Образ общего прошлого – традиционный инструмент построения национальной идентичности. Вторая мировая война занимает существенно различное положение и имеет различный вид в истории разных европейских стран. Есть ли способ избежать «войны памятей» и ее разрушительных последствий – вопрос, с которого начался круглый стол, который состоялся 19 мая на дискуссионной площадке книжного магазина «Пиотровский» в Ельцин Центре в Екатеринбурге.
В дискуссии приняли участие: Свен-Олов Карлссон – заместитель главы представительства Евросоюза в Российской Федерации; Юрий Пивоваров – академик, научный руководитель Института научной информации по общественным наукам РАН; Ирина Щербакова – руководитель молодежных и образовательных программ общества «Мемориал», член ученого совета Институт изучения истории Холокоста имени Симона Визенталя в Германии; Ирина Глебова – доктор политических наук, руководитель Центра россиеведения Института научной информации по общественным наукам РАН.
Вел дискуссию заместитель директора Музея Б.Н. Ельцина по науке Никита Соколов. Он рассказал, что поводом к созыву столь представительного собрания стала выставка «Разные войны», представляющая различные подходы к восприятию и отражению истории Второй мировой войны через сравнение учебников для старшеклассников из Германии, Италии, Литвы, Польши, России и Чехии.
– Выставка открылась 8 мая в Ельцин Центре и, возможно, вы заметили, имела значительный критический резонанс именно потому, что ясно и отчетливо на материале школьных учебников представила разные исторические картины Второй мировой войны, – начал разговор Никита Соколов. – Речь не о научной истории, в которой ученые-историки интересуются установлением истины и получают ответы «да» или «нет» на поставленные вопросы. Для научной истории нет тех многих проблем, которые возникают, когда история становится инструментом социализации или важным элементом входящего в конструкцию формирования национальной идентичности. Последние двадцать-тридцать лет – после падения Берлинской стены, после распада СССР – разное отношение ко Второй мировой войне стало камнем преткновения для многих европейских стран. Возникла потребность в создании общей истории в Евросоюзе, а с другой стороны – в создании отдельных национальных историй государств, возникших после распада СССР. В результате возникают очень разные картины, которые входят между собой в глубокий конфликт и осложняют отношения между нациями. Сегодня на примере этой небольшой выставки мы хотели бы показать, как, в силу каких обстоятельств происходит движение исторической памяти в Европе, России и на всем постсоветском пространстве. Какие существуют резоны и возможности, чтобы ослаблять это, возникающее не на пустом месте, напряжение и как избежать его негативных последствий.
Как повезло Швеции
Никита Соколов передал слово г-ну Карлссону, гражданину Швеции.
– Я родился уже после войны. Родители рассказывали, что Швеции очень повезло, – говорит Карлссон. – Быть не вовлеченными в войну они рассматривали как огромное везение. В школе нам рассказывали, как нашим политикам удалось избежать этой национальной катастрофы. Из школьной же программы я узнал, что шведы спасали польских евреев, шведские добровольцы воевали в Финляндии против Сталина, а идеи фашизма пользовались определенной популярностью у шведской верхушки, и поэтому шведское правительство пропустило несколько немецких полков через Швецию в Финляндию. Для шведов стало огромным потрясением, когда по просьбе Сталина с территории Швеции были высланы тысячи балтийских беженцев, но они вернулись не на родину, а с младенцами и стариками поехали прямиком в Сибирь.
Моя страна уже двести лет не воюет, но даже для нас существует множество спорных вопросов, – продолжает Карлссон. – Я размышлял о том, что я как швед могу сказать людям, чья страна потеряла несколько десятков миллионов граждан. Это потери каждой семьи, огромные потери. И эта выставка – важная международная инициатива. Я рад, что она имеет успех и резонанс, я видел много молодых людей, пришедших на выставку. Это меня чрезвычайно радует.
Описания военных событий в учебниках вызывают разногласия, особенно события Второй мировой войны. Написание учебника истории – это всегда движение по очень тонкой линии, когда все усилия направлены на эффективное, но беспристрастное изложение событий. Часто оно наталкивается на распространенный миф о том, что история пишется победителями. Сейчас эта история переосмысливается и переписывается. Авторы учебников истории выполняют важнейшую миссию в формировании национального самосознания. Учебники не только воспитывают в молодых людях уважение и любовь к родине, но и учат непредвзятому объективному анализу. Главная задача любого учебника научить молодежь критическому мышлению. Один из подходов, который можно увидеть в некоторых учебниках, заключается в том, чтобы замалчивать историю, «давайте, мы не будем об этом говорить». Таким образом мы загоняем историю под сукно, и при этом всем ясно, что рано или поздно тени прошлого все равно проявятся. Второй подход – это фальсификация истории и ее интерпретация в угоду интересам государства. С моей точки зрения, надо найти такой подход, где исторические события оценивается в полноте и единстве всех фактов, без предвзятости, и где они опираются на объективный анализ. Я считаю, что важен такой подход, при котором необходимо не только понять, что произошло и извлечь уроки из прошлого, но предотвратить повторения ошибок прошлого. В основе идеи Евросоюза лежит попытка европейской цивилизации осмыслить и не повторить величайшую трагедию, которую пережил наш континент – две мировые войны.
