Кто стоял у истоков «поколения дворников и сторожей»? Как идеи панк-рока повлияли на становление музыкантов позднего СССР? Из чего выросла современная клубная индустрия? Об этом и многом другом в Ельцин Центре рассказал Сева Гаккель — виолончелист первого состава группы «Аквариум» и создатель легендарного петербургского музыкального клуба TaMtAm. Встреча с музыкантом прошла в мае в рамках публичной программы выставки «Поколение дворников и сторожей», которая работает в Арт-галерее Ельцин Центра до 30 июля.
Выступающего представил музыкальный журналист и пиарщик Александр Кушнир — он на протяжении 30 лет собирал коллекцию артефактов из истории русского рока 1980-х и 1990-х годов. Сева Гаккель рассказал, что выставка произвела на него «умеренный эффект», и поделился свидетельствами становления эпохи, которой посвящена экспозиция. Приводим самые яркие выдержки из выступления и ответов на вопросы слушателей.
Поколение дворников и сторожей: начало
— В начале 1980-х я имел достаточно респектабельную работу, но совмещал её с игрой в группе, на которую не хватало времени. Мы все были обязаны где-то работать. По счастью, с лёгкой руки одного из друзей сформировалась эта среда дворников и сторожей. Сейчас в сторожа идут от безысходности. А тогда шли, чтобы освободить время, силы и энергию для достижения более важной цели.
Я работал в одной бригаде с Майком Науменко (лидер группы «Зоопарк» — ред.). Мы сторожили два соседних объекта: я охранял станкостроительный техникум, а он — деревообрабатывающий комбинат. Это была прекрасная работа. Я сторожил свой объект до тех пор, пока на него не напали.
Был день рождения Джорджа Харрисона — 25 февраля 1982 или 1983 года. Я намеревался покинуть свой пост и уехать на празднование к Коле Васину, известному питерскому битломану, у которого всегда было много народу и застолье в такие праздники.
Майк сидел в маленькой избушке на проходной. Я оставил ему ключи от своего станкостроительного техникума и отправился на трамвае через весь город, на Ржевку. Вернулся на последнем трамвае. Зашёл к Майку, мы ещё посидели, я забрал ключи, вернулся на свой пост и обнаружил, что здание кто-то пытался открыть изнутри.
Я не придал этому большого значения, но когда пошёл через вестибюль здания к своей раскладушке в кладовке, увидел, что через двор моего особняка в сторону сторожки Майка бегут два человека. Я позвонил Майку: «К тебе какие-то гости». Накинул полушубок и пошёл выяснять, в чём дело. В это время подъехала милиция, поинтересовалась, кто я такой. Я сказал, что сторож, и охраняю этот объект. И понял, что бегущие тени — злоумышленники, которые что-то сотворили.
Патрульные поехали в соседний переулок и поймали злоумышленников. Оказалось, они «разбомбили» медицинский кабинет, а чтобы завладеть кассой, хотели убрать ночного сторожа. Но сторожа не оказалось на месте (смеётся). Хотя они были пойманы, меня попросили уволиться — так как я не выполнил свои прямые функции. С тех пор я к сторожевой деятельности не возвращался.
Когда я покинул «Аквариум», одна приятельница предложила мне работу на теннисном корте. Эта работа по своему статусу похожа на сторожевую: нужен навык, чтобы ухаживать за площадкой, а я занимался теннисом. Это было самое счастливое время, время детства моей дочери. Она провела возле теннисного корта первые десять лет своей жизни и безумно этому благодарна.
Для меня это был тот же уровень реализации, что и в то время, когда я играл в группе. Эти две фазы жизни на разном уровне бытия уравновешивают друг друга. Я был счастлив и находился в балансе с самим собой. Чем бы мне ни приходилось заниматься, я к работе отношусь как к чему-то, что не отвлекало бы меня от меня самого.
После «Аквариума»
— В 1988 году я ушёл из группы. Ушёл в тот момент, когда группа достигла известности и концерты стали адекватно оплачиваться. Можно было относиться к выступлениям как к работе и получать хорошие гонорары. Группа составляла для меня всё, но, оказавшись на стадионе и в концертных залах, я получил совсем не то, чего я ожидал, когда был увлечённым юношей. И сегодня свой опыт участия в группе, обретения успеха и славы я расцениваю как негативный.
