Экономист, доцент РАНХиГС Сергей Хестанов в онлайн-цикле бесед Ельцин Центра «Мир после пандемии» проводит исторические параллели между драматическими событиями на рынке нефти, приведшими к распаду СССР, и сегодняшним состоянием экономики России, прогнозирует серьезный экономический кризис с очень трудным и медленным восстановлением.
Интервью записано 27 апреля 2020 года
Для России примерно с 70-х годов XX века цены на нефть и конъюнктура спроса на нефть очень важны для развития экономики. Существует очень красивый график, который давно опубликовал журнал The Economist. Он отражает изменение стоимости российского сорта нефти, пересчитанной в постоянные доллары 2013 года, с 1970 по 2015 год. Когда этот график видят люди, заставшие те времена (а на нем нанесены и геополитические события, и руководители России и СССР разных эпох), они просто замирают, у них буквально вся жизнь встает перед глазами. Потому что четко видно, что «золотые» годы СССР – вторая половина 70-х – первая половина 80-х годов – имеют очень простую природу. К этому моменту, во-первых, в результате последствий арабо-израильской войны и арабского эмбарго на поставки нефти в западные страны, резко выросли цены на нефть, и на СССР «пролился золотой дождь», часть которого перераспределялась и в пользу простых граждан. Во-вторых, в 1975 году Брежнев подписал эпохальное Хельсинское соглашение, которое привело к заметному потеплению отношений с большинством стран-членов НАТО. Результатом комбинации этих двух явлений (с одной стороны – рост цен на нефть, с другой – смягчение политических отношений СССР с Западом) и стали те «золотые» годы СССР, о которых сейчас многие ностальгируют.
Когда же в 1985 году Саудовская Аравия перешла от политики сдерживания добычи к экспансии, и в следующем, 1986 году, на рынок попало примерно 3–3,5 млн баррелей в сутки дополнительной нефти (для тех времен это соответствовало примерно 3–4 процентам рынка), то тут и последовало падение цен на нефть и драма распада СССР.
В гораздо более близком прошлом – конец 2014–начало 2015 годов – произошло событие, которое по масштабу и по следствиям почти точно совпало с предыдущим. На рынок опять попало примерно 3–3,5 миллиона баррелей в сутки дополнительной нефти, на этот раз от так называемых «сланцевых производителей». Интересно, что реакция цены была точно такая же – она упала примерно в четыре раза. Это вызвало кризис, затем, в результате падения цен, рынок стабилизировался, и вот совсем недавно произошло очередное падение.
Двойной удар
На нефтяном рынке произошли сразу два ярких драматичных события, которые почти наложились друг на друга.
Первое событие – это отказ России от сделки ОПЕК ПЛЮС, когда российский представитель достаточно громко отказался подписывать документ. Это вызвало бурную негативную реакцию со стороны Саудовской Аравии, она сознательно начала жестко конкурировать с российской нефтью, и мы увидели первое падение цен в начале марта 2020 года.
С небольшим зазором после этого произошел буквально обвал спроса из-за введения карантинных мер в Европе и США. Между этими событиями небольшой промежуток времени и из-за этого многие их путают. На самом деле, это два совершенно разных явления. Причем масштаб обвала спроса имеет максимальную величину за всю историю нефтяного рынка. Если в 2014–2015 годах дисбаланс спроса и предложения был около 3–4 процентов, в далеком 1986-м году дисбаланс был те же 3–4 процента, то сейчас величина дисбаланса более 20 процентов. Такого за всю историю нефтяного рынка не было ни разу.
Соответственно, под давлением таких драматичных обстоятельств страны-члены ОПЕК ПЛЮС отбросили все свои старые обиды, вновь сели за стол переговоров и выработали решение с 1 мая сократить добычу на 9,7 млн. баррелей. Это беспрецедентное соглашение, никогда такого не было.
Двойные цифры
Для России такое сокращение, при условии, что нам удастся выполнить свои обязательства по этому договору, будет иметь драматические последствия, причем многократно драматические с самых разных сторон.
Первое. Около трети части федерального бюджета – это поступления от экспорта, из которых процентов 80 достаточно стабильно дает нефтегазовый сектор. Соответственно, сокращение приведет к тому, что поступления в бюджет от нефтегазового сектора заметно сократятся.
Важно отметить, что российские монетарные власти любят говорить, что в последние годы у нас снижается нефтегазовая зависимость. Формально это действительно так – она медленно, постепенно, но снижается. Но при этом забывают упомянуть, что помимо тех отраслей, которые формально относятся к нефтеэкспортерам, и, соответственно, их поступление в бюджет учитывается как вклад нефтегазового сектора, у нас есть много бизнесов, которые сами ничего не экспортируют, но либо обслуживают экспортеров, либо от них зависят.
