Журналист, церковно-общественный деятель и куратор выставки «Святые неразделенной Церкви» Сергей Чапнин в онлайн-цикле бесед Ельцин Центра «Мир после пандемии» анализирует опыт, приобретенный церковью за время пандемии, прогнозирует возможные изменения церковного канона, вызванные переменами в современном мире, и выражает надежду на то, что церковь сумеет остаться живым востребованным институтом.
Интервью записано 11 июня 2020 года.
Открытые сердца людей и закрытые двери церкви
– За последние месяцы, начиная с марта, в церкви произошло довольно много разных событий: церковь оказалась в таких обстоятельствах, которых не могла себе никак представить. Прежде всего церковь не могла себе представить, что храмы будут закрыты. Это связано, конечно, с общим триумфаторским настроем церкви – вот рухнул коммунистический режим, церковь получила определенную свободу, и теперь нам кажется, что храмы могут быть закрыты только в ситуации гонений. Но вдруг оказалось, что жизнь современного мира гораздо сложнее, что храмы приходится закрывать просто потому, что инфекция, которая передается воздушно-капельным путем – это очень серьезное препятствие для церковных собраний. Люди в храме привыкли стоять кучно, и собственно богослужение предполагает, что ты вместе с другими прихожанами находишься в замкнутом помещении как минимум часа два, хотя если длинная монастырская всенощная – то и пять часов. С точки зрения современных гигиенических правил в период эпидемии это уже вещь недопустимая. Затем оказалось, что и другие практики создают гигантские проблемы с точки зрения безопасности: это целование икон, святых мощей, креста, руки священника при благословении. И третья большая проблема, которая, пожалуй, имеет не только церковно-практическое, прикладное значение, но и в полном смысле слова значение богословское. Это центральное событие литургии – причащение святыми дарами, причем причащение как священников, так и мирян. И вот оказывается, что те правила причащения, которые существуют в русской православной церкви, то есть причащение всех прихожан с одной лжицы – это тоже гигантская проблема.
Чтобы выйти из этого положения, пришлось принять довольно радикальное с точки зрения консервативного православного сознания решение. Как мы знаем, всякие радикальные решения в православии сразу же ассоциируются с неким модернизмом, с обновленчеством. Было совершенно предсказуемо, что когда патриарх и священный Синод принимали первые меры гигиенического характера, соответствующие рекомендациям Роспотребнадзора, оказалось, что далеко не все готовы эти рекомендации принять. Не все священники, не все монастыри, да, в общем, и не все прихожане. В этой ситуации мы увидели по сути дела некую новую линию разделения внутри самой церкви. Часть прихожан, священников, епископов сказали: мы безусловно понимаем, чем продиктованы эти меры, в частности, запрет на целование икон, вообще запрет на всякое целование в храме, запрет на службы в помещениях, были рекомендации служить под открытым небом. Запрет причащать с одной лжицы, то есть дезинфицирование лжицы или использование одноразовых лжиц, или даже причащение по так называемому «чину литургии апостола Иакова», когда частица святых даров, как бы тело Христово под видом хлеба, на который наносилось несколько капель вина – святой крови, раздавалась в руки прихожан.
Представить еще несколько месяцев назад, что в этом центральном для церковных практик событий причащения вдруг возникнет какая-то вариативность, было совершенно невозможно. Казалось, что есть одна-единственная практика, она совершенно незыблема, мы не собираемся от нее отказываться и будем всегда ее использовать. Этот вопрос даже не ставился, и вдруг проходит несколько недель – и возникает неожиданная вариативность.
Консервативная же часть церкви испугалась, это был реальный испуг, реальное ощущение, что пошатнулись основы церковной жизни. Люди, которые пережили это изменение церковных практик в каком-то совершенно катастрофическом ключе, сказали: как же так, это же относится к самой сути исповеданья православной веры! Они зашли в своего рода фундаменталистский тупик, я бы даже назвал это магическим фундаментализмом. Оказалось, что даже среди христиан очень многие относятся к причастию не по-христиански, не по-евангельски, а как к какой-то буквально бытовой магии. И в этой бытовой магии, с их точки зрения, должна быть полная неизменность, все должно сохраняться так и только так, а если вдруг что-то меняется – магия перестает работать.
