Томас Мор, выдающийся деятель английского Возрождения, представил в своей книге «Утопия» (1516) образ общества, в котором реализованы идеалы справедливости, равенства и общего блага. Будучи глубоко религиозным человеком и гуманистом, он указал на недостатки современного ему общества и предложил мечту о мире, где царит гармония.
О значении «Утопии» для литературы и философии, её влиянии на последующих мыслителей рассуждал в Ельцин Центре 15 ноября Илья Локшин — кандидат политических наук, доцент факультета социальных наук Высшей школы экономики. Его лекция прошла в рамках цикла «Жить несуществующим: утопии и антиутопии в культуре Нового времени». Эксперт напомнил, что благодаря Томасу Мору в европейские языки попало само слово «утопия» как обозначение неосуществимой мечты или далёкого социального идеала.
Затем Илья Локшин сфокусировался на двух смысловых компонентах книги и, шире, всего жанра. Всем известна критически-реформаторская составляющая, но есть и менее очевидный слой — иронически-апоритический (от греч. «апория» — логическое затруднение, противоречие). С одной стороны, Мор описывает общество, где отсутствуют частная собственность, люди трудятся ради общего блага и социальная иерархия минимальна. С другой, автор намеренно оставил открытым вопрос: действительно ли такое общество возможно? Поэтому «Утопия» служит не только как модель идеального общества, но и как критический инструмент для анализа реального.
О чём «Утопия»?
Томас Мор сделал блистательную карьеру в Англии, став её лордом-канцлером, а это вторая позиция в государстве после короля. «Утопию» он написал задолго до того, как занял этот пост, в 1510-х годах. В те времена автор был тесно связан с кружком философов-гуманистов, среди которых можно выделить Эразма Роттердамского. Он и другие деятели Северного Возрождения во многом ориентировались на античные тексты, идеалы и практики, и прекрасно их знали. Эхо той далёкой эпохи очень слышно раздаётся в тексте «Утопии», — рассказывает Илья Локшин.
По мнению эксперта, книга в каком-то смысле была не индивидуальным проектом Томаса Мора, а итогом деятельности всего кружка. К примеру, друзья из общества гуманистов помогли создать изображение острова Утопия, которое сопровождало первое издание книги. «Утопия» состоит из двух частей, и лишь вторая содержит описание идеального общества. Первая посвящена Англии и, шире, Европе, жизнь в которых в крайне критическом ключе описывает персонаж по имени Рафаэль Гитлодей.
Форма изложения в книге — диалог. Это ещё одна отсылка к античности, в частности к «Диалогам» Платона. Великий греческий философ, несомненно, повлиял на Томаса Мора — хотя бы тем, что описывал лучшее государственное устройство в диалоге «Государство». В первой части «Утопии» Рафаэль Гитлодей рассказывает автору о том, как ужасно живёт Англия. И только во второй, в качестве контрапункта, переходит к описанию острова, который обнаружил в своих плаваниях.
— Сама структура текста подталкивает читателя к мысли о том, что перед ним достаточно радикальная критика того, как живёт европейское общество. Многие аргументы являются очень сильными: в словах главного героя считывается страсть и эмоциональное напряжение. Это и есть тот самый критически-реформаторский компонент, — рассказал Илья Локшин.
«Овцы съели людей»
Герой Томаса Мора вскрывает большую проблему со справедливостью в Англии: по его мнению, те преступления, которые сурово наказываются власть имущими, порождены самим обществом. Знаменитая фраза «овцы съели людей», описывающая ситуацию в стране времён «огораживания», впервые звучит именно в первой книге «Утопии».
— Земледельцев лишают средств к существованию, и они начинают грабить. Поэтому нужно задуматься о том, как общественные институты влияют на стимулы бедных людей, — говорит Илья Локшин, перефразируя Томаса Мора. — И то, что раньше виделось как череда независимых друг от друга проблем, Гитлодеем начинает трактоваться как системное явление.
Это очень важный поворот мысли от частного и индивидуального к общественному масштабу и влиянию среды на человека. Впоследствии он заложит основы для социалистической традиции, — уверен эксперт. — У проблемы несправедливости есть и другая сторона. Помимо бедняков, лишившихся средств к существованию, в Англии есть большой слой знати, которая проводит жизнь в праздности, ничего не делая. Гитлодей делает вывод: трудовые обязанности можно распределить более рационально, чтобы одни не утопали в грехе роскоши, а другие видели в жизни что-то, кроме беспробудного труда. Таким образом, он ставит под сомнение сам фундамент сословного общества.
