Российский театровед, театральный критик, арт-менеджер, кандидат искусствоведения, доцент школы-студии МХАТ, Высшей школы сценических деятелей К. Райкина, Высшей школы Г. Дадамяна. помощник ректора Школы-студии МХАТ Павел Руднев в онлайн-цикле бесед «Будущее будет» дает прогноз возможных последствий пандемии для театра, предсказывает появление нового сегмента театральных зрителей – зрителей, для которых интересен только онлайн-театр.
Беседу вела руководитель театральных проектов в Ельцин Центре Наталья Санникова. Интервью записано 29 апреля 2020 года.
– Как ты ощущаешь эту пандемию – это просто время, поставленное на паузу, которое нужно как-то переждать, или это всё-таки какой-то опыт?
– Мне кажется, что и то, и другое, потому что в последние годы нас приучили к тому, что повседневность – это тоже какой-то опыт, и возможно изучение повседневности, это тоже часть художественного эффекта и художественного восприятия. Не только события – какие-то взрывы, какие-то преобразования материи – могут быть фактом искусства, но и просто существование, просто наблюдение за чем-то – это тоже часть моего художественного пространства. Поэтому конечно же опыт и опыт важный. Не уверен, что это как-то влияет лично на моё самопознание, ничего в себе я не открыл, но для многих людей это столкновение с самими собой.
Я писал в ФБ про отсутствие границы между работой и отдыхом, хотя её и в нормальной жизни тоже не особо можно найти для человека интеллектуального труда. Всё равно были во времени какие-то засечки, то есть ты понимал, что через 24 часа ты улетишь, через девять часов ты заснешь, через пять часов у тебя лекция. Сейчас никаких засечек в этом смысле нет, поэтому крайне сложно понимать, где ты должен остановиться, то есть всё время ощущение, что ты не имеешь права на отдых. Ты всё время должен воспроизводить какие-то события, в том числе и для собственного пропитания, для какой-то жизни не интеллектуальной, а собственно для того, чтобы как-то твоя семья жила более-менее безопасно и спокойно. Поэтому, действительно, когда время не разделено на какие-то фрагменты, когда оно длится, длится и длится, когда оно не распаковано на какие-то детали, то ты его совершенно не ощущаешь. Оно оказывается сплошной бесконечной повседневностью, в которой нет синкопов, взрывов.
Это ощущение «В ожидании Годо», ты ждёшь неизвестно чего, и не понимаешь, что будет, когда Годо придёт, когда кончится этот карантин. Самое-то страшное, что мы не только не знаем этого дня, мы не понимаем, что дальше, жизнь превратилась в одно бесконечное ожидание, бесплодное абсолютно, оно не несёт никакого содержания. Вместо событий в твоей жизни осталось только бесконечное ожидание событий. Неясного содержания, смутного содержания.
Я вспоминаю замечательную историю про то, что первый успех постановки по пьесе Бекетта «В ожидании Годо» случился в тюрьме, то есть артисты, непонятые в Париже, поехали в тюрьму и там получили полное признание. Потому что для людей, которые сидели в тюрьме, эта ситуация была вполне естественной, они знали, о чём идёт речь – они не понимают, что изменится в тот момент, когда они выйдут из тюрьмы, и будет ли это время временем счастья.
– А ты думал, что дальше может произойти, есть ли у тебя по этому поводу какие-то мысли? Или всё такие не хочешь загадывать?
– Я слишком театровед, я прям такой театровед, театровед, прям критик, критик. У меня нет никаких отвлечений от самого себя в этом смысле. Моя профессия как раз призывает меня никогда не «ванговать», потому что ты никогда не можешь предсказать дальнейшие события театра. Моя задача, как театрального критика – изучать то, что есть на самом деле. Прогнозировать культурную реальность абсолютно невозможно, поэтому я предпочитаю не слыть Нострадамусом, а следить исключительно за тем, что происходит в данную секунду в мире искусства.
Нас пытаются всё время спросить, что будет популярно через пять лет, как театр изменится. Не хочу вступать на эту территорию, потому что мне кажется, что как любой прогноз, политический, интимный или прогноз в области искусства, он сопряжен с необходимостью для человека, который предсказывает, формировать это будущее. То есть любое предсказание – это попытка «надавить» на реальность и её изменить так, как тебе бы хотелось. Не хочу это делать, потому что я как бы не художник в этом смысле, мне интереснее анализировать то, что есть на самом деле. Я думаю так. Не хочу продавливать будущее под себя.
– У тебя есть время среди рабочей суеты и необходимости кормить семью и так далее, следить за процессом? Что интересного происходит в настоящее время или не интересного, какие тенденции сейчас?