История – общественный нерв
Непосредственно об исторических проблемах увековечения памяти Никита Соколов попросил рассказать академика Пивоварова:
– Господин Карлссон сказал, что ему повезло, что Швеция не участвовала во Второй мировой войне. Россия участвовала во Второй мировой войне. Этот опыт сделал нас другими. Несколько слов в защиту Швеции. Да, Швеция пропустила в Финляндию немецкие полки. Но Швеция пропустила и разбитые части норвежской армии, в которой, кстати, был офицер Вилли Брандт, будущий канцлер ФРГ. Это было благородно и спасло жизнь многим тысячам людей.
Несколько лет назад я писал статью «Страна историков», – рассказывает Пивоваров. – У меня было впечатление, что все в нашей стране занимаются историей. Она вдруг стала самой важной дисциплиной для изучения. Телевидение, пресса, ученые, публика – все набросились на историю. История превратилась в важнейший институт русского общества. Почему? Думаю, есть несколько причин. Во-первых, в отсутствие публичной политики, когда равноправные субъекты борются за власть, соперничают их программы преобразований, кандидаты дебатируют – ничего этого в нынешней России нет. История стала заменителем, эрзац политикой. И все дебаты на телевидении – это квази-парламентские дебаты.
Какое прошлое мы себе выберем, таким и будет наше будущее. Что я имею в виду: объективная история, о которой все говорят, невозможна. История – это факт отношения к факту. Мы не знаем, что на самом деле думали Суворов, Кутузов или Наполеон, мы лишь домысливаем, реконструируем те или иные события. И каждое поколение делает это заново. Говорят, что нельзя переписывать историю! Да только этим мы и занимаемся. Новые поколения пишут новую историю, потому что всплывают новые факты. Почему еще важна история? У нас нет проекта будущего. В России нет своего видения будущего. Когда-то Евгений Замятин говорил, что будущее русской литературы – это ее прошлое. С историей точно так же. Меня это совершенно не радует, потому что страна без видения будущего не может двигаться вперед. Мы получили зеркально противоположную ситуацию, как после революции 1917 года, когда большевики объявили незаконным все, что было до революции. Позакрывались исторические факультеты, и история отсчитывалась не от рождества Христова, а от семнадцатого года.
Сейчас все наоборот. Отношение к Великой Отечественной войне сегодня является определяющим, своеобразным маркером для всех российских идеологических направлений. Что еще очень важно, когда мы говорим об истории? Говорят, не надо размышлять исторически в сослагательном наклонении – это ненаучно. А я утверждаю, только в сослагательном наклонении и можно изучать историю. Например, в начале XIX века русским реформатором Сперанским был написан проект российской конституции по заказу Александра I. Жаль, что она не реализовалась. Но в 1906 году, когда была принята первая русская конституция, этот проект был реализован и нынешняя ельцинская конституция 1993 года во многом является тем, что молодежь называет «римейком» конституции 1906 года, а значит, и конституции Сперанского. Вот вам и сослагательное наклонение. Мы должны изучать факты и тенденции, которые возможно не возобладали сегодня, но могут возобладать завтра. Более того, идеи часто перехватываются.
Вы помните, каким был лозунг российских либералов 1918-го года? «Парламентское правление», не президентское. Кто же сейчас главный двигатель этой идеи? Зюганов и компания. Коммунисты начинали с атеизма, а теперь любимое словечко Зюганова «соборность». Он перехватывает славянофильские идеи, именно он, а не какие-нибудь просвещенные либералы. Сегодня битва за историю, это прежде всего битва за ближайшее будущее и наше настоящее тоже. Сегодня история – это общественный нерв, – завершил Пивоваров.