Кроме того, значительная часть поступлений от НДС (а НДС вносит в доходную часть федерального бюджета примерно такой же вклад, как и экспорт) – это НДС, который уплачивается импортерами и, соответственно, если у нас падает экспорт, у нас неминуемо тут же падает и импорт. 2015 год это показал это очень ярко. Следовательно, бюджет потеряет не только значительную часть нефтегазовых доходов, но и значительную часть НДС от импорта. Поэтому такое падение цен и вновь подписанное соглашение ОПЕК ПЛЮС довольно сильно бьет по доходной части бюджета.
Так что с одной стороны, скорее всего, мы увидим секвестр бюджета, а с другой – легко догадаться, что российский рубль, скорее всего, отреагирует на такую драму доходной части бюджета ослаблением. Это довольно типичная реакция, интрига состоит только в том, как скоро это произойдет, насколько глубоко рубль упадет, но то, что рубль не может не отреагировать девальвацией на такую драму с доходной частью бюджета – это вне всяких сомнений.
Сокращение добычи создает еще отдельную, довольно большую напряженность в российском нефтегазовом секторе. Эта проблема чисто инженерная. Специфика России заключается в том, что все базовые российские месторождения относятся к категории старых, эксплуатируемых с далекого 1987 года. Пик добычи в СССР достигнут был в 1987 году и превзойден совсем недавно. Причем драма распада СССР – это не только драма падения цены (о чем все помнят), но и драма падения добычи (о чем помнят те, кто близок к нефтегазовой индустрии). С 1987 года по начало 2000-х добыча нефти в СССР (а дальше, соответственно, в России) упала примерно в два раза и была вновь увеличена ценой использования новых нефтесервисных технологий, которые были, в основном, привнесены в современную Россию крупными западными нефтесервисными компаниями.
Сокращение добычи, которое необходимо провести в рамках соглашения ОПЕК ПЛЮС, приведет к тому, что нам необходимо будет прекратить добычу примерно на 30–40 тысячах скважин, вывести их из эксплуатации. Потому что на старых месторождениях скважин много, а дебит (количество добываемой нефти в сутки с одной скважины) довольно маленький. Это порождает техническую проблему, потому что, если просто перекрыть вентиль (что мгновенно как бы остановит добычу), это приведет к тому, что скважина либо будет потеряна, либо потребует дорогостоящего ремонта. Чтоб этого не произошло, необходимо принять целый комплекс мер.
Пугающее сходство
Если посмотреть на динамику макроэкономических показателей современной России и позднего СССР, то можно увидеть пугающее сходство. И тогда, и сейчас экономика формально росла (если судить по таким показателям, как ВВП), а реальный уровень благосостояния людей снижался. Отличие в том, что в позднем СССР это происходило за счет роста дефицита, а в современной России – за счет роста цен и некоторого роста безработицы. В какой степени правомерно делать выводы, что динамика экономики позднего СССР, которая породила распад страны, так или иначе может привести к аналогичным последствиям в современной России, сказать сложно. Это вопрос не к экономистам, а, наверное, к социологам и политологам. Одно вне сомнения: степень недовольства граждан своим положением дел устойчиво растет. Да, этот рост может продолжаться долго, да, это не значит, что завтра случится что-то совершенно неординарное; но уже многих достаточно серьезных инвесторов в российские ценные бумаги начинает интересовать вопрос параметрической устойчивости России как страны, как экономической системы к такому показателю, как падение реальных располагаемых доходов граждан.
Есть очень грубая прикидка, которая, к сожалению, не годится для практических целей, но философски некоторый интерес представляет. Обычно нарушение социальной стабильности (войны, революции, мятежи) происходит тогда, когда средний уровень доходов среднего гражданина падает примерно в три раза. Вот если отсчитывать от 2013 года, то где-то, наверное, грубо раза в полтора этот уровень уже упал. Соответственно запас имеется почти двукратный, в принципе, его должно хватить надолго, но важно понимать, что истратить этот запас можно достаточно быстро. И, кроме того, это эмпирическое правило о трехкратном падении жизненного уровня – оно все-таки очень грубое и достаточно эмпирическое. Поэтому так уверенно его применять к современным условиям не совсем корректно. Но, с другой стороны, забывать об этом тоже не стоит.
Все хотят, как лучше, а получается?
