Продюсер, журналист Вера Кричевская в онлайн-цикле бесед Ельцин Центра «Скоро в кино» делится своими ощущениями о переменах в обществе, для которых коронакризис стал своеобразным катализатором, прогнозирует нескорое появление фильмов о времени пандемии и высказывает опасения по поводу развития мировой киноиндустрии.
Интервью записано 10 июля 2020 года.
Пандемия – не центральный сюжет
Я уверена, что время, которое мы сейчас проживаем, очень интересно для документального кино, только не для того, которое появится завтра. Потому что пандемия стала катализатором множества разных других процессов – считаю, что мы живем во время революции, во время глобальных социальных и политических изменений.
Сначала было ощущение, что все документальное кино 2021 года будет так или иначе связанно с пандемией, что все герои будут в масках, все сюжеты будут сниматься в замкнутом пространстве и нам интересно будет за этим наблюдать. Потом у меня диаметрально поменялось мнение, сейчас я считаю, что в следующем году пандемия и карантин никак не могут стать центральными сюжетами. Во-первых, мы не знаем, где мы будем через год – мы можем оказаться всё там же, в замкнутом пространстве, а может быть мы все это уже переживем, но я абсолютно убеждена, что для документального кино немножко нужно отойти вперед. Мы не способны так быстро осмыслить все то, что с нами произошло, потому что это все еще происходит сегодня, и у этого «сегодня» нет никакого дна, никакой финальной точки.
Тем не менее для документалистов это фантастическое время, фантастический материал, потому что кризис, который с нами случился, вскрывает совершенно другие драмы и процессы. Это уникальная история, уникальное состояние общества, когда мир стал таким глобальным, что мы живем одной и той же повесткой с людьми в Индии, в Соединенных Штатах, в Великобритании и так далее. Уверена, что никакого осмысления ещё не может быть в следующем году, не может ближайшее время стать центральным сюжетом. Это может быть каким-то вкладом в историю, потому что мой герой, которого я сейчас снимаю, он тоже прожил три месяца в изоляции, с ним произошла масса интересных историй, но это только часть той трансформации, за которой я слежу. Поэтому нужно время, нужно понять, к чему мы придём, чем это закончится.
Приведу несколько примеров. У Виталия Манского 18 лет лежали архивы с первой избирательной кампании Путина, и вдруг он почувствовал, что последние выборы 2018 года были роковыми, потому что внутри этого президентства поменялось все. И он почувствовал, что всё, что вылежали эти материалы, пришел их час, пришло их время. 18 лет прошло. История, над которой я сейчас работаю, в основном развивалась в 2010–2011 годах, и чувствую, что именно сейчас пришло время её рассказать. Это необъяснимо, это что-то эфемерное, но точно знаю, что материал должен полежать. Когда он выстрелит – сказать невозможно, это непредсказуемо.
Кризис и политика
У меня есть два абсолютно разных соображения по поводу того, что происходит с россиянами с 1991 года, и как Россия переживает разные кризисы. Это очень разные поведенческие модели. Это мои личные наблюдения, но я делилась ими со своими коллегами, друзьями – у всех ровно то же ощущение.
Среди моих френдов в "Фейсбуке" было несколько друзей детства и юности, и они меня отфрендили, потому что у меня очень много политической повестки, у меня очень четко окрашенная политическая позиция, и я понимаю, как им было все это тяжело и неприятно читать. Но вдруг – это феноменальная история – каждый из них запросил меня в друзья во время пандемии. То есть кризис вдруг вызвал у людей либо аполитичных, либо абсолютно лояльных к тому, что происходит в стране, интерес к социально-политическому контенту. Максим Виторганов в гостях у Синдеевой на «Дожде» недавно сказал, что раньше напишешь что-то политическое – у тебя триста лайков, повесишь какую-то веселую фоточку – у тебя там 30000 лайков, а сейчас все наоборот. То есть очевидно, что общество и люди, которые не были никак вовлечены в политику, из-за кризиса вдруг стали проявлять к ней больший интерес. У меня есть подруга, она абсолютно аполитичный человек, недавно в разговоре обмолвилась, что прочла что-то на «Медузе», я говорю: «Где-где ты прочла? Скажи это еще раз!» У меня был шок.
Но одновременно считаю, что с 1991 года вся реакция российского общества на происходящее двигается по графику как бы вниз. То есть общество все меньше готово что-то делать, физически что-то предпринимать – выходить на улицу, что-то говорить, чего-то добиваться. Я вижу колоссальную усталость и колоссальную безнадежность. Потому что ты чувствуешь, что абсолютно бесполезно проявлять свои гражданские принципы или удовлетворять свои гражданские запросы, ты все равно ничего не добьешься. Любая гражданская активность снижается, и сейчас мне кажется, что она просто приближается к нулю. Это не связанно с тем, что 75 процентов проголосовали за поправки к Конституции, это не связано с этим якобы абсолютным большинством, это связано с безнадежностью, и это, конечно, ужасно грустно. Если посмотреть на русскую историю, не в рамках ста лет, а шире, то это очень страшно потому, что в какой-то момент это превращает всё в ураган.
