В рамках образовательной программы Ельцин Центра 10 марта прочел лекцию «Неолиберальная экономика культуры» Александр Иванов – философ, интеллектуал, основатель известного московского издательства Ad Marginem.
Выступая в Ельцин Центре, Александр Иванов предпринял попытку проанализировать результаты тридцатилетнего господства неолиберализма в Европе (что, на взгляд лектора, неоспоримый факт) и ответить на вопрос: «В чем состоят возможные стратегии и тактики культурного сопротивления неолиберализму?»
Шедевр на фоне истории
– Музей Ельцина и весь Центр производит сильнейшее впечатление, – говорит Александр Иванов. – Наш разговор, который объявлен как «Неолиберальное состояние, в котором находится современная культура», я начну с некоторых размышлений о музее. Потому, что одна из важнейших вещей, которые происходят в культуре в последнее десятилетие, – это то, что культура становится все более инклюзивной, она приглашает внутрь себя все большее количество людей. И это тоже часть глобального неолиберального проекта культуры. Если раньше культура и особенно музеи были чем-то элитарным, то сейчас они предлагают никому не стесняться и участвовать в диалоге. Музей Ельцина представляет собой именно такой интерактивный музей.
Год назад я оказался в Афинах. По двум главным музеям Афин прослеживается эволюция музейного дела. Один – Национальный археологический музей: в нем представлены основные традиционно известные шедевры, представляющие античную и греческую культуры. Это классический музей для ученых, и один из основных критериев научного отношения к музейному пространству – это идея непредвзятости, когда между двумя шедеврами находится целый ряд не менее значимых объектов, которые составляют непрерывную историю какого-то периода. Подача экспонатов довольно архаичная, она не дает возможности почувствовать себя внутри эпохи – держит посетителя на дистанции. Второй лично для меня связан с неолиберальным поворотом в культуре: это музей Акрополя, который раньше находился в самом Акрополе, а сейчас размещен под Акропольским холмом – современное здание идеально вписано в архитектуру старых Афин. Это музей шедевров для туристов. Каждый объект выставлен, подсвечен таким образом, что вы буквально идете по саду шедевров. Вы сталкиваетесь лицом к лицу с настоящими жемчужинами античного искусства, – рассказывает Александр Иванов.
Издательство Ad Marginem в прошлом году выпустило книгу Клэр Бишоп «Радикальная музеология», где автор описывает музеи третьего типа как позитивный пример современной музеологии. Если первый тип музеев показывает непрерывность времени, второй пунктирно обозначает встречу туриста с искусством, то третий тип – это музей, где шедевры растворяются в контексте. В качестве примера Бишоп описывает Центр королевы Софии в Мадриде, где находится возвращенная испанцам после падения режима Франко «Герника» Пабло Пикассо. До какого-то момента «Герника» – огромное полотно – выставлялось, как главный шедевр коллекции и соответственно на фоне него люди делали сэлфи. «Герника» была представлена в музейной лавке открытками и календарями. В последние годы идея экспозиции изменилась, и теперь работа Пикассо вписана в контекст Гражданской войны в Испании. Множество частных фотографий и личных вещей, связанных с трагедией Герники, представлены рядом с ней. Клэр Бишоп говорит: «Наконец-то мы можем смотреть на картину Пикассо не как на шедевр, а как на элемент исторического антропологического контекста, в котором эта картина появилась».
Очередь за искусством
– В рамках нашей темы я хотел бы прокомментировать историю, которую можно назвать медиа-эффектом последнего времени, – продолжает Александр Иванов . – Знаменитая выставка Серова в Москве, которая тоже представляет невероятно интересный пример. Выставка готовилась еще предыдущим руководством Третьяковки задолго до того, как ее возглавила Зельфира Трегулова, человек невероятно талантливый. Здесь она проявила свой талант тем, что невероятно медиализировала эту выставку. К тому же ее посетил президент Путин. Этот факт тоже привлек внимание. Огромная очередь стала предметом мемов и анекдотов в Сети.
