13 февраля в Ельцин Центре в Екатеринбурге состоялась встреча с историком балета, критиком и руководителем «ТанцТеатра» Олегом Петровым.
Этой беседой, проходившей на дискуссионной площадке книжного магазина «Пиотровский», открылся цикл лекций, организованный Арт-галереей Ельцин Центра.
– Сегодня мы будем говорить о современном танце последнего десятилетия ХХ века в Екатеринбурге, что с ним происходило, – сказала во вступительном слове Анастасия Дементьева, представитель Арт-галереи. – В дальнейшем мы обязательно поговорим о кино, живописи, архитектуре, музыке, литературе, чтобы получить максимально объемное представление об искусстве в 90-е.
– Я рад, что наша встреча происходит в замечательном месте, которое я очень люблю и даже магазином-то назвать не могу, скорее книжным клубом. Приятно в такой дивный вечер собраться в приятном месте и поговорить о приятных вещах, – начал Олег Петров, приветствуя слушателей. – Еще я рад видеть столько молодых лиц. Танец – это искусство молодых. Век танцовщика короток – 25 лет. И одновременно, это тот отрезок времени, который историки танца определяют как эпоху современного танца. Если мы говорим о современном танце девяностых, то как раз сейчас приближается тот момент, когда станет окончательно ясно, есть ли такое явление, такой феномен, как российский современный танец, или это история чрезвычайно непростая и драматичная.
Олег Петров сделал небольшой экскурс в историю предмета, сказав, что не стоит путать понятия современный танец и танец модерн, однако, проблема в том, что по‑русски оба понятия – modern и contemporary – означают «современный».
Танец модерн – техника, сформированная так называемой «великой четверкой»: Мартой Грэм, Дорис Хамфри, Чарльзом Вейдманом, Хани Хольм и распространившаяся среди следующих поколений хореографов. Хотя каждая из этих техник основана на различных аспектах восприятия тела в пространстве, все они своего рода азбука танца модерн. Если у классического танца такая азбука всего одна, то у танца модерн их несколько: Марта Грэм работала с центром тела, которое концентрировало энергию, и пользовалась терминологией «сжатие-расслабление». Дорис Хамфри интересовали вопросы земного притяжения, поэтому ее техника основана на «падении-восстановлении». Свою технику имели такие прославленные мастера, как Хосе Лимон, Лестер Хортон, Элвин Николаи. Обычно американский танцовщик постигает все эти техники, а потом выбирает ту, в которой ему комфортнее существовать. Говорить о танце модерн можно только тогда, когда постановка либо выполнена в технике одного из названных хореографов, либо поставлена им.
Современный же танец – любой вид неклассического танца, который существует в определенном отрезке времени, обычно – в последние 25 лет. Значит для нас сегодня современный танец – все, что появилось после 1990‑го. Выбор техники для современного танца не важен. Это может быть и брейк-данс, и модерн, и техника гага – все, что угодно. В 90-е годы для Екатеринбурга, а поначалу даже еще и Свердловска были одинаково новы и танцы модерн, и танцы постмодерн. В книге «Терпсихора в кроссовках» главный исследователь танца постмодерн Салли Бейнс утверждает, что этот термин придумала Ивонн Райнер, чтобы как‑то отделить новую концепцию танца от монополизировавшего весь Нью-Йорк танца модерн. С тем же успехом новый вид хореографии можно было бы назвать танец анти-модерн, это было бы даже ближе к сути.
Историки танца точно называют дату рождения танца постмодерн. Он появился на свет в Нью-Йорке, в здании Джадсоновской церкви 6 июля 1962 года. Именно тогда там прошел знаменитый «Концерт №1».
Коллега Олега Петрова – Карин Сапорта, которая не раз бывала в Екатеринбурге и ставила здесь спектакли, распределяла первенство в современном танце следующим образом: первые позиции занимает американский современный танец, затем идут Германия и Япония, Франция оказывается на четвертом месте. Исторически сложилось, а 90-е уже история, что наиболее близкой для уральцев оказалась французская версия. Первой ласточкой, вы удивитесь, стала постановка в нашем Театре оперы и балета «Серенады» – одноактного балета на музыку Чайковского с хореографией Джорджа Баланчина. Кто-то привез кассету с постановкой Баланчина, и постановку довольно точно воспроизвели. Не сказать, что премьера провалилась – ее не поняли. Она была слишком не похожа на классический балет. Не было роскошных костюмов, к которым привык наш зритель. Но это было событие! Потом было затишье и кажется, ничего не происходило, ни в области балета, ни в области современного танца до тех пор, пока в театре не появился Вячеслав Самодуров. Когда в 90-е «занавес» рухнул, появилась новая хореографическая эстетика. Екатеринбург неожиданно стал столицей современного танца, а у Театра оперы и балета появилась возможность внести эту новую эстетику в репертуар. Самодурова на должность худрука балета пригласили не случайно. За десять лет работы в Европе он впитал и новую лексику, и новую эстетику, благодаря которым на балетной сцене Екатеринбурга приглашенные балетмейстеры начали ставить спектакли современных направлений.