Таких людей оказалось довольно много. Такой позиции придерживались практически все крупные монастыри: Киево-Печерская лавра, Почаевская лавра, Свято-Успенская Святогорская лавра – это три большие лавры Украины; это Свято-Троицкая Сергиева лавра – наверное, крупнейший паломнический центр на сегодняшний день, Свято-Троицкий Серафимо-Дивеевский монастырь и многие другие монастыри. Мы видим, что большинство монахов и монахинь там переболело, причем переболело серьезно, потому что не все они люди здоровые, мы видим довольно значительное количество смертей среди православных священников и монахов. То есть этот путь православного фундаментализма – опасный путь. Оказалось, что фундаментализм несет угрозу человеческой жизни, потому что он отказывается принимать мир во всей его сложности. Это довольно неожиданно, потому что религиозная картина мира казалась довольно сложной. А в дни пандемии мы увидели, что на самом деле очень часто она примитивна, и в этой своей примитивности она угрожает жизни человека.
Думаю, что этот вызов не исчезнет после снятия ограничений, связанных с пандемией. Ведь если жизнь человека – это ценность, и было бы странно считать, что православная церковь это отрицает, то как тогда понять такое нарочитое пренебрежение эпидемиологическими нормами в эти дни? Такой пренебрежительный ответ на вызовы может сохраниться, будут другие вызовы, скажем, вторая волна пандемии. Как себя поведут эти монастыри, эти священники, когда начнется вторая волна? Вопрос открытый, и очень может быть, что они поведут себя точно так же – безответственно и фактически, я бы даже сказал, преступно.
В современном российском законодательстве невозможно найти такую статью, по которой игумены монастырей и настоятели приходов виновны в смерти, в заражении прихожан, паломников. Значит, их совершенно невозможно привлечь ни к какой ответственности. Они это прекрасно понимают, и тем страшнее их безответственность. Церковный суд не работает, мы не видим, чтобы были возбуждены какие-либо судебные дела, проведены церковно-следственные действия в отношении тех, кто допустил заражение большого количества людей. Более того, мы не видим, чтобы эти люди вообще были как-либо осуждены официальной церковью (может, это еще впереди, церкви еще предстоит подвести итоги, разобраться в том, как вели себя конкретные представители церкви в этой ситуации). Мне кажется, это необходимо сделать, но уверенности, что это произойдет, к сожалению, нет никакой.
Теперь вернусь к той группе, которая приняла необходимые меры, и прихожане согласились с тем, что они не пойдут в храмы, хотя на самом деле это довольно сложное и тяжелое решение. С одной стороны, религиозность российского общества сравнительно невысокая: среди тех, кто называет себя православными, в лучшем случае 6–7 процентов регулярно ходят в храм. Но в апреле–мае, особенно в дни Пасхи, я увидел, что многие люди очень искренне, очень глубоко переживали невозможность пойти в храм. Это оказалось очень важным духовным опытом, когда молитва дома казалась единственно возможной молитвой. Я бы сказал, что с духовной точки зрения это самый главный вызов православной церкви сегодня.
Предполагается, что каждый человек, каждый православный христианин молится утром и вечером. Есть последование утренних молитв, есть последование вечерних молитв, но далеко не все следуют этой практике, да и сами молитвы не всегда удачны. Как в этой ситуации, когда домашнюю молитву невозможно дополнить молитвой храмовой, складывается молитвенная жизнь человека? И тут тоже много интересного произошло. Во-первых, возникли довольно быстро интернет-трансляции богослужения. С одной стороны, мы о них хорошо знаем, они известны уже не первый год, и есть масштабные, красивые и дорогие с точки зрения организации трансляции рождественских, пасхальных богослужений из храма Христа Спасителя или трансляции по местным телеканалам из кафедральных соборов городов-миллионников, из монастырей. Но молиться за такими трансляциями довольно сложно, потому что есть какой-то закадровый текст, есть какие-то пояснения, что-то, пусть и с паузами, говорит диктор. Молящиеся чувствуют себя перед экраном довольно неуютно, и в целом, конечно, нельзя говорить, что человек перед экраном телевизора или перед монитором компьютера, который слушает богослужение, полноценно молится. И вдруг проходит некоторое время и возникает новый консенсус, что когда другой молитвы просто нет, это единственная форма молитвы, которую необходимо принять и осуждать ее было бы просто глупо. И появился новый опыт молитвы, больше двух месяцев некоторые молились именно таким образом. То есть это уже такой закрепленный опыт церкви.