Препятствие в решении этой проблемы — традиционная трактовка благородства: оно сопряжено со знатностью, а сам по себе труд не благороден, и не предполагает культивацию добродетелей разума и души, в отличие от философии или даже военного дела, — рассказывает Илья Локшин. — Очень тяжело было помыслить саму возможность, чтобы знать трудилась так, как трудятся ремесленники и земледельцы. И революционность «Утопии» состоит в том, что она «отменяет» традиционную концепция знатности, и все члены общества начинают заниматься простым трудом.
«Утопия» как ирония и апория
Противопоставление Англии и Утопии говорит о том, что это серьёзный текст с сильным критически-реформаторским потенциалом и пафосом. Однако наряду с этим реформаторским смыслом в произведении есть ещё один важный слой. Он проявляется уже в полном названии труда Мора: «Золотая книжица, столь же полезная, как забавная, о наилучшем устройстве государства и о новом острове Утопии».
Илья Локшин выделил три момента, которые могут насторожить в этой фразе внимательного исследователя. Во-первых, уменьшительно-ласкательное слово «книжица», как бы приуменьшающее значение текста, контрастирует с тяжеловесностью того, о чём в ней идёт речь. Во-вторых, надо понимать, что книга написана в эпоху Великих географических открытий — ещё недавно Колумб открыл Америку, и всех интересуют новости о новых островах. В-третьих, фраза «не менее полезная, чем забавная» тоже скрывает важный смысл: это совмещение пользы и забавы встраивает «Утопию» в определённую литературную традицию, которая получила латинское название serio ludere — «играть всерьёз».
Важнейшим представителем этого стиля был Лукиан из Самосаты, греческий автор II века нашей эры и один из любимых писателей Мора. Одно из произведений Лукиана — «Правдивая история» — открывается пассажем, напоминающим заглавие «Утопии»: «Лучшим способом отдохновения является такое чтение, которое будет отличаться не только остроумием и приятностью, но также будет включать в себя не лишённое изящества наставление».
— Где у Мора заканчивается забавное и начинается полезное? Как понять, где он серьёзен, а где играет с читателем? В «Утопии» эта проблема приобретает гигантские масштабы: с самого начала Мор начинает переплетать в очень тугой узел фантазию и реальность, — говорит Илья Локшин, — По этой причине один из комментаторов назвал «Утопию» Томаса Мора самым проблемным текстом в английской литературе XVI века после «Сонетов» Шекспира.
Наконец, самая важная деталь — это название острова, который «открывает» Томас Мор. Хорошо известно, что слово «утопия» происходит от двух греческих слов: «топос» — место, «у» — отрицательная частица. Таким образом, если переводить «в лоб», «утопия» означает «неместие», говорит лектор. Получается, что Мор «открывает» остров, само название которого отрицает его существование.
Интересно, что в первых изданиях книги было стихотворение, в котором остров назывался «Евтопия». «Ев» — это «хороший» по-гречески. И это тоже вводит исследователей в тупик: трактовать ли книгу как описание хорошего общественного устройства, либо как шутку.
— Рассказчик Рафаэль Гитлодей — тоже странный тип, — продолжает Илья Локшин. — При первом появлении он сравнивается автором с Платоном и Одиссеем. Первый — великий философ, второй — великий обманщик. Да и само его имя должно насторожить. Рафаэль — отсылка к архангелу Рафаилу, который исцеляет ветхозаветного Давида от слепоты и становится путеводителем его сына. Гитлодей — это греческое слово, состоящее из двух частей: гитлос — «бредни и чепуха» и «дайо» — знать, делиться. То есть герой Мора, с одной стороны, дарующий прозрение мудрец, а с другой — тот, кто знает чепуху и её распространяет.
Чтобы окончательно запутать читателя, в «Утопии» присутствует персонаж по имени Томас Мор, олицетворяющий автора. Но книга написана на латыни, и имя в ней латинизировано — а Morus переводится как «глупец». Получается, что диалоги Гитлодея с Мором, вокруг которых выстроен весь текст, — это полемика «дающего прозрение знатока чепухи» с глупцом, — отмечает лектор.