У нас есть два исключительных случая – это Иван Голунов и Екатеринбургский сквер, но это два исключения за последние долгие годы.
Чутье режиссера должно сработать «до»
Время, которое мы только что пережили, чрезвычайно кинематографично. Например, у меня было желание сейчас, когда весь мир пустой, облететь с камерой весь мир, красиво снять эту пустоту, и я сняла Москву, потому что пустая Москва, такая вымершая – это уникальные съемки. У меня есть кадры феноменального пролета дрона над Остоженкой, старой Москвой, абсолютно пустой, с одинокими курьерами в зеленых одеждах с рюкзаками. Сила этих кадров феноменальна. Люди в масках, в перчатках – это абсолютно новый материал, визуально это новая картинка. Не знаю, как и когда мы это переживём, но скорее всего нам не надо будет объяснять, что это за кадры – картинка будет сама говорить, что это такое. В этом смысле это абсолютно уникальное время.
Бывает, что по картинке весь мир может угадать год. Вот падают башни близнецы – и ты точно знаешь, какой это год. Но чтобы так глобально весь мир объединяла эта пронзительная пустота – это суперкинематографично. И драма, драма, конечно же, ведь документальное кино, как и художественное, оно построено на человеческих драмах. Конечно, всё заострилось, всё усложнилось, усугубилось, это большое испытание для многих жизненных историй: для людей, которые потеряли работу, которым нужно начинать все сначала; для людей, которые это не пережили, и для тех, кто потерял близких внезапно. Это огромный человеческий материал, это визуальный материал, но с ним нужно работать, нужно понять, куда он нас приведет.
Кризис – это же развитие сюжета, и если ты берешься за что-то в кризис или после, тебе придется искусственно создавать или воссоздавать кризис. Конечно, нужно было начинать работу до. Но это же, знаете, есть такое слово «чуйка» – у кого-то она срабатывает, у кого-то нет, это просто удача или какое-то острое ощущение времени. У меня в фильме, над которым я сейчас работаю, эта история перевернула весь сюжет полностью. Но это хорошо, это сделало её еще интереснее.
Потребители меняют выбор
Для киноиндустрии во всем мире это колоссальный удар. Я была на нескольких онлайн-конференциях за это время, где собирались документалисты со всего мира, и участвовала во многих дискуссиях. В развитых странах, где киноиндустрия на высоком уровне, расписаны все уикенды на год вперед, все релизы на год вперед, деньги инвесторов нужно отбивать, возвращать. Когда вдруг в один момент рушится все, включая Каннский фестиваль, который является определяющим вообще индустрию на ближайший год, то получается, что все фильмы, которые не вышли, на которые были забронированы слоты – они все пропали. Допустим, кинотеатры начнут работать с сентября. Но сентябрь был забронирован другими фильмами, другими компаниями, другими гигантами и монстрами. Это значит, что все то, что должно было быть в релизе за последние четыре-пять месяцев, вообще непонятно каким образом дойдёт до зрителя, это первое.
Второе – все спрашивают друг у друга, как вы считаете, стоит ли вообще думать про театральный, кинотеатральный релизы, стоит ли вообще на это ставить? Может, кинотеатры умерли? Может, эта ситуация полностью меняет нашу модель потребления кинематографа, потому что не факт, что в сентябре зритель вернется в кинотеатр. Лично я вернусь, я люблю смотреть кино на большом экране, но не уверена, что массовый зритель вернется. И плюс, конечно, дешевле быть подписанным на одну-две платформы, подписка в месяц стоит примерно как один билет в кино, и не нужно вставать с дивана, можно это делать, когда тебе удобно, и так далее. Плюс за последние месяцы, наверное, привычка выработалась потреблять контент на диване.
Знаю, что в России вам никто точной цифры не скажет, например, с "Нетфликсом" очень сложно, он цифры свои скрывает. Можно лишь по каким-то косвенным признакам понять, что в России драматически выросло количество подписчиков "Нетфликса" за эти месяцы. Я точно знаю, что социальные сети на русском языке широко обсуждали и обсуждают документальные релизы "Нетфликса" последние три-четыре месяца, это говорит, что, конечно, у них большой прирост аудитории.
Вернутся ли люди в кино, вернется ли кино в кино, я не знаю. Через два месяца будет Венецианский кинофестиваль, у меня есть на него аккредитация, но я почему-то не верю, что он состоится. Фестивали были большим, очень важным мотивационным звеном в киноиндустрии, просто важнейшим. И если мы сейчас этого лишимся... В двух фестивалях я участвовала онлайн в течении этих месяцев. Это очень сложно, и это что-то совсем другое. Когда приезжаю на фестиваль, смотрю там по четыре фильма в день, с 8 утра до 12 ночи. Онлайн так не получается, и как-то внимание расфокусировано, потому что всегда что-то тебя отвлекает. Мне это категорически не нравится, но как выплывет киноиндустрия, я не знаю.