Я убежал оттуда и совершил первое путешествие за океан. Оказавшись в Нью-Йорке и Лондоне, посетил концерты Rolling Stones, Дэвида Боуи и Боба Дилана — чтобы зафиксировать тот факт, что застал людей, которые имели для меня значение.
Но в первую очередь меня потрясло то, как структурирована в этих городах вечерняя жизнь — имею в виду музыкальные клубы с живой музыкой. У нас ничего подобного не было и быть не могло. Созданный КГБ для надзора за молодёжью Ленинградский рок-клуб к этому времени уже выполнил и закончил свою функцию, и продолжение его развития в таком формате было невозможно. Когда я появился в легендарном нью-йоркском клубе CBGB’s и познакомился с его владельцем Хилли Кристалом, увидел абсолютное совпадение с тем, что хотел бы видеть в Ленинграде.
Вернувшись в родной город, я стал делиться опытом и убеждать друзей в том, что нужно структурировать повседневную жизнь таких больших городов, как Санкт-Петербург и Москва. Что нам нужна повседневная музыка и маленькие музыкальные клубы, как «Каверна» в Ливерпуле времён «Битлз».
Будучи другом Серёжи Курёхина, я находился под его очарованием и был нацелен на авангард — неформатную и нелинейную музыку. Не рок — для меня он сменил знак полярности. Денег не было никаких, и я стал искать компаньонов в проект.
Клуб TaMtAm и волна петербургского панка
— От одиночества люди ищут какой-то другой способ самовыражения, который не был им свойственен в предыдущие годы. В 1991 году я начал искать помещение для музыкального клуба и случайно наткнулся на Молодёжный центр Васильевского острова — часть какой-то посткомсомольской структуры, в которой ничего не происходило. В клубе был небольшой зал, прекрасно подходивший для моей идеи. Аппаратуру я арендовал у друзей, потом они отдали мне её безвозмездно. И придумал музыкальное название — TaMtAm. Это был первый клуб в России, который имел название и стал брендом.
Мне было 38 лет, когда я запустил клуб. Вокруг сформировалась команда единомышленников, которые были готовы делать всё, что угодно. Девушки безвозмездно убирали зал после каждого концерта. По сути, это был сквот, потому что Молодёжный центр утратил права на это помещение, и мы платили только за электричество.
Мне дали карт-бланш, чтобы проводить там время от времени концерты. Я искал ответ на вопрос: какой должна быть программа, чтобы люди ходили в одно и то же место? И случайно соприкоснулся с новой волной панк-рока. Первые группы, которые стали приходить и проситься на сцену, совершенно выбили из-под меня планку.
Сначала концерты проводились раз в неделю. Каждая из выступавших групп притаскивала с собой по 200-300 человек без рекламы и пиара. Оказалось, что на фоне Ленинградского рок-клуба в городе существует целое новое поколение: беспризорники, на которых никто не обращал внимание. И по своей энергии эта музыка превосходила то, что было в предыдущие десять лет.
Это было потерянное поколение — панки, от которых люди шарахались на улице. С конца 1970-х панк-рок покатил волной по всему миру. Так мощно, что весь мейнстрим и все лейблы были вынуждены прислушаться и поняли, что эту музыку можно продавать. Она легко просачивалась и через железный занавес. И тот панк-рок, с которым я соприкоснулся в 1991 году, имел все признаки британского панк-рока 15-летней давности.
Я стал свидетелем целой плеяды групп, которая появилась на моих глазах: «АукцЫон», «Колибри», «Маркшейдер Кунст», Tequila Jazzz. Это был прорыв, без которого дальнейшее развитие отечественной музыки не было бы возможным. С музыкальной точки зрения я не переношу панк-рок, но сама жизнь и уклад клуба TaMtAm были одной из самых важных страниц моей жизни.
Удар тогда приняли все системы. Волна наркотиков захлестнула Петербург начала 1990-х годов. Бесконечные рейды и обыски. Я погрузился на самую низкую ступеньку дантовского ада. Это было сильное испытание. Я спускался всё глубже и ниже. И все мои друзья, среди которых я вырос, считали, что я просто сошёл с ума. Но я не мог насытиться этой средой, она для меня стала питательной.
У нас был абсолютный беспредел и мордобой, для усмирения которого мы были вынуждены обращаться к помощи милиционеров. Дело в том, что Молодёжный центр Васильевского острова находился на двух этажах здания, а на третьем и четвёртом этажах над ним функционировало милицейское общежитие.