Ситуацию, в которой оказывается читатель, можно описать греческим же словом «апория» — логическое затруднение, противоречие. И это роднит «Утопию» с диалогами Платона, который также не приводит ни к каким выводам, а только даёт пищу для размышления.
«Утопия» и Откровение
В одной из сцен «Утопии» персонаж Томаса Мора предлагает Гитлодею стать советником для государей, чтобы исправить несправедливости века, но получает отказ. Тем самым писатель затрагивает древнейшую проблему — стоит ли мудрецу выступать в качестве политического реформатора?
Она стояла ещё перед Сократом и Сенекой. Последний считал, что такое вмешательство возможно, только если есть надежда на успех, но если общество развращено в крайней степени, то такой надежды нет. Гитлодей, продолжая линию римского стоика, отказывается.
Ещё одна важная проблема «Утопии» — соотношение двух принципов нормативности. То, как живут утопийцы, можно назвать естественным законом, не преображённым христианским откровением. Их общество устроено в том же духе, в котором античные философы размышляли о наилучшем государстве, и имеет некоторые особенности, которые вскрывают напряжение между её порядками и принципами христианства: например, утопийцы практикуют эвтаназию или исповедуют эпикурейскую концепцию общего блага.
— Остаётся загадкой, почему Мор, будучи глубоко верующим христианином, решил описывать Утопию как почти идеальное общество, если в некоторых отношениях оно нарочито не согласовывалась с христианскими принципами, — отметил Илья Локшин.
Наследники «Утопии»
Лектор предложил классифицировать последующие за творением Томаса Мора утопии Нового времени по двум воображаемым осям координат. Ось Х — это дистанция между принципами христианского Откровения с одной стороны и естественного разума с другой. Ось Y — в какой степени изложенный в произведении социальный ориентир достижим или не достижим для существующих обществ.
«Утопия» Томаса Мора оказалась бы в этой сетке в нулевой точке координат. А «Город Солнца» Кампанеллы Илья Локшин разместил бы в левом верхнем углу. Этот текст значительно менее ироничен — Томмазо Кампанелла писал его в тюрьме после неудачной попытки совершить революцию в Калабрии. Кроме того, автор прямым текстом заявляет в конце текста, что жители Города Солнца живут как христиане, им только не хватает таинств.
В правом верхнем углу разместились бы неиронические секулярные утопии XIX века — такие, как марксизм. В них проблематика Откровения отступает на второй план, и более того — религиозное миросозерцание критикуется. И это не иронические утопии — авторы хотят, чтобы их воспринимали всерьёз, и предлагают проекты реформирования обществ.
Наконец, в правом нижнем углу Илья Локшин поместил две утопии. Во-первых, это «Познанная Южная Земля» Габриэля де Фуаньи, написанная в 1670-е годы. Она описывает вымышленное утопическое общество австралийских аборигенов-гермафродитов, которые являются самодостаточными, но несчастными от своей рациональности существами, и при этом в штыки воспринимают христианское учение.
Во-вторых, это четвёртая часть «Путешествий Гулливера», в которой герой Джонатана Свифта прибыл к гуингнмам. Как и Томас Мор до него, Джонатан Свифт ставит акцент на иронически-апористическом компоненте, а не критически-реформаторском, отмечает Илья Локшин. По сюжету, главный герой открывает остров, на котором живут гуингнмы — существа, подвластные только разуму и не знающие страстей, которые их могли бы ослепить, этакие философы-стоики. Гулливер восхищается ими и хочет быть на них похожим. Проблема в том, что эти существа — лошади. В конце концов, вернувшись в Европу, герой переходит на лошадиное ржание вместо того, чтобы разговаривать по-человечески, и начинает презирать людей — в общем, терпит моральный крах.
— Утопии де Фуаньи и Свифта указывают на их принципиальную нерелевантность для человеческого мира. Их основание — нечеловеческая природа обитателей вымышленных островов, — говорит Илья Локшин. — И возникающее у читателей чувство апории здесь сильнее, чем после «Утопии» Мора.
Можно ли навести мост между Европой и Утопией? Рассуждая отвлечённо, — резюмировал эксперт, — человеческое общество может прийти к реализации утопии посредством реформ или революций. Поэтому в XIX веке авторы и интерпретаторы оставили в стороне иронически-апоритический контекст утопий и сосредоточились на критически-реформаторском, либо пытаясь разрешить проблему чуждости утопии историческому процессу, либо не обращая на неё внимание.