Интересно отметить, что по отношению к эпидемии российские власти выбрали, в общем-то, мейнстримный путь, ввели те или иные ограничения, которые, однако, принципиально не называют «карантином», а называют эвфемизмами «повышенной готовности», «самоизоляции» и так далее. Потому что если назвать «карантин», то необходимо юридически прекращать действия всех договоров, необходимо либо производить выплаты гражданам, либо напрямую снабжать их продовольствием и так далее. Этого наши власти делать не захотели.
Интересно, что не все страны пошли по такому пути. Три страны в мире упорно продвигают другую концепцию, а именно концепцию выработки так называемого «коллективного иммунитета». Любопытно, что эти страны очень контрастные и непохожие друг на друга: это Швеция, Япония и, как ни странно, Белоруссия. Эти страны не ввели жестких ограничений, а ввели санитарную дистанцию, повышенные санитарные меры, но принципиально ограничения на передвижения, закрытие границ не производят. Пока рано делать выводы, должно пройти как минимум два-три месяца, чтобы можно было сравнить результаты; но, если посмотреть на динамику смертности в Швеции и в Японии, то уже можно сделать вывод, что ничего страшного не произошло. Швецию критикуют за то, что ее показатели несколько хуже, чем у Финляндии и Норвегии, но, тем не менее, они остаются гораздо лучше, чем в Испании, Италии, Франции, Бельгии. Такой подход способствует тому, что спад в экономике намного меньше, не происходит драматического разорения целых сфер бизнеса.
Первые выводы можно будет сделать уже скоро, а вот надежные выводы можно будет сделать не менее чем через год, поскольку у многих эпидемий есть такое явление, как вторая волна, а иногда и третья.
Кстати, если оглянуться в далекую историю, примерно век назад по миру прокатилась эпидемия «испанки» – испанского гриппа. Как раз у «испанки» вторая волна была гораздо смертоноснее первой. Поэтому, когда спустя какое-то время карантин отменят или смягчат, это вовсе не будет значить, что проблема решилась. Это просто говорит о том, что образовалась какая-то пауза и весьма вероятно, что осенью нас ждет повторение этого драматического шоу.
Поэтому, выбирая между ограничениями и смягчением эпидемии сейчас, очень важно понимать, что за это придется заплатить сильным спадом экономики, который, скорее всего, аукнется последующим ростом смертности – раз, и второй и третьей волнами – это два.
Создается впечатление, что, к сожалению, руководство большинства стран выбрало самую простую – карантинную стратегию. Понятно, что все хотят сделать лучше, что никто сознательно вредить своей стране не хочет (это просто идиотизм), но, к сожалению, имеет место неспособность многих людей взять на себя ответственность. Потому что запретить-то проще. Чиновник, который что-то запретил, а потом что-то плохое произошло, он не пострадает, он же меры принял. А чиновник, который разрешил, и что-то негативное случилось, он, как правило, пострадает. Поэтому создается специфическая управленческая ловушка, которая автоматически подталкивает чиновников к запретительным действиям. Отойти от этой ловушки очень тяжело. Либо нужно иметь определенный склад характера и способность игнорировать общественное мнение (как наша соседка Белоруссия), либо же иметь мужество для этого, что сейчас демонстрируют политики Японии и, как ни странно, Швеции.
Наиболее рациональная стратегия – это все-таки ужесточение санитарных норм государством, но при этом само решение, поддерживать человеку карантин или не поддерживать, делегируется самим гражданам. Как правило, если человек относится к явной группе риска (тяжелые хронические заболевания, преклонный возраст), у него хватит ума самому себя поберечь. Ну а кто сознательно решил рисковать – что ж, каждый сам выбирает свою судьбу.
Две концепции и судьба династии Годуновых
В настоящее время есть две концепции помощи экономике, и обе они имеют право на жизнь. С одной стороны, можно помогать бизнесу. Причем чаще всего помогают тому бизнесу, который государство считает наиболее важным. Понятно, что, если не помочь авиаторам, то государство останется без авиатранспорта, что, в общем-то, довольно драматично и сильно затормозит дальнейший рост экономики, когда рано или поздно кризис закончится.
Но с другой стороны, в России и до кризиса было довольно много людей с очень низкими доходами. Даже если ориентироваться на консервативно-официальные оценки, около 20 млн россиян до кризиса жили за чертой бедности. При том, что черта бедности проведена довольно сурово, по-российски, довольно низко. Понятно, что ограничительные меры, которые сейчас введены, неизбежно приведут к всплеску безработицы и росту бедности. Более того, среди экономистов разгорелась довольно жаркая дискуссия, нужно или не нужно вводить карантинные меры. Казалось бы, причем тут экономисты и сугубо медицинское решение? Оказывается, есть связь, и довольно интересная.