Никита Соколов напомнил, что в публичной сфере России сейчас активно функционирует тема Победы, а не тема памяти о войне:
– А темой нашей выставки является история военных действий. Эти истории уже написаны, но мало кому интересно какого числа, куда, какой батальон маршировал. Интересны спорные вопросы эпохи и самые горячие полемики происходят относительно гражданской истории войны. Устроители выставки говорят не о военных действиях, а о социальных следствиях, о положении отдельных социальных слоев и о том, как они вели себя в ходе войны. Почему-то этот опыт в России оказался низвергнут на обочину общественного внимания. Это происходит потому, что глобальная мифологема Великой Победы застолбляет некоторые стереотипы, которые далее не предполагают исследования, не предполагают никакого углубления в гражданскую историю войны. Между тем опыт изучения гражданского опыта войны, рефлексия по этому поводу, считают ученые, может давать огромную энергию для переустройства и для получения будущего, которое иногда оказывается совершенно туманным, – считает Соколов.
История частная – польза общественная
Никита Соколов, модератор беседы за круглым столом, попросил Ирину Щербакову рассказать о том, как работают с частной историей в Германии.
– Я часто слышала от немецких женщин моего возраста, профессоров истории, журналистов: какая ты счастливая! Ты знала, где воевал твой отец во время войны. Он от тебя этого не скрывал. Надо сказать, что это неведение разорвало немецкие поколения, – считает Ирина Щербакова. – Неведение было очень удобно и продолжалось фактически до 60-х годов, но привело немецкое общество к глубочайшему разрыву, смещенному в левый радикализм. После Нюренбергского процесса следующие процессы в Германии над нацистскими преступниками начались только в начале 60-х годов. Их разблокировал процесс над Эйхманом. Понадобилось сорок лет для освобождения. Были скандалы, страшные разоблачения. От министерств до университетских профессоров. Оказалось, что если изучить биографии, то там оказывалось тяжелое наследство, коричневое прошлое, и этих людей нельзя оставлять на свободе. На скамье подсудимых они честно говорили, что разделили свою жизнь на два различных существования. Но так не бывает. Один человек может так с собой поступить, но в обществе так не бывает.
Этот кризис Германия преодолела. И в этом смысле теперь им завидую я: немецкое общество сумело из этого страшного и негативного опыта своего прошлого принять ответственность за миллионы и миллионы убитых детей. Только еврейских детей убито полтора миллиона. Значит, как-то из этого негативного опыта могло возникнуть демократическое общество. И этот опыт лег в основу демократического общества. Это был долгий и мучительный процесс.
Память о жертвах, которая начала в Германии очень мощным образом возникать, как постоянное напоминание обществу о том, что было с жертвами, обращение к памяти этих жертв, создание огромной сети музеев, образовательных центров, книг, публикаций, телевизионных передач и так далее, которые бы рассказывали о судьбе жертв. Такой опыт вынесла Германия в двадцатом веке, поэтому немцы так внимательно, с таким опасением относятся ко всяким попыткам нарушения чувства ответственности. Сейчас встает вопрос, как поддерживать в обществе сознание своей ответственности за то, что Германия принесла в мир. Вопрос очень непростой. Здесь очень важен контекст и баланс. Я много лет слежу за этой политикой памяти, за тем, как музеи в Германии развиваются, и вижу, как распределяются общественные усилия. Здесь в Ельцин Центре мне особенно приятно говорить об этом потому, что здесь учтен этот опыт.
Конечно, они проигравшие, в этом смысле понятен их опыт, не реванш, не желание отыграть, то, что было проиграно, а глубокое неприятие милитаризации общества, - закончила Щербакова.
Стертая из памяти Первая мировая
Никита Соколов передал слово Ирине Глебовой – политологу, историку, россиеведу:
– Я позволю себе два символических замечания. Понятно, что мы говорим не об истории, мы говорим об отношении к ней. Это проблема памяти, проблема отношения к прошлому, проблема сегодняшнего дня. История и память – реальные вещи, которые взаимодействуют с сегодняшним днем. Они влияют на наше мировоззрение, и мы каждый раз выбираем, каким будет современный российский человек, в том числе и по нашему отношению к прошлому.
Любая память избирательна, и каждое поколение выбирает те события, которые ему чем-то важны. Каждое поколение и каждая нация. Скажем, для англичан и французов есть своя великая война – Первая мировая. Она оказалась более важной потому, что тогда они стояли на краю гибели и победили. Были большие потери и вспоминают о ней постоянно. Что же касается Второй мировой, то она идет как бы в контексте первых дней борьбы с немцами, с первыми реальными столкновениями.
А вот для нас Первой мировой не осталось в сознании. Спустя сто лет этой войны для нас практически нет, для нас важнее оказалась революция. И все-таки более главная для русского человека, для советского человека – Вторая мировая. Очень сложной оказалась эта память для других народов, сложнее всего для Восточной Европы. Например, Венгрия в начале соучаствовала, потом изменила свое отношение.