Но что очень важно и не было отмечено никем из аналитиков – это то, что любое искусство, если оно оказывается в каком-то контексте, то выступает не как предмет искусства, а как факт исторического, антропологического и культурологического содержания. Я попал на эту выставку через несколько недель после открытия, очередь уже была небольшой, но все пространство выставки было заполнено людьми самого разного возраста – приезжими и москвичами. Понятно, что эта выставка не совсем выставка художника Серова, как представителя постреалистической школы, художника, впитавшего в себя тренды европейского искусства конца XIX века, например, элементы стиля art-nouveau и импрессионизма. Выставка была не про это. Это была историко-антропологическая или культурно-антропологическая выставка. Все в ней срослось.
Дело в том, что Серов довольно часто экспонировался в России и за рубежом, но ни на одной выставке Серова не было портретов императорской семьи. Впервые была организована выставка, где весь портретно социальный срез был завершен. Там были представлены все сословия конца XIX-начала XX века: портреты крестьян, купцов, меценатов, дворян, интеллигенции, ученых, актеров, писателей, художников и, наконец, портреты царской семьи. Мне вспомнилось выражение, которое часто использовалось во время протестных демонстраций на Болотной площади в социальных сетях и в живом общении. Многие люди говорили, что они идут на Болотную площадь потому, что там много приятных интеллигентных, умных и прекрасных лиц. Так вот я могу ответственно сказать, что на выставке Серова не только среди публики, но и на самих картинах было очень много приятных, интеллигентных, умных, русских лиц. Это было невероятно классно.
Я – не монархист, не любитель Серова-художника, но когда я увидел все это окружение – то что французы называют Belle Époque – прекрасной эпохой, которая началась в семидесятые годы XIX века и закончилась с Первой мировой войной. Это был расцвет Европы – появилась новая архитектура, новое искусство, открывались железные дороги, появились телефон и телеграф. Анестезия, наконец! И в том числе серовская живопись. Выставка каким-то образом стерла автономию искусства и перестала быть чисто художественной. Она стала выставкой историко-культурно-антропологического значения. Тем самым попав не только в настроение России сегодня, но и в то, что можно назвать культурно-антропологическим поворотом, который последнее десятилетие происходит везде в мире. От герменевтики каких-то автономных сфер культуры, искусство и философия, литература и архитектура, исследователи и публицисты приходят к такому типу осмысления культуры – антропологическому, когда в дело вступает не герменевтика и интерпретация, а анализ. И становятся интересными не идентичности, а различия и их многообразие.
Деньги и преимущества
Иванов представил слушателям книги из магазина «Пиотровский». Первая уже знакома посетителям философско-мировоззренческого лектория – книга Дэвида Гребера «Долг». Несомненный бестселлер, в котором автор на огромном антропологическом материале рассказывает об иллюзиях, которыми оперируют современные неолиберальные идеологи и весь экономический и политический дискурс. Гребер показывает, что идея свободного рынка, идея долга, как экономической категории, связана с историей войн и насилия.
Монетизация, – говорит Иванов, – является неолиберальной фундаментальной основой любого рационального пространства. А любое рациональное пространство есть пространство экономическое. В качестве примера он приводит историю о знакомых дизайнерах, выпустивших книгу «Большой Кавказский хребет». Издатель предложил одному из дизайнеров вместо гонорара попросить присвоить ему звание народного художника Кабардино-Балкарии.
– Это было бы такое абсолютно немонетизируемое преимущество, – утверждает лектор.- Сегодня под привилегиями понимают исключительно привилегии партийной верхушки, забывая о том, что привилегии были у огромного количества людей. Кто-то был заслуженным строителем, кто-то народным учителем, кто-то заслуженным артистом, кто-то врачом, – это были не бог весть какие привилегии, но они делали человеческие отношения несводимыми к деньгам. То, что либеральные правительства всегда делали в Англии, и то, что Тэтчер отменила в 80-е годы прошлого столетия. Когда мы говорим о неолиберализме в культуре, мы должны помнить о том мире, гораздо более человечном, чем тот, который пришел ему на смену. Когда нам сегодня показывают фотографии пустых прилавков, которые были в 90-х, нам почему-то не показывают фотографии семейных столов, заполненных всякой дефицитной едой, которая где-то доставалась. Потому что, если эту инсталляцию показать иностранцу, то он решит, что это картина голода. Но голода не было, каким-то образом продукты добывались. Это одна из особенностей «неолиберализма», в которой мы привыкли жить, и связана она с атмосферой экономического редукционизма. Неолиберализм предлагает нам войти в зону экономики, как единственную рациональную территорию человеческого существования.