Сначала милиционеры нас терроризировали: они не могли отдыхать после своих смен. Потом стали появляться, чтобы выпить пива, которым мы торговали, разумеется, нелегально. А в какой-то момент времени, когда буйство было невозможно усмирить, они спускались к нам из общежития в форме. Когда начинался мордобой и драку разделяли менты, это становилось отрезвляющим фактором.
TaMtAm послужил примером для других. Более предприимчивые и сведущие в бизнесе молодые люди увидели в нём рациональное зерно. Стали брать кредиты, открывать клубы и насыщать жизнь города самой разной музыкой. К концу 1990-х в Петербурге было уже 20-30 музыкальных клубов. Плюс бары и пабы, где играли кавер-бэнды. И жизнь города обрела тот же привкус, который я ощутил в Лондоне и Нью-Йорке за несколько лет до этого.
В этот же период времени друзья стали склонять меня к тому, чтобы выходить на другой уровень и заниматься концертами другого масштаба. В 1995 году я взялся за организацию концерта Питера Хэммила из группы Van der Graaf Generator. Для его проведения я занял кучу денег и пролетел в пух и прах, хотя концерт был успешным. Так я стал вовлекаться в музыкальный бизнес. Будучи фрилансером, я больше не брал на себя финансовые риски, но меня стали приглашать для организации событий разного масштаба.
Я работаю в этой изнурительной сфере по сей день, несмотря на то, что нахожусь уже на восьмом десятке. Я продакшн-менеджер в клубе А2, где играет вся нечисть — рэп, хип-хоп, — и должен свести все концы с концами, чтобы концерт состоялся. Но когда концерт начинается, имею привилегию не заходить в зал.
Рок как самодеятельность
— Все ленинградские группы, которые писал Андрей Тропилло, были абсолютной художественной самодеятельностью. В том числе группа, в которой принимал участие я. Мы также не имели представления ни о процессе записи, ни об институте продюсерства, ни о том, что такое аранжировка и оркестровка.
Тропилло, как ему казалось, имел больший опыт, и брал на себя продюсерские функции. Но и сама игра, и подход, и конечный результат, несмотря на то, что записи стали классикой, имеют привкус самодеятельности. Если взять нашу группу и стилистически сопоставить с Полом Саймоном, Кэтом Стивенсом или Джонни Митчелл, категорическая разница будет налицо. Даже не столько по игре, сколько по культуре звука. Это русский менталитет, который изжить невозможно. Мы другие, и как бы мы ни старались сделать и довести до уровня мировых стандартов, всегда будет маленький изъян.
Про старый и новый «Аквариум»
— Я никогда не слушаю записи «Аквариума» второй раз, это табу. Особенно те альбомы, в которых принимал участие. Я не могу их слушать эстетически, они вызывают дискомфорт. Всегда слышу кривизну всех музыкантов. Я помню группу другой, как мы играли у меня дома несколько лет, и именно это было самой сутью группы, а не то, что потом было записано.
Хотя студия Андрея Тропилло была достаточно хорошего качества, она зафиксировала все погрешности, и в истории осталось именно это. Группа была гораздо лучше, как я её помню, и моя игра на инструменте была гораздо лучше. Я не беру в руки инструмент, потому что у меня сводит скулы. Всё не так, как это видел и по-прежнему вижу я.
Но я научился слушать альбомы, записанные без меня моим другом с разными музыкантами. Я ушёл в 1988 году, и группа ещё какое-то время агонизировала. Потом был «БГ-band», потом появился новый состав, и у меня это вызвало несогласие. Не может быть несколько составов у одной группы. Если она заканчивает существование, не надо возрождать её в новом составе, это ошибка. Ты любишь группу в том виде, в котором ты постиг её в годы своей юности. Очень важно не утратить аудиторию и стареть вместе с ней, дать ей веру, дать продолжение. Когда на сцене другие музыканты, они, возможно, играют лучше. Но я всё равно буду слушать старый Rolling Stones.
Однако все те альбомы, которые записаны моим другом с разными музыкантами, стали мне удобоваримы. Научила их слушать дочь, которая по мере взросления поинтересовалась историей папы, и мы стали слушать новейший «Аквариум». Когда я работал на теннисных кортах, мотал в голове историю: что же было не так, почему всё полетело в тартарары? Но я ни о чем не жалею и рад, что сделал такой выбор. Он мне позволил на всю эту историю посмотреть под другим углом, полюбить новейший «Аквариум» и песни своего старинного друга.