Но и для Западной Европы это была тяжелая, сложная война. Например, Австрия занимала нейтральное положение. Возьмите французов – совершенно непонятно, что им делать со своим коллаборационистским режимом Виши. У Виши – одно понимание войны, у движения Сопротивления – другое, которое предложил генерал де Голль. Есть черные страницы. Например, память о том, как французская армия участвовала в убийстве евреев, в их депортации. Чрезвычайно сложная тема. Такая же сложная, как и для нас, потому что мы нация победителей. Вторая мировая война – это прежде всего повод напомнить и самим себе и всему миру, что мы победители. И это тоже говорит о каких-то важных дефицитах, которые есть в нашем обществе. Этот недостаток восполняется парадно-победным, маршевым взглядом на войну, который в две фразы можно сложить: «Гром победы раздавайся!» и «Мы русские!».
Наша память отличается от европейской памяти о войне и от американской памяти о войне. Кстати, для американцев память о Второй мировой – важнейшая, но это прежде всего память о войне на Тихом океане. Мы о ней вообще ничего не знаем, для нас это такая же чужая война, как и война 1939-1941 годов. Война отечественная, война патриотическая, жертвенная, война победная ограничивается для нас двумя датами: 22 июня 1941 года и 9 мая 1945 года.
Так что же можно сказать о нашем отношении к войне сейчас? Что в нем не так? Что не устраивает? Что вызывает опасения? У меня тоже личная связь с войной. Я из поколения 60-70-х годов – это внуки тех, кто участвовал в войне, последнего поколения личными связями связанного с войной. Когда личная память уходит, создается ощущение, что это очень далеко и не очень важно. Известная вещь, что школьники и студенты практически не помнят полководцев, которые воевали в Отечественной войне, они не помнят, когда происходили важнейшие сражения. Осталась одна дата, но важнейшая – 9 мая 1945 года. Это безусловно очень плохой симптом, потому что знание фактов просто оберегает, не позволяет скатиться в область заблуждений и поддаться на какие-то страхи.
И все-таки война – это всегда повод для пацифизма, именно это и объединяет людей разных наций, разных народов и государств – антимилитаристское, антифашистское отношение к войне. Понимание того, что после таких трагедий войны невозможны в принципе. Войны памяти действительно идут, даже в нашем обществе. Единственное, что может объединить – это антивоенное отношение к войне, гуманистический пафос отношения к войне и опора для этого отношения есть и в русской и советской культуре. Этот гуманистический потенциал, должен предотвратить то, о чем говорил Поль Валери: история может стать ядом, который отравит сознание людей. Невозможно допустить, что бы история нашей войны стала ядом, который отравит сознание, - резюмировала Ирина Глебова.
Миф и его отношение к реальности
Никита Соколов попытался подвести итоги разного отношения к войне:
– Обратите внимание, речь идет о картине войны в памяти и в сознании людей. Эти картины могут быть совершенно разного типа. Одна картина может быть более-менее приближена к рациональному научному знанию, а вторая – более-менее мифологизирована. Должен сказать, трудности, которые описала Ирина Щербакова на германском опыте, России еще предстоит пережить, потому что на основе мифологизированной картины войны невозможно вырастить ту энергию гуманистического рывка, к которому нас призывает Ирина Глебова. Для нее просто нет оснований. Если мы победили так, как победили в этом мифе об отечественной войне, то мы и так лучше всех. Нет никакого стимула совершенствоваться, мы и так достигли святости. Между тем мифологическая картина войны в сознании нашего современника, который не занимается историей специально, чрезвычайно мало имеет отношение к реальности. Во-первых, Советский Союз не вступал во Вторую мировую войну. Хотя фактически он в нее вступил 17 сентября 1939 года в качестве фактического союзника Германии. И дальше продолжает действовать в качестве фактического союзника Германии в Бессарабии, Прибалтике и Финляндии. На протяжении полутора лет. Почему-то мы считаем, что мы не вступили в мировую войну, хотя это чрезвычайно сложно согласовать с доводами рассудка. Во-вторых, оказывается, что Отечественная война началась ровно в 4 часа 22 июня 1941 года.