Зайти в алтарь, не выходя из дома
Все мы знаем, что в православных храмах есть иконостас. Иконостас – это по сути глухая стена, которая отделяет алтарь от основной части храма, то есть отделяет молящегося священника от всех прочих молящихся, собравшихся в храме. Но когда поставили эти любительские камеры или мобильные телефоны в храм, то оказалось, что во время основной части молитвы, во время евхаристического канона, если камера находится перед иконостасом, то есть там, где обычно находятся каждый прихожанин, то ничего не происходит, статичная картинка иконостаса и ничего больше. И вдруг я увидел, как в попытке создать более доверительную, молитвенную атмосферу, камеры на евхаристическом каноне в приходских храмах стали вносить в алтарь, и получилась удивительная вещь. Те 100, 200, 500 иногда 1000 прихожан, которые обычно стояли в храме, они все вдруг оказались в алтаре рядом со священником перед престолом. Ну что такого может изменится, если человек меняет точку зрения, точку, с которой он смотрит, на которой он находится в храме? Оказывается, что это очень многое меняет, то есть это совершенно другой опыт литургии, более глубокий, более ответственный, более сознательный. И для многих людей, которые может быть годами, по 5, 10, 20 лет ходят в храм, опыт молитвы в своем храме в алтаре рядом со священником – это новый и очень вдохновенный опыт. Многие от этого опыта пришли в гораздо более глубокое молитвенное состояние, чем в ситуации обычного посещения храмов. То есть церковь в состоянии беды, в состоянии резкого ограничения своих возможностей, вдруг нашла (во многом, конечно, интуитивно) те формы вовлечения прихожан в молитву, которые позволили им получить более глубокий молитвенный опыт, а это очень и очень важно. И вот перед церковью встает вопрос, как теперь этот опыт сохранить, потому что многие уже не согласны возвращаться к предыдущим практикам. Ну, например, это приведет к тому, что понизится иконостас в православных храмах. Собственно, эта тенденция есть уже сейчас – последние 3–5, максимум 7 лет гораздо больше новых храмов строится с низкими иконостасами, то есть так, чтобы прихожане хоть чуть-чуть видели, что происходит в алтаре, чтобы у них не было ощущения полной отделенности от основной части храма.
Еще один вопрос – это, собственно само причащение. Богословские споры в русской православной церкви шли давно, и вопрос по сути дела обсуждался один: если мы говорим, что в чаше святые дары, то есть как бы это истинно и непреложно сам Господь Иисус Христос, то как Господь, будучи добром, будучи всеблагим, как он может быть носителем смертельной заразы, носителем смертельного вируса? Может ли человек, который принимает эти святые дары, заразиться, заболеть и умереть?
Эта дискуссия ставит вопросы нашего отношения к таинству. Я уже говорил, что часть церкви проявила магическое отношение к таинству, а вторая часть церкви задумалась, что же это такое для нас. Мне кажется, этот богословский спор тоже не закончен. Конечно, по известной православной идеологической традиции те, кто стояли на более живых и творческих позициях, были сразу же названы обновленцами, еретиками и отступниками. Но на самом деле разговор не закончен, он только начинается. Может, мы увидим продолжение этих богословских споров, и мне кажется, они пойдут только на благо церкви. Считаю, что это просто прекрасно, это выводит церковь из состояния какой-то интеллектуальной спячки и самодовольства, из ощущения, что в прежние века святые отцы, выдающиеся богословы, монахи и равноапостольные миссионеры все вопросы для нас решили, а нам остается только открыть какую-то конкретную книжку, прочитать и сказать, что вот и есть мнение церкви.
Ревизия отношений
Церковь, конечно, удивила современное российское общество в дни пандемии, причем удивила печальным образом, потому что трудно было поверить, что так много священников и монахов умирает от коронавируса. Мы создали небольшой информационный проект, называется «Соборность», где ведем учет всех умерших в эти месяцы клириков и монахов, и у нас получается только по России это около 45 человек. Довольно много случаев, но меньше, на Украине, и есть смертельные случаи среди священников, монахов и прихожан в Белоруссии. Общество страшно поразилось тому, что умирают священники. И даже какая-то новая волна интереса к церкви пошла с этой стороны. Собственно говоря, почему умирают священники – это очень неожиданный вопрос. К сожалению, какого-то пасторского и собственно церковного ответа от священников мы не услышали. То есть они говорят, что да, мы с людьми, да, мы молимся, мы стараемся помогать. Хорошо, если вы помогаете, то старайтесь соблюдать гигиенические нормы: ходите в масках, перчатках, особенно когда исповедуете.