Мы даже обсуждаем с коллегами, какой контент мы увидим в следующем, 2021 году, в Берлине, в Каннах, какое кино мы там увидим? Вся работа кинематографа была приостановлена во всем мире, абсолютно вся. Во время кинофестиваля в Шеффилде (это очень важный европейский, всемирный документальный кинофестиваль, проходит в июне в Англии) было много конференций, каждый рассказывал, как и в какой точке мира у него остановилось производство, и все говорили, что когда оно возобновится – абсолютно не понятно.
Те, кто находились к марту в постпродакшене, в монтаже, возможно, выиграют, им открыты все дороги и рынки. Сценаристы, которые оказались запертыми с какими-то разработками, предложениями или заказами на эти четыре месяца, они, конечно напишут что-то феноменальное. Не сомневаюсь, что сценарии 2020 года будут абсолютно потрясающими.
Новый опыт
Мне кажется, что для фестивалей онлайн-модель абсолютно тупиковая. С такой моделью фестивали перестанут быть тем, что они есть, перестанут быть мотивирующим фактором, кинематографическим трендсетером. Это я точно почувствовала, к сожалению. Посмотрела кино, но не в таком объеме, как смотрю на фестивале, и опять же поняла, что атмосферность теряется. Как ни странно, особенно документальное кино нужно смотреть на большом экране, потому что ты должен быть сфокусирован. Документальные сериалы такого типа, как на "Нетфликсе", сделаны совершенно по-другому – другой темп, другой нейротип. Когда ты смотришь документальные сериалы "Нетфликса", у тебя есть время налить себе чай, ты можешь отойти от экрана, продолжая слушать, или на секунду «отбежать». Это совершенно другое потребление. А наше документальное кино заставляет думать, такие фильмы нужно смотреть с другой концентрацией, для которой нужен кинозал. Я в этом убеждена, и считаю, что то, что с нами происходит, это трагедия.
Бекмамбетов начинал снимать в Snapchat «Ромео и Джульетту», я уверена, что это будет очень крутой проект. Эти платформы дают кинематографу новые формы, через них можно рассказать историю специфическим языком. Вспомним опыты Бекмамбетова с фильмами, сделанными на экране компьютера, например, «Профайл», когда ты в какой-то момент забываешь, что все время видишь чей-то интерфейс, что ничего больше не происходит. Или, когда ты видишь героя через камеру и понимаешь, что с ним происходит, только по месту, в котором он сидит, но там такая драматургия, такой накал. Это потрясающие работы, это все точно может и должно развиваться, и наверняка языком "ТикТока" сто процентов тоже можно рассказать историю.
В "Инстаграме" был очень интересный проект, ко Дню памяти холокоста, в котором через сторис нам показывали ежедневную жизнь еврейской девочки во время начала фашистской оккупации. И у нее каждый день сторис, все костюмное, то есть каждый день ты понимаешь, что с ней происходит. Это точно рабочий жанр. "Инстаграм" он как-то более расположен, наверное, к сторителлингу, чем "ТикТок". "ТикТок" – это все-таки танцы и глупости.
Спрос на документ
Если у меня есть выбор посмотреть документальное или игровое кино, то я буду точно смотреть документальное кино. У меня очень неправильный и «искривленный» взгляд, но мне кажется, что в России интерес к документальному кино растет последние 7-8 лет. В Европе этот интерес был всегда, европейские телевизионные вещатели постоянно показывают хорошее качественное кино. В Великобритании, в Скандинавии, в Германии вещатели не тратили бы на него столько денег, если бы оно не пользовалось интересом. В России, мне кажется, этот сегмент очень маленький, но он последовательно растёт. Я сделала всего три фильма и не могу сказать, что я документалист, но они все были в прокате. Это был не такой прокат как у художественных фильмов, но для документального кино очень широкий прокат. Значит, это можно, значит, это работает, пользуется спросом. Конечно, мы понимаем, что необходимость получения прокатного удостоверения и всякие разные меры, которые ограничивают документалистов в смысле контента – это цензура. На государственном уровне она убивает этот растущий сегмент, поэтому мы лишены гигантского количества фантастических фильмов, они просто физически не могут быть показаны в прокате в России, хотя имели бы огромный успех. Я почему-то думаю, что фильм Манского про Путина был бы просто хитом, если бы он был в широком прокате.
Коронавирус меняет финал
Моя самоизоляция началась с первой недели марта, потому что я ушла в постпродакшен, и она продолжается до сих пор. Все эти месяцы я не выходила из студии и работала абсолютно одна, все остальные мои коллеги работали дистанционно. Мы изменили финал, вернее, коронавирус изменил финал, и нам пришлось экстренно перестраиваться и что-то снимать дистанционно – это тоже довольно интересный опыт, что часть будущего фильма будет выглядеть совершенно по-другому. Мне даже в какой-то степени было легче, потому что это было такое время, когда тебя практически ничего не отвлекает (хотя, конечно, есть семья, домашние проблемы, кухня, школы закрыты), ты можешь быть сфокусированным, и я в этом состоянии буду находиться еще несколько месяцев. Поэтому моя пандемия еще не закончилась.