– Я уже говорил вам, что в центре постмодернистского танца находится тело, его сексуальность. К сожалению, в нашей культуре существует запрет на открытую демонстрацию тела. Показательный пример. Известнейший французский хореограф Анжеле́н Прельжока́ж на премьере в Большом попросил танцовщиков обнажиться. Французы сделали это легко, наши – не смогли даже под угрозой увольнения.
Еще немаловажная деталь: в постмодернистском танце любой человек – танцор и любое движение – это танец.
Танцору постмодерн не нужен зритель. Замечательная Триша Браун начинала танцевать на крышах нью-йоркских небоскребов. Кто ее видел? Никто. Но когда она выступала в Карнеги-холле – яблоку негде было упасть. Зритель важен. Без него труппа не может существовать. В отличие от французского танца, мы не имеем государственной поддержки, для нас катастрофа, когда зритель покидает залы только потому, что не готов воспринимать открытое тело, открытую сексуальность. В завершение этой темы хочу сказать, что современный танец 90-х это нечто сумбурное, собранное с миру по нитке – американо-немецко-французское – шероховатое и зачастую намеренно шероховатое.
Петров рассказал, что в 90-е в Екатеринбурге появилось несколько танцевальных коллективов одновременно, поэтому невозможно сказать, с кого именно началась эпоха современного российского танца.
В стиле постмодерн работали и работают до сих пор Сергей Смирнов с «Эксцентрик-балетом», Татьяна Баганова с «Провинциальными танцами», Ольга и Владимир Пона. Благодаря усилиям этих хореографов и их коллективов появилась номинация в «Золотой маске», современный танец стали рассматривать серьезно. В 90-е это были почти всегда приглашенные хореографы. В Екатеринбурге ставили спектакли Пал Френак, Карин Сапорта, Тьерри Маланден.
В 90-х российский современный танец находился в зачаточном состоянии. Одна из причин – низкий уровень владения телом и отсутствие профессионального образования. Другая причина – отсутствие профессиональной среды. Европейские хореографы транслировали систему, школу, и как следствие — высокий общий уровень. В России, по мнению Олега Петрова, большинство танцовщиков не образованы, не знают балетную классику, не любят спорт. Результат – некрасивое, нетренированное, невосприимчивое тело. Сейчас это наконец-то стали понимать. Самобытность хороша, но с профессионалами работать легче, они выдают ожидаемый результат. Когда ты живешь в индустриальном уральском городе, твоя жизнь сильно отличается от жизни хореографа, живущего в Париже. Может, поэтому желающих продвигать современный российский танец особенно не прибавилось и главные имена — те же.
Первое поколение постмодернистов 90-х держит планку на высоте. Не «сдулись», не отошли от дел, хотя переживали трудные времена. Многое формировалось на уровне интуиции, было далеко до европейского уровня, как в технической базе, так и в отношении к современному танцу в профессиональном балетном сообществе.
Петров отметил, что в 90-х современный танец был вынесен за контекст культуры. В Советском Союзе мирно сосуществовали балет и народные танцы. Более того, современный танец в России исторически никогда не был официально признан в той же степени, как, например, классический, и не получал равной балету финансовой поддержки. Тем не менее, сегодня спектакли современного танца играются на больших сценических площадках, собирают множество зрителей. Не полные залы, как в Нью-Йорке или Париже, но заполняемость в 50 процентов – это уже успех.
– В отличие от Франции современный танец не стал частью культурной политики государства, не развивается наравне с другими видами искусств. Практически нет финансовой поддержки. Экономические проблемы поставили крест на многих танцевальных фестивалях, перестали приезжать европейские хореографы. Но при этом наблюдается одна позитивная тенденция – современный танец все больше входит в пространство современного драматического театра, режиссеры стремятся работать с хореографами contemporary dance. Петров убежден, что когда «Золотая маска» выделила современный танец в отдельную номинацию, большинство деятелей театра вообще впервые узнали, что существует современный танец, и это совершенно автономный жанр.
Присутствующие на встрече согласились с тем, что России еще предстоит осмыслить танцевальный взрыв 90-х. И с тем, что до сих пор успех постановки определяет личность конкретного человека и его бэкграунд. Но среда формируется.
За последнее десятилетие выросла осведомленность зрителей о самом жанре: людей, которые видели на сцене современные танцевальные спектакли, стало во много раз больше. Современный танец стал востребованным в смежных искусствах – кино и театре. За тем, что происходит в России, в мире следят и порой знают больше, чем отечественный зритель. Многих приглашают за рубеж получить образование, все больше танцовщиков возвращаются домой и слава богу не остаются без работы. Открывают школы любителей, создают полезную инфраструктуру.
– В 90-х современным танцем занимались энтузиасты, каждый пытался создать свою школу. Сейчас их можно назвать пионерами современного танца в России. Это Татьяна Баганова, Сергей Смирнов, Ольга Пона, Лев Шульман.
Успел ли современный танец в России за двадцать лет своего существования сформировать собственную специфику, стал ли он феноменом или явлением? Думаю, да. Его позиции прочны, он уже не исчезнет, - считает Петров.
