является полностью документальной, предположила Новикова. Зная историю, мы можем практически исключить вероятность того, что Картье-Брессон в составе группы французских коммунистов безо всяких ограничений передвигался по стране и мог свободно всё фотографировать.
И если подобный тип фотографий фиксирует для нас исторические детали, то постановочные снимки зачастую служат сохранению социальных мифов. К примеру, на известном фотопортрете шахтёра Стаханова мы видим героический образ, «слышим», как работает отбойный молоток, и наше воображение уже дорисовывает картину советского трудового подвига, отодвигая на задний план то, что человек на снимке работает в забое не в шахтёрской каске, а в обычной кепке.
В знакомых каждому групповых школьных фотографиях несложно разглядеть инструмент и документ формирования иерархий, включения в социальные группы и исключения из них. Такого типа композиции не сильно изменились за последнее время, их всё ещё очень много в младшей школе, где тон прежде всего задают учителя.
На таких групповых снимках практически всегда учительница находится в центре, ближе к ней располагаются либо отличники с образцовым поведением, либо хулиганы и двоечники — из опасения, что они могут чего-нибудь вытворить и испортить торжественный снимок. Сверху, как правило, стоят самые надёжные — те, кого не надо контролировать. В нижнем ряду — мальчики, часто привставшие на одно колено.
— Поскольку мы к таким фотографиям привыкли, нам не приходит в голову, что эти фотографии на самом деле сознательно организовывались так, чтобы показывать иерархию. На них все причёсаны, одеты в нарядную форму. Таким образом в школе формировалось представление о правильном поведении и социальной иерархии. И это не только советская история, точно так же происходило практически во всех странах. Выстраивание школьников в ряд — тоже проявление иерархии, поскольку в этом есть что-то армейское. Ребёнок на таких снимках рассматривается не как индивидуум, а как социальная единица. Личное на них максимально нивелировано, а общественное, коллективное предельно подчёркнуто.
Исследователи с большим интересом относятся к отбору из большого объёма вернакулярных фотографий тех, где есть персонажи, преодолевающие эту иерархию. Например, показывающие язык, что раньше расценивалось как некая провокация, акт сопротивления. Или снимок, на котором видно, что у ребёнка из кармана торчит игрушка, хотя в школе это не положено. Так фотограф пытался найти какую-то деталь, которая поможет его снимку вырваться из регламента и установленного порядка.
— Если мы на фотографии обнаружили такой сигнал из прошлого, то нам следует ещё раз внимательно посмотреть на снимок, и, может быть, мы увидим во всём этом что-нибудь ещё. Именно так в своих работах делает Владимир Куприянов, который, разделяя на части фотографии официального толка, сообщает нам некую дополнительную информацию, заставляет нас в своей голове проводить связи с иконописью, видеть и «слышать» больше, чем хотела бы рассказать нам изначальная фотография, которая делалась абсолютно для других целей.
Историки и антропологи сегодня стали обращать внимание на материальность фотографии — на то, с помощью чего сделан снимок и на чём он напечатан, поскольку это даёт дополнительное звучание и смыслы изображению, расширяет антропологический горизонт.
— С появлением цифровых технологий антропологи возвращаются к вечности: к разным объективам, формам, форматам экспонирования, объёмам, альбомам, рамкам и всему остальному. И пытаются из этого вытащить какие-то дополнительные смыслы, понять, как люди видели и что они этим пытались сказать. Обращаются к ощущениям от процесса фотографирования, ритуалам взаимодействия с фотографиями.
Хотя сегодня фотографии заняли прочное место в наших смартфонах, они по-прежнему во многом отражают старые практики. Если раньше свою самую удачную фотографию было принято размещать дома в рамке на стене, то теперь мы её отправляем на аватарку в наши социальные сети.
Люди очень по-разному обращаются с фотографиями, отмечает Новикова. Кто-то убирает фотоальбомы на дальнюю полку, чтобы не выбрасывать, а некоторые начинают заново рассказывать истории, наклеивая старые фотографии в новые альбомы. Кто-то оцифровывает, а кто-то, наоборот, бережёт оригиналы или пытается печатать снимки со старых плёнок. И это отношение к фотографии многое говорит и про наше общество, и про наши семьи.
— Как фотоархивы могут изменить нашу жизнь к лучшему? Мне кажется, если мы будем смотреть старые снимки, то увидим язык нежности, поскольку визуальный язык менее декларативен и жёсток, чем язык текста. Мы можем «вслушиваться» в фотографии и настраивать восприятие так, чтобы слышать эмоции, наполняющие кадр, всматриваться, чтобы увидеть в персонажах не объекты, а субъектов. А если вглядываться внимательно, то можно найти стратегии коммеморации, которые помогут восстановить справедливость и увидеть то, что не укладывалось в рамки канона.