Общество, к сожалению, в эти дни увидело, что церковь довольно архаический институт, что любовь к средневековью, увлечение средневековыми практиками – для церкви это довольно распространенная история. И мне кажется, что, с одной стороны, церковь таким образом потеряла определенно часть молодежи, то есть молодежь увидела, что церковь – это не про нее, ничего нового церковь молодежи сказать не может. С другой стороны, думаю, можно говорить о том, что возникло довольно серьезное разделение между теми, кто является носителями религиозного сознания в широком смысле слова, и более либерально настроенными членами церкви и атеистами. Одни убедились, что им нужна церковь, им нужна молитва, это для них большая ценность, и, пострадав от невозможности ходить в храм, они обновили для себя это чувство. А те, кто не понимали церковь, еще больше убедились, что церковь неадекватна реалиям современного мира.
Какие-то трения между церковью и обществом были уже на протяжении последних как минимум десяти лет. Но ни общество, ни церковь не работали на преодоление этого непонимания. В большей степени это, конечно, задача для церкви, чем для общества. Она должна себя лучше объяснить, сделать более понятной, то есть найти язык – язык проповеди, язык самопрезентации в более широком смысле. Тот язык, на котором церковь говорила до последнего времени, был как минимум не всегда понятен. И довольно часто это был формальный язык, язык своего рода штампов, которые фиксировали традицию, фиксировали какие-то нормы, но при этом их не объясняли.
В качестве примера можем взять отношение к посту. Что такое Великий пост? На протяжении как минимум двух последних десятилетий главный мотив в объяснении по сути дела сводился к тому, что ты ешь, а что не ешь. Строго ты постишься, не строго ты постишься, весь Великий пост тебе удалось поститься или не весь Великий пост. А если вы православная семья, то возник даже новый глагол «постить» детей, когда вы заставляете детей вместе с вами поститься или не заставляете, и если заставляете, то как. Параллельно все время была попытка объяснить, что пост – это не только воздержание, но поскольку это объяснение продолжалось из года в год, то мы все, в том числе и сама церковь, все глубже и глубже убеждались, что пост, по сути дела, и есть именно воздержание в пище, «во-первых», а все остальное – глубоко «во-вторых». Как выйти из этой ловушки? Нужны какие-то более определённые разъяснения о видах поста, об обязательности поста, о посте как об аскетической практике…К сожалению, всего этого мы пока от церкви не слышим.
Новый взгляд на старую церковь
Есть замечательные слова, которые произнес Спаситель: «Не человек для субботы, а суббота для человека», то есть если мы что-то делаем, то это должно быть нами разумно осознано, должно быть нам полезно, это не должно быть исключительно привычкой, каким-то механическим повторением.
Кстати про механику: когда люди перестали ходить в храм, одни искренне из-за этого переживали, а другие пережили кризис веры. Они вдруг поняли, что ходили в храм механически, по привычке, и когда перестали ходить в храм, почувствовали не скорбь от того, что они не могут пойти снова, а, наоборот, некоторое облегчение. «Как хорошо, что можно не ходить в храм, храм был мне в тягость». Люди разобрались в себе, они вдруг поняли, что в такой храм и в таких условиях они не видят потребности ходить.
Можно ли это назвать кризисом веры? Можно. Но возможно они хотят молитвы какого-то другого вида, другого типа. Может быть, они пришли к тому, что им нужно как-то пересмотреть свое отношение к церкви: оно должно обновиться, оно должно измениться, и это не обязательно приведет к тому, что человек покинет храм, просто он будет ходить в храм с другим намерением, с другим настроением, ничего страшного в этом нет. Духовная жизнь тоже очень динамичная, у нее есть своя, иногда очень неожиданная динамика, есть изменения сознания, которые влекут изменение отношения к церкви, человек может на какое-то время перестать ходить в храм. И тоже в этом никакой трагедии нет, он просто осмысляет по-новому свою жизнь, в том числе жизнь в церкви.