Отечественная война предполагает сплочение народа вокруг лидера. Ничего подобного историки не наблюдают летом 1941 года. Чудовищная катастрофа, провал летней и осенней военной кампании не может быть объяснен никакими тактико-техническими, военными и другими провалами. Есть только одно объяснение этого провала: значительная часть советских граждан была не готова защищать большевистский режим. Как объяснить тот факт, что на протяжении этой кампании за четыре месяца взято 4 000 000 пленных? Сейчас казаки как-то усилились по патриотической части, а кто-нибудь этим казаком рассказывал, каким был состав казачьих частей вермахта? Шестьсот тысяч – это серьезные силы. Поэтому все рассказы о том, что Отечественная война – в том смысле что это монолитное единство встало на защиту 22 июня 1941 года, закрывают нам реальную, тяжелую, трагическую картину этой войны. Русский народ, преимущественно по-прежнему крестьянский, раскулаченный, то есть фактически репрессированный, оказался перед ужасным выбором. Он помнил немца образца 1918 года, который на эти территории уже приходил. И это был другой немец. Советские газеты хвалили немцев с августа 1939 года как социальное государство. Никто не знал, какой немец идет. Весьма значительная часть советских граждан, живущих на приграничных территориях до середины сорок второго года, колебалась: то ли им с немцами воевать против НКВД, то ли им все-таки воевать с немцами. Окончательно дело решилось осенью 1942 года, когда немцы сказали, что они точно не распустят колхозы, а устроят точно такие же коллективные фермы. Тогда мужик понял, что новый немецкий порядок будет не слаще, и тогда началось настоящее партизанское движение, а не диверсионные отряды НКВД. Вот тогда и началась Отечественная война. Если эту сложную трагическую историю не рассказывать, мы теряем всякие внутренние пружины для осмысления этого опыта и движения вперед. Мы всех победили и можем повторить!? А что именно мы готовы повторить? Судьбу военнопленных? Судьбу стариков и женщин, оставшихся на оккупированных территориях? Молодое поколение ничего про это не знает. Только генералиссимуса Сталина и флаг над Рейхстагом – все, что оно знает про войну. Мифологизированный образ войны всегда прост и подталкивает к простым решениям. Спаси нас господи от простых решений! Много Россия и Европа в XX веке испытали простых решений. Простые, монолитные окаменелые мифы закрывают реальность, – сказал Никита Соколов.
Он предложил коллегам ответить на вопросы аудитории, которые в большинстве своем касались интерпретаций тех или иных событий в Польше, Чехии, Прибалтийских республиках, пакта Молотова-Риббентропа от 1939 года и российско-немецкого довоенного сотрудничества, совместной хозяйственной и строительной деятельности. Преподаватели истории не увидели опасных разночтений в изложении тех или иных исторических событий, которые невозможно было бы объяснить российским школьникам.
Алла Смолянская – преподаватель истории:
– Об этих разночтениях следовало бы объяснять нашим школьникам на уроках истории. И тогда никто никому не стал бы лезть под кожу. Ведь можно уважать чужие взгляды и традиции. Благодаря этой выставке мы хотя бы сформулировали для себя эти разночтения, а кто-то впервые задумался о них. Это очень простые вещи, но, когда на них не обращаешь внимания, они вдруг становятся сложными.
Ян Бергинь – историк, поисковик:
– Война не закончена, пока не похоронен последний солдат – сказал единственный наш настоящий генералиссимус Александр Суворов. Пропавших без вести в Великой Отечественной войне осталось более 4 миллионов человек. Каждый год Союз поисковых отрядов России предает земле десятки, сотни, тысячи погибших солдат. Сейчас уже правнуки хоронят своих дедов. Я подсчитал, что для России Великая Отечественная закончится только через 500 лет. Не очень-то мы торопимся, господа.
Иван Мазуров – преподаватель военного дела, волонтер подростково-патриотического спортивного движения:
– Я вам прямо скажу, мы буквально искусственно прививаем интерес к отечественной истории у наших воспитанников. Они больше увлечены альтернативной историей, компьютерными играми, сериалами, где абсолютно недостоверная информация. Если случится беда, кого они пойдут защищать – Родину или свои гаджеты? На выставку мы, правда, сходили, но очень многое пришлось объяснять. Я вырос на дедовых рассказах о войне. Я знаю, что война – это страшная беда. Всегда на себя примеривал все дедовы рассказы и думал, как бы я себя повел. А сейчас сам дед и теперь думаю, как эти себя поведут?
Анатолий Перцев – посетитель магазина «Пиотровский»:
– Войной в воздухе запахло, это точно, пора включать тормоза. Мы так привыкли к мирному времени, что даже не понимаем, что может быть по-другому. Когда это осознаешь, реально становится страшно и хочется крикнуть: «Ребята, пока не поздно, давайте договариваться!» А потом думаешь: «Ну, договоримся мы, как Сталин с Гитлером в 1939 году и что с того?» Надо реально быть сильными, не переписывать историю, не замалчивать факты, говорить правду о себе детям и внукам. Ошибки, которые ты признал, уже не ошибки, а ценный опыт.