Еще в 2016 году, до всяких вирусов, была опубликована научная работа, которая изучала связь экономического спада со смертностью. И вот оказывается, что после достаточно сильного экономического спада происходит отложенный по времени всплеск смертности. Кстати говоря, это очень хорошо знакомо россиянам на практике. Когда СССР распался, почти все страны на постсоветском пространстве испытали сильный экономический шок, обвальное падение ВВП и благосостояния, рост бедности и за этим последовал довольно большой рост смертности. Настолько большой, что даже имеет имя собственное и в демографии называется «русский крест» (когда смертность очень сильно выросла, а рождаемость, наоборот, очень сильно упала). После этого в России много лет длился процесс депопуляции (сокращения населения), который был преодолен совсем недавно. Поэтому важно понимать, что, с одной стороны, введение карантинных мер снижает скорость распространения болезни, но, с другой – это вызывает всплеск безработицы. Причем ситуация особенно драматична тем, что всплеск безработицы происходит сильнее всего в сфере услуг, в сфере мелкой розничной торговли непродовольственными товарами. А там работает довольно много людей, причем эти люди сосредоточены в крупных городах. Т.е. выживать традиционным русским методом, посадив картошку, они не могут просто по техническим причинам – им негде это делать. Соответственно, весьма вероятно, что нас ждет всплеск безработицы, рост социального напряжения, причем эта безработица и это социальное напряжение будут сконцентрированы в больших городах, прежде всего в миллионниках. И вот здесь, возможно, правительству придется волей-неволей пойти на какие-то меры прямой поддержки, потому что непринятие этих мер наверняка приведет к росту социальной напряженности.
Причины, по которым российские власти до крайности не хотят раздавать деньги гражданам, просты и в чем-то даже рациональны. Дело в том, что подобную политику очень легко начать и очень тяжело остановить. То есть люди быстро привыкают к этому, и потом остановка этой выдачи вызывает крайнее недовольство. В Российской истории, наверное, последний случай, когда безусловно раздавали, правда, не деньги, а зерно гражданам, был при Борисе Годунове. Правда, кто знает историю, тот знает, что династии Годуновых это не помогло.
Нефть – всё?
Существует очень интересный график – график добычи нефти в США. Статистика по Соединенным Штатам имеется аж с ХIХ века. Но нас интересует не такая глубокая древность. Достаточно посмотреть с 50-х годов прошлого века, чтобы заметить интересную тенденцию: до 1971 года добыча нефти в США росла, и довольно долго США были крупнейшей нефтедобывающей державой. С 1971 года по 2013-й добыча нефти в США устойчиво снижалась и снизилась заметно больше чем в два раза. Причем снижалась она, очевидно, под воздействие каких-то сознательных решений властей. За эти 40 лет много раз менялись правящие партии, менялись президенты, самые разные люди были у власти в США. Но тем не менее добыча нефти устойчиво снижалась.
И вдруг в 2013 году добыча начала расти и к настоящему моменту выросла чуть более чем в три раза. Скорее всего, в результате падения цен она несколько снизится, но тем не менее такой резкий рост.
Когда какая-то долго длящаяся тенденция резко меняется, это всегда очень интересно. Обычно за этим стоит нечто довольно важное. Рассматривая график добычи нефти в США, можно прийти к выводу, что, скорей всего, с 1971 года по 2013-й те люди, которые определяют долгосрочную стратегию развития страны, считали, что нефть – стратегический ресурс и его необходимо беречь. Поэтому даже в период «нефтяного шока» 1973 года, взлета нефтяных цен 2008 года, американцы предпочитали импортировать нефть, ограничивая свою собственную добычу. А в 2013 году скорее всего было принято решение, что, возможно, в обозримом будущем роль нефти несколько снизится.
В истории такое бывало неоднократно, что какой-то товар какое-то время носил стратегическое значение, его экономили, ограничивали, а потом менялись технологии, происходили еще какие-то изменения, и роль этого товара резко падала. Поэтому, возможно, мы стоим не очень далеко от периода, когда роль нефти в мировой экономике просто заметно снизится. И здесь нельзя не вспомнить слова довольно известного деятеля нефтяной индустрии – шейха Ямани (это человек, который создал ОПЕК, 24 года был министром нефти Саудовской Аравии), который в свое время сказал: «Каменный век закончился не потому, что у людей закончились камни, и точно также нефтяной век закончится не потому, что в Саудовской Аравии закончится нефть».