Материнский капитал
Мишель Фуко описывает один из выдающихся примеров неолиберальной истории – возникновение Западной Германии в конце 40-х годов. Страна лежит в руинах. Страны как таковой политически нет. Она разделена на оккупационные зоны и в западных частях страны экономисты неолиберального типа приходят к тому, что единственно из чего может быть создано новое общество – это чистая экономика. Поэтому в стране вводится целый ряд экономических указов с разрешения оккупационных властей, которые позволяют людям и, более того, стимулируют к любому виду экономической деятельности. Мелкое производство, обмен, рыночная торговля развиваются, и территории начинают оживать. Просто оттого, что все торгуют всем, обмениваться всем, выходить из подвалов разбомбленных домов и взаимодействовать. Вот так, по мнению Фуко, из духа самого примитивного рынка возникает немецкое государство. Неолиберализм является двигателем политического устройства. Но дальше Фуко говорит о том, что именно экономическое поле является базовой зоной рациональности. Чтобы оценить с рациональных критериев поведение любого человека, например, отношение матери к своему ребенку, нужно интерпретировать эти отношения экономически, объясняет Александр Иванов:
– Мать ласкает ребенка. Что она делает? Она инвестирует в него свои эмоции. Зачем она занимается этой инвестицией? Затем, что потом будет доход – ребенок будет гармоничным, психически развитым. Затем инвестиции будут вложены в его образование. Доход будет состоять в том, что ребенок получит некоторые первичные качества, которые позволят ему получать высокую зарплату и речь не идет о том, что он будет помогать родителям – это не западная тема – просто эти инвестиции будут и соответственно их результатом будет доход. Родительский капитал, человеческий капитал, зрелое общество – они являются универсальными понятиями, которые точно описывают то, что можно назвать современной культурно идеологической атмосферой.
Пролетариат или прекариат
Следующая книжка «Критика и обоснование справедливости», которую представил Иванов, принадлежит социологам Люку Болтански и Лорану Тевено. Они выявили важный тренд, связанный с тем, как формируется современный менеджмент. Они говорят, что в истории существовало три этапа управления. Первый относится к XIX веку, когда буржуа или управленец являлся руководителем небольшого бизнеса - лавки, ресторана, производства – духе старой доброй Франции или старой доброй Германии. Это управленец первого типа. Он во многом похож на самых первых буржуа, которые не нанимали рабочих, и все делали сами. В конце XIX-в начале XX века возникает крупное конвейерное производство и возникает новый тип управленца, который, связан с фигурами Тейлора и Форда. Это начало массовой культуры, массового производства.
Фордианский тип управленца остается актуальным до конца 60-х годов ХХ века. Это особый антропологический тип и особая антропология большого производства, которыми жил весь мир, начиная с начала XX века и вплоть до 1968 года. Потому, что 1968 год знаменует перелом, который связан с тем, что на смену тяжелой бухгалтерии, спецам, технологам, узким специалистам по производству приходят непонятные специалисты по информатике, управлению и PR. У них еще нет никаких прав, но начало новой эры уже почувствовали студенты. Они увидели их в самой стилистике отношений внутри университета. Пиарщикам и специалистам по информатике не нужна тяжелая бухгалтерия и люди в дорогих кашемировых пальто, которые командуют в духе Черномырдина на производственных совещаниях. Это другой тип отношений, другая морфология, другой тип экономического поведения, потому что на смену материальному производству приходит производство нематериальное.