Мы дружим семьями, не вороша прошлого. Кстати, последний исторический концерт группы «Аквариум» в России (23 февраля 2022 года — ред.) состоялся в клубе А2, в котором я служу по сей день. Концерт был по случаю 50-летия группы, мы приняли в нём участие вместе с моим другом Антоном Спартаковым, в котором явили несколько песен в контексте «Аквариума».
Безумная «Поп-механика»
— Мы с Курёхиным были близкими друзьями, и это было самое важное ощущение от него и от общения с ним. Все концерты «Поп-механики» были абсолютным безумием. Самым главным были репетиции в день концерта, когда Курёхин собирал всю ораву. Очень много концертов было в «Октябрьском» — один из лучших залов Ленинграда на 3,5 тысячи человек, с огромной сценой.
Состав варьировался: основной костяк составляли группа «Кино» в полном составе, частично «Аквариум» и группа «Странные игры» — 10-12 человек. Плюс несколько саксофонистов, друзей Курёхина. Остальные «пристёгивались» как массовка: в оркестровой яме мог играть симфонический оркестр, а потом из одной кулисы в другую проходил маршем военный оркестр Ленинградского округа. В это же время на балконах с обеих сторон тромбонисты-моряки трубили «Полёт Валькирии», а на авансцене Антон Адасинский (театр «Дерево») с обнажённым торсом стриг локоны красавицы, которая сидела в кресле и курила. Это было нечто! Трудно найти аналог.
Врождённая «звёздность» и важность образа
— Есть человек, который обречён стать звездой. Когда я увидел своего друга, имени которого я стараюсь не называть, в 20 лет, я увидел звезду. В Майке я не видел звезды, и он ею не стал. Да, он стал очень-очень авторитетным, с харизмой у него было всё в порядке, но не было чего-то другого, сути рок-н-ролла как такового.
Когда человек попадает на сцену, он гарцует как Мик Джаггер, он преображается. Звёздность — это не заболевание, это природа. Как у Дэвида Боуи. Он органичен. То, что многие люди, соприкоснувшись с медными трубами, теряют почву под ногами, не даёт нам право кинуть в них камень. Потом все-таки люди выруливают на свой естественный уровень. Приходят к тому, что для них естественно, к чему они приспособлены.
Меня эта история со звёдностью не коснулась. Когда мы выступали на стадионах, был центр, к которому было приковано внимание. Но мы не были такой группой, как Rolling Stones, которая справилась. Как бы ни выкаблучивались Мик Джаггер с Китом Ричардсом, бас-гитарист Билл Уайман всё равно оставался собой.
Самым большим достижением моим в этой сфере было то, что я создал образ виолончелиста в контексте группы. Такого не было ни до, ни после. Если бы я играл на гитаре, у меня не было бы шансов оказаться в такой группе, как «Аквариум», на меня бы никто не обратил внимания.
Существенным фактором моего появления в «Аквариуме» и «Поп-механике» была загадка: никто не знал, как я могу играть, но то, что я играл на инструменте, абсолютно нехарактерном для этой сферы, сыграло роль. Появляюсь я, занимаю своё место, и это стало цементом. Группа стала обретать форму — как музыкальную, так и визуальную. Это немаловажно. Многие люди не обращают на это внимание. В тот период времени я был абсолютно на своём месте, это было как на обложке «Сержанта Пеппера», это был персонаж, который завершал этот коллаж.
Панк-рок и «Тбилиси-1980»
— В момент проведения в Тбилиси фестиваля «Весенние ритмы» группа находилась под влиянием панк-рока, не будучи панк-группой по сути. Я был благообразен, у меня была каноническая библейская внешность, и мне не нужно было выбривать ирокез для того, чтобы на сцене Тбилисской филармонии вонзить виолончель в своего друга, пригвоздить его к сцене, что едва ли не закончило историю русского рока.
Это были какие-то проявления, не свойственные мне. Я умеренный человек. Но когда дело доходит до куража, меня не остановить. Если мы вместе находимся на одной сцене и что-то пошло не так, нужно эту ситуацию усугубить: все ручки вправо и вперёд! Как говорят, именно моё проявление такого рода на сцене поставило жирную точку в истории той группы на этом фестивале и поставило крест на карьере моего друга. Он был изгнан отовсюду: из комсомола, с работы. Что позволило ему первому уйти в сторожа. И с этого мы и начинаем отсчёт поколения дворников и сторожей.