Мне кажется, что пандемия позволила увидеть какой-то больший диапазон. Очень надеюсь, что и у той части общества, которая настроена атеистически, появляется возможность увидеть церковь немножко другой, не такой, к которой наш внешний взгляд привык. И пусть даже какое-то крошечное изменение подарит атеисту новый взгляд на церковь, и это будет хорошо.
Оказалось, что гораздо больше людей вынуждены использовать компьютер, "Зум", "Скайп", какие-то иные программы для коммуникаций, и это не только ставит определённые проблемы, но и открывает новые возможности.
На протяжении столетий всегда была территориальная община, то есть те люди, которые живут рядом с храмом, ходили в этот храм. Мобильность населения в целом была довольно невысокой. Ситуация стала меняться в ХIХ веке в связи с развитием городов. Но тем не менее все равно принцип оставался прежним – ты ходишь в тот храм, рядом с которым живешь, и конкретные дома были приписаны к этому храму. Приход этого храма составляли, скажем, две улицы налево, а соседнего храма – две улицы направо. Когда в Советском Союзе храмов стало мало – на многомиллионную Москву всего было 44 храма, люди стали в храм ездить. Иногда они ездили не в московский храм, а в Подмосковье, потому что там за ними меньше слежки было, потому что вокруг более-менее все свои, и шансов, что на тебя донесут, гораздо меньше, что у тебя будут какие-то проблемы, тоже гораздо меньше. Ну и авторитетных, известных священников, которые в советское время тоже были, отправляли подальше в провинцию, чтобы к ним сложнее было добраться. И вот уже в середине 90-х годов ХХ века территориальный принцип построения общины оказался в целом разрушен. И сегодня, если брать большие города – Екатеринбург, Москву, Петербург, Нижний Новгород, Ставрополь, Ростов – мы видим, что люди могут и час тратить на дорогу, но ездить не в ближайший храм, а к тому священнику, с которым у них сложились отношения, в ту общину, где у них много друзей среди прихожан.
Размывание географического принципа уже давно подталкивало православных к тому, что возможно создание своего рода интернет-общины – если у тебя есть друзья, которые разъехались, или с кем ты во время поездки, отдыха, конференции, паломничества познакомился и подружился, почувствовал какую-то духовную близость, ну почему бы не считать, что эти духовно близкие тебе люди – тоже часть твоей общины? Все это как-то подспудно присутствовало в сознании и с новой силой открылось в дни пандемии, когда стало невозможно участвовать в литургии в храме, начались интернет-трансляции, и возник еще один новый и совершенно радикальный вопрос: возможно ли совершать таинства онлайн? Да, уже была возможность написать записочку, отправить ее в монастырь за 1000 километров куда-нибудь в Сергиеву лавру, на Соловки или даже на Святую землю. И совсем другое дело, когда то, что церковь считает таинством, то, что совершается обязательно при участии священника, молящегося, общины и там, где подается совершенно особенная божественная благодать; будет ли эта благодать подаваться, если люди соберутся не в одной географической локации, не в одном храме, не в одном зале, а будут находиться каждый там, где его застала пандемия?
Появились довольно радикальные мнения не только у православных, это касалось и тех церквей, где есть литургическая традиция, где есть понимание евхаристий как таинства, иногда с оговорками, но тем не менее. Возможно ли, чтобы священник читал молитвы, находясь у себя в храме или у себя в доме; а молящиеся, которые находятся у себя дома, ставили перед экраном какую-то чашу с вином и тарелочку с хлебом, приготовленные для евхаристии; и чтобы священник, читая церковные молитвы в холистический канон, освещал дары, которые находятся не в одной географической точке, а там, куда подключен "Зум"? Православные попробовали так сделать (хотя это были члены Православной церкви Украины, которую РПЦ не признает), это были члены Православной церкви Украины, которые находятся и на самой Украине, и в России. То есть такая литургия с онлайн-причащением даров состоялась. Конечно, возникла дискуссия, и в ней прозвучали, пусть и тихо, но прозвучали голоса, что, собственно, никаких богословских препятствий для освящения даров онлайн найти пока не удалось.