То, как резко, просто на глазах, изменилась динамика добычи нефти в США – это сильный аргумент, своеобразный намек на то, что, возможно, до конца нефтяного века не очень далеко. И если это действительно так, то стратегия большинства крупных нефтеэкспортеров (и это довольно сильно видно по стратегии Саудовской Аравии) будет заключаться в том, чтобы успеть продать максимальные объемы нефти, пока нефть действительно важна и ценна для экономики. Если это действительно так, то весьма вероятно, что нас ждет очень жесткая конкуренция на рынке нефти. Даже сейчас, приняв соглашение о сокращении добычи, Саудовская Аравия, в общем-то, предоставлять скидки (то есть вести ценовую войну) вовсе не прекращает. Они договорились сократить добычу, а о скидках в соглашении ничего не говорится. Поэтому будем наблюдать.
Скорее всего в ближайшие год-два-три будет понятно, в какую сторону повернет развитие мировой нефтяной индустрии и не произойдут ли там некоторые драматические и очень интересные изменения.
Медленно и печально
Любопытно заметить, что падение цен на нефть произошло достаточно большое время назад, а российские монетарные власти пока не сокращают бюджет. Это необычно, тем более, что и в 2008, и особенно в 2015 годах монетарные власти действовали довольно оперативно. Такое выжидание говорит, что, скорее всего, пока монетарные власти надеются, что отскок стоимости нефти произойдет достаточно быстро. Если же они придут к выводу, что, скорее всего, низкие цены на нефть установились надолго, это будет понятно по тому, как сильно и решительно будет сокращен бюджет и ослаблен рубль.
Заранее трудно сказать, какие сектора начнут восстанавливаться в первую очередь, тем более, что сразу же после снятия ограничительных мер первое, что мы увидим – это вовсе не рост, а продолжение движения вниз просто потому, что все, в том числе и негативные, процессы, из-за ограничительных мер приостановлены. Соответственно, мы увидим рост банкротств, рост безработицы и только после того, как вымрет весь бизнес, который должен вымереть, пройдет еще какое-то время, и очень медленно и очень мучительно экономика начнет постепенно восстанавливаться.
Скорее всего, на процесс восстановления наложится такое негативное явление, как радикальное сокращение бюджета. Если не произойдет быстрого восстановления нефтяных цен, бюджет просто объективно придется сокращать; а в России к настоящему времени (опять параллели с бывшим СССР) доля государства в экономике приблизилась к 70 процентам (если учитывать не только формальные государственные муниципальные предприятия, а ту широкую группу коммерческих бизнесов, которые либо зависят от госзаказа, либо так или иначе с муниципальными предприятиями кооперируются). И получается, что мы почти вернулись в СССР, потому что в СССР тоже отнюдь не вся экономика была государственной. Формально колхозно-кооперативная форма собственности считалась негосударственной, и существовала даже небольшая хозяйственная самостоятельность. В частности, некоторые кооперативы, некоторые успешные колхозы, выполнив план, сверхплановую продукцию могли продавать по относительно свободным ценам. Легко догадаться, что такая похожая доля государства в экономике приведет и к похожему воздействию изменения бюджета на экономику в целом. Т.е. так или иначе сокращение расходов бюджета почувствуют все, даже те, кто формально к бюджетному сектору не относятся. Соответственно, это сильно замедлит последующее восстановление, и наиболее вероятный сценарий – это довольно сильное падение, причем даже первые робкие оценки дают цифры падения уже гораздо глубже, чем это было в 2008 году, и затем очень медленное восстановление.
Скорее всего возврата к прошлому уже не будет. Может, чуть легче станет, но возврата к прошлому не будет, и государству придется адаптироваться к жизни в новых условиях. Цена этой адаптации – урезание бюджета, а при 70-процентном присутствии государства в экономике это означает урезание всех, просто всего буквально. Как, особенно на длинном горизонте, общество воспримет это, как оно отреагирует, я не знаю – это вопрос к социологам и политологам. Но есть такая очень хорошая фраза, которую сказал английский военный теоретик Бэзил Лиддел Гарт: «Не потеря войск, а потеря надежды решает исход войны».
Все видео проекта «Мир после пандемии» на Youtube
Сегодня сложно давать прогнозы, но еще сложнее – их не давать. Как заставить себя не думать о том, каким будет мир после пандемии? Как изменится власть, отношения между странами, экономика, медицина, образование, культура, весь уклад жизни? Сумеет ли мир извлечь уроки из этого кризиса? И если да, какими они будут? В новом (пока онлайн) цикле Ельцин Центра «Мир после пандемии» лучшие российские и зарубежные эксперты будут размышлять над этими вопросами. Наивно ждать простых ответов, их не будет – зато будет честная попытка заглянуть в будущее.