– Постфордизм, получивший свое развитие в 70-е годы, стал началом новой эстетики, нового типа изображения, – поясняет лектор. – Появляется поп-арт, в кино появляются странные фильмы, описывающие атмосферу, стираются границы между рабочим и свободным временем. Сейчас мы это прекрасно понимаем, когда голова постоянно занята рабочими проектами даже в отпуске. Участники постфордианского труда вовлечены в то, что в современной социологии называется – прекарным трудом. Мы все становимся прекариатом и представляем собой людей, выполняющих разные виды работ, но и живущих в мире, где очень ослаблены гарантии, в том смысле, что неолиберальная экономика с удовольствием нанимает нас на временную работу, дает нам очень слабые гарантии в смысле медицины, возможности заработать на квартиру, возможности обрести некоторую стабильность. Неолиберальная экономика требует от нас невероятной мобильности, сочетаемости разных профессий, поэтому Болонская система образования всячески педалирует тему междисциплинарности, которая фактически убивает традиционные дисциплины. Но при этом создает новые на границе научных сфер.
Следующий автор, представленный Ивановым, – Паоло Вирно. В своей книге «Грамматика множеств» вводит понятие «множества» для описания пространств современной культуры. Множество – не обезличенная «людская масса» или толпа, а сообщество, в котором каждый человек сохраняет свою индивидуальность. Индивидуальность эта, впрочем, парадоксальным образом связана с характеристиками, общими для всех представителей человеческого вида – это языковые и мыслительные способности и социальные навыки, которые ученый называет «общим интеллектом». Он объясняет свой термин «множество», вступая в диалог и полемизируя с самыми разными мыслителями далекого и недавнего прошлого – от Аристотеля, Гоббса и Канта до Маркса, Хайдеггера, Беньямина и Фуко. Попутно определяет в своей «Грамматике» основные характеристики современных форм жизни, причем часто дает позитивные оценки традиционно порицаемым человеческим свойствам: цинизму, оппортунизму, любопытству и болтливости. Вирно считает продуктивными способами адаптации к постоянно меняющимся условиям жизни и труда. Чем вы менее принципиальны, чем вы более способны к компромиссам, чем более способны к оппортунизму, чем больше вы открыты к разным возможностям, тем больше у вас преимуществ на современном рынке труда.
Свободны от свободы
– Еще один толстый том «Пересборка социального» знакомит нас с понятием «неоменеджмента», которое очень интересно описывает современную экономику, как нечто, что социолог Бруно Латур называет сетевой культурой, – продолжил издатель. – Понятно, что современная экономика – это экономика сети. Сеть в данном контексте – не интернет, а такое странное понятие, которое означает, что любая вещь существует, будучи втянута в систему отношений. Более того, любое качество, любой ценный элемент, связанный с искусством, образованием – его ценность является производной от его места в сети. Простой пример, который приводят Болтански и Девено: они говорят о таком типе сетевого поведения, который очень знаком по культурному менеджменту. Например, вам нужно предложить Музею Ельцина что-то, что на рынке неизвестно и непонятно, обладает оно какой-либо ценностью или нет. Вам нужно капитализировать то, что принадлежит той эпохе – панков, челноков, гангстеров – потому что задача неолиберального менеджмента заключается в том, чтобы втянуть в зону капитализации то, что никогда раньше не капитализировалось. Можно капитализировать отношения. Отношения между любящими – это огромный многомиллиардный рынок. Если мы капитализуем интимные, поэтические отношения, я не говорю об интимной физиологической стороне, которая тоже успешно капитализируется. Я говорю о поэзии отношений – можно капитализировать то, что никак нельзя капитализировать. Потому что если это поддается экономическому редукционизму, то тогда у нас нет ничего святого. На самом деле, так оно и есть для неолиберальной экономики. Проблема святости снимается тотальной капитализацией. Как это может выглядеть? Это может выглядеть, как в фильме «Гараж», когда актер Георгий Бурков говорит, что за эту машину он Родину продал, имея в виду продажу деревенского дома, который достался ему от матери и в котором он провел свое детство.
В России осталось множество вещей, которые не капитализованы. Это составляет основное непонимание между Россией и остальным миром. Россия для иностранцев странна тем, что люди здесь и территории не отвечают на логику экономической редукции и тотальной капитализации. Но это же самое вызывает и невероятную надежду, потому что пока хоть что-то не капитализуется, мы не до конца принадлежим миру свободы, той свободы, которая воспевается в последнем зале Музея Бориса Николаевича. Этот воздух свободы не до конца нами овладел и есть еще большая территория свободы от Свободы. Территория закрытости от этого посвящения, просвечена, как рентгеном, лучами свободы. Она близко – я очень на это надеюсь.