Действительно, если мы говорим о расстоянии: вот священник стоит перед престолом и традиционно освещает святые дары. Если он стоит вплотную к престолу, как бы освящаются ли дары? Освящаются. Если он отойдет на метр от престола (часто епископ стоит на некотором расстоянии от престола), освящаются ли дары? Да, конечно освящаются, никто вопроса здесь не ставит. Ну, а если между тем, кто освещает дары, и святыми дарами 500 км или 1000 км, освящаются дары или нет? И тут мы подходим опять-таки к вопросу магии, православной магии. Очень важно, чтобы было намерение. Намерение участия в евхаристии, намерение участия в литургии. Если люди все собрались сознательно, но они участвуют в этой литургии онлайн, то неужели господь, который находится вне времени и пространства и посылает эту благодать в наш земной мир, неужели он почувствует разницу между расстояниями в полметра, два метра или 500 километров? Наверное, все-таки нет, иначе получается, что мы ограничиваем какими-то такими механическими, географическими рамками действия благодати божьей, хотя знаем, что ограничить благодать невозможно.
Это настолько может изменить церковные практики, что сейчас только какие-то отдельные прихожане, энтузиасты, пусть с богословским образованием, обсуждают эти вопросы. Официальная церковь эту практику через косвенные высказывания, не прямо, осудила, то есть какие-то лица церкви эту практику осудили, это тоже пока ничего не значит. Если эта практика получит продолжение, то вполне может быть, что это онлайн-освящение даров войдет в жизнь церкви.
Проводник в будущее
Для большинства членов церкви, воспитанных в постсоветской парадигме, церковь – это прошлое, это традиции, это некоторое наследие. В некотором смысле прошлое становится такими тяжелыми оковами, которые мешают идти в будущее. С одной стороны, без прошлого нельзя. Есть замечательные слова апостола Павла, который говорит: «Поминайте наставников ваших, которые проповедовали вам слово Божие, и, взирая на кончину их жизни, подражайте вере их». Сама заповедь совершать тайную вечерю, совершать это таинство благодарения, о котором господь говорит: «Сие творите в мое воспоминание» – это тоже память о некотором прошедшем событии.
А вот дальше начинается самое важное. Только ли это память о событии, или это то, что нас очень радикально уже сейчас вводит в будущее? Литургия, евхаристия всегда понимались как залог жизни вечной, та же евхаристия происходит сегодня, здесь и сейчас, и будет происходить в соседнем храме, и будет происходить завтра. То есть это то, что создает ткань вечности и вводит нас в эту ткань вечности, не только вчерашней, не только сегодняшней, но и будущей. И если мы понимаем прошлое и видим в прошлом этот свет вечности, этот удивительный призыв к новому миру и жизни в новом мире, то тогда, конечно, наше христианское послание, наша проповедь носят подлинный евангельский характер. Если же мы эту вечность как составляющую убираем, и начинаем разговоры, что церковь является основой русской государственности, о том, что было сто или двести лет назад, то пропадает ощущение длительности, вечности.
Мне кажется, что сложилась довольно порочная для церкви практика празднования всяких юбилеев, когда мы отмечаем что-то, как прошедшее событие, которое начинается и заканчивается. И церковь становится похожа на любую секту, на любую другую религиозную организацию, у которой нету этого опыта вечности, ведь вечность – это, в частности, отсутствие времени. И появляется какая-то административная церковная структура, которая подменяет собой общину. Мы все это тоже видим, поэтому подлинная церковь ведет и битву за будущее, и битву за личность, за то, чтобы мы в эту вечность вошли. И не только какие-то внешние, природные обстоятельства типа пандемии, но и нередко сами какие-то церковные структуры, церковные деятели тоже являются препятствием на этом пути.
Все видео проекта «Мир после пандемии» на Youtube
Сегодня сложно давать прогнозы, но еще сложнее – их не давать. Как заставить себя не думать о том, каким будет мир после пандемии? Как изменится власть, отношения между странами, экономика, медицина, образование, культура, весь уклад жизни? Сумеет ли мир извлечь уроки из этого кризиса? И если да, какими они будут? В новом (пока онлайн) цикле Ельцин Центра «Мир после пандемии» лучшие российские и зарубежные эксперты размышляют над этими вопросами. Наивно ждать простых ответов, их не будет – зато будет честная попытка заглянуть в будущее.