– Жизнь с детьми в этом смысле не очень комфортна, я не могу распланировать своё время, у меня есть лекции и какие-то выступления, и выделить еще какой-то кусок в этом длящемся времени, чтобы смотреть онлайн-трансляции, я не могу. Но слежу за реакцией других людей.
Я думаю о том, что искусство последних лет второй половины ХХ века, ХХI века, оно ведь пытается помимо всех своих основных функций, которые остаются, разумеется – художественных, социальных и так далее, любым своим проявлением как бы переназвать определение искусства. То есть оно пытается всякий раз с помощью нового произведения назвать искусство заново, найти ему новое имя, попытаться его переформулировать. Мы как бы рождаемся, и мы как бы вступаем в искусство, и вроде как уверенны в том, что это такое, но сегодняшнее искусство пытается эти границы разомкнуть. И я думаю, что сегодняшний опыт онлайн-театра в первую очередь нужен для того, чтобы театр понял свои пределы. Это могут быть пределы старые, могут найтись новые пределы, немножко расширенные или, наоборот, сокращенные в пространстве театра, но я думаю, что этот онлайн-опыт приведет нас к тому, что театр поймет какую-то грань, за которую ему нельзя дальше выходить.
– Часть людей склоняется к тому, что после пандемии людям захочется вернуться в театр. Наверное, это будет театр сентиментальный и очень традиционный, может где-то архаический. А другие считают, что онлайн-театр уже отвоевал свое место и это самое прогрессивное, самое передовое и самое надежное направление. Как тебе кажется – то, что мы сейчас переживаем, требует какого ответа от театра?
– Думаю, что эта ситуация породит какое-то количество зрителей, для которых будет интересен только онлайн-театр. На самом деле окажется, что к традиционному, обыкновенному театральному зрителю добавится какой-то отдельный сегмент, который будет вовлечен в исключительно в формат радио- и видео-спектаклей. И это само по себе неплохо. Когда-то пришло кино и отняло у театра какой-то функционал, и театр больше не главное средство передачи информации, как во многом было до появления кино, или не одно из главных. И я думаю, что театру надо преодолевать эту элитарность, эту закрытость, и, возможно, через онлайн-проекты и через существование театра в сети что-то в этом смысле поменяется, и театр как бы разрушит вот эти естественные границы театральной архитектуры, в которой помещается не больше 1000 человек. То есть это создание отдельного сегмента людей, для которых возможен театр в интернет- пространстве.
– Что касается твоих каких-то глубоких раздумий о театре, на них у тебя сейчас времени хватает?
– Этот процесс идет постоянно. Как работает режиссер, как работает философ, как работает культуролог? Совсем не так, что он просто лежит на диване или сидит в кресле и размышляет. Так никогда не бывает, режиссер никогда не сочиняет, на собственном диване лежа. Все равно это приходит как-то спонтанно, вспышками какими-то, какими-то инсайдами. Вот поэтому я все время под рукой держу клочки бумаги и электронный блокнот в виде смартфона, и постоянно что-то туда записываю. У меня есть отдельный ящик, где полочки для бумажечек, потом эти клочки бумажечек постепенно, постепенно, постепенно складываются в какую-то тему или лекцию. Вот так все происходит, в этом смысле ничего сегодня не меняется.
– Что ты можешь посоветовать людям, которые находятся в самоизоляции, сидят на карантине в закрытом доме или на даче, твои три совета, чем заняться?
– Честно говоря, думаю, что все эти люди не нуждаются в моих советах, как-то я не привык давать советы людям, которые меня не просили об этом. Не знаю, чем им заняться, честно говоря.
Если же говорить обо мне, то я хочу заняться своими архивами, например, хочу начать мыслить о том, как будет выглядеть моя следующая книга, но не могу этого сделать. Потом у меня (наверное, это осуществлю) лежит «Дело» моих родственников, полученное мною из архива красноярского ФСБ, где я обнаружил, что мои прабабка и прадедушка – репрессированные крестьяне. Я был на месте, где они жили, довольно много информации раскопал про них, это была тайна моей семьи, и я хочу это все преобразовать в какой-то текст. Потому что мне кажется это крайне интересным – как людей ломала система в годы коллективизации. Знаю довольно много подробностей и хочу это все придать огласке. Мне кажется, что только через такое присвоение, приватизацию этой памяти мы можем рассказать про то, что на самом деле произошло с нашей страной в те страшные годы. Я это все раскопал самостоятельно, потому что мои родственники, в частности, мой дедушка не словом об это не обмолвился, то ли сам не знал, то ли не хотел рассказывать.
