Нина Хрущёва: «Проблема России — её круговая история»

Политолог, профессор университета New School в Нью-Йорке Нина Хрущёва и заместитель главного редактора «Эха Москвы» Виталий Дымарский 19 ноября в Ельцин Центре в рамках проекта «Дилетантские чтения» рассказали о том, как советский лидер Никита Хрущёв прошёл путь от возвеличивания вождя до развенчания культа личности Сталина.

После дискуссии Нина Хрущёва — правнучка советского лидера — дала интервью корреспонденту сайта Ельцин Центра, в котором поделилась своими мыслями об эпохе 90-х, истории России, её ярких лидерах-реформаторах, о попытках переоценки Сталина и своей новой работе — биографической книге о Никите Хрущёве.

«Это было время огромного подъема и огромного разброда»

Всё, что происходило в августе 91-го и потом, было от меня далеко. Я уехала учиться в Принстонский университет и 90-е годы в Москве не провела, поэтому для меня это время в России в основном какие-то картинки того, что я видела, когда приезжала, и рассказы моих родственников. Скажу честно: как и для многих других, время начала 90-х для нас было очень тяжёлое, голодное, хаотическое и непонятно куда идущее. Но одновременно это было время каких-то совершенно невероятных надежд о том, чем может стать новая ельцинская Россия.

90-е годы отражают раздвоенность русского сознания. С одной стороны, это выход из абсолютного тоталитаризма, абсолютной плановой экономики, абсолютного единичного политического сознания, поэтому появляется много партий и возможность свободы самовыражения. Но с другой стороны — хаос, разброд, потеря навыков, и тогда учёные вдруг перестали быть учёными, а интеллигенция оказалась никому не нужна. Это было время огромного подъема и огромного разброда.

С 1996 года всё начало налаживаться, но рухнуло в 1998 году. Казалось, что это конец света и конец всему, но из этого кризиса России удалось выйти довольно быстро, и я думаю, что это была в определённой степени заслуга Ельцина и людей, которые его окружали.

Моя задача в то время была понять, как жить в Америке, но многие мои коллеги, которые эмигрировали из СССР, наоборот, вернулись в Россию, потому что Россия Ельцина обещала им какие-то совершенно невероятные прорывы в свободу. Я училась в аспирантуре сравнительному литературоведению и подумала, что нужно объяснить американцам, что такое современная Россия, и тогда я начала заниматься журналистикой. Так что 90-е годы и сама фигура Ельцина отвечают за мою теперешнюю настоящую профессию.

«Россия — страна консервативная, и всегда такой была»

Проблема провала реформ — сугубо русская в том смысле, что сначала Россия всё открывает, даёт свободы, а затем пугается этого и всё закрывает. Это маятник, который качается из одного экстремума в другой и постоянно сам себя возрождает. Период «открытия» в 6–10 лет сменяется 20–30 годами «закрытия». Россия — страна консервативная, страна вертикальная, и всегда такой была. Эта страна вместе с её народом и правительством воспроизводит ту систему, к которой она готова.

Власть коммунистов, с моей точки зрения, была лишь очередным этапом. Вместо коммунального мира русской деревни получился коммунальный мир русского коммунизма и колхоза, поэтому для меня путинизм — это не что-то невероятное, всё следует тем же формулам. Ничего необычного с Россией не происходит, она всё время двигается по тем же самым рельсам, которые когда-то избрала. Так что у нас ещё всё впереди.

При этом нельзя сказать, что государство не развивается. Проблема в том, что не развивается общество, оно остаётся в тисках Кремля бесконечно. Есть Ельцин Центр, есть какие-то другие островки свободы, которые были и в XIX веке, и в XX веке тоже, но само общество постоянно находится под давлением этой центральной вертикальной крышки. Как только государство понимает, что общество начинает выходить из-под его контроля, оно моментально на него начинает давить, и это тормозит развитие в России всего, включая русскую политику.

Ельцин и Хрущёв — два политических реформатора

Конечно, к фигуре Хрущёва намного ближе Горбачёв, чем Ельцин. Борис Николаевич объявил себя антикоммунистом, а Никита Сергеевич был последним коммунистическим романтиком, который действительно думал, что после Сталина оттепель создаст нового советского человека и такой тип общества, где будет «каждому по потребностям, от каждого по способностям». Я не уверена, что Борис Николаевич когда-либо был таким романтиком. Он понимал, что та система умерла, сгнила, закончилась, и нужно выходить на новую.

Они оба не знали, как новое будет работать на русской почве и как к этому новому выходить. Но Хрущёв и Ельцин, надо отдать им должное, бились, старались и всегда были верны своему основному посылу. У Ельцина он был: «Мы с коммунизмом закончили и будем строить демократическое капиталистическое общество»; у Хрущёва: «Мы со сталинизмом покончили и теперь вернёмся к тому коммунизму, который хотел сделать Ленин». Верю, что и тот и другой как реформаторы совершенно искренне, не на показ, не для пиара верили в справедливость того, что они делают.

Их объединяет ещё один важный момент. Борис Николаевич извинился перед народом за то, что не получилось сделать всё то, что он обещал. Хрущёв не мог извиниться публично, его закрыли на даче, но в мемуарах он написал, что виноват перед Пастернаком, перед Сахаровым, виноват, что в итоге не сумел сделать то, что хотел. Они оба были искренни в своих делах, поэтому, когда не достигли того, что обещали и хотели сделать, они покаялись. По-разному, но покаялись и сказали, что есть лимит человеческих возможностей, как бы политически ни хотелось чего-то достичь.

Идея сильной руки

Переоценка Сталина идет уже очень давно, она началась ещё в 60-х годах, и к идее его реабилитации с тех пор постоянно возвращались. В 90-е годы стали появляться мемуары генералов КГБ о том, какой был потрясающий Сталин и какой ужасный был Хрущёв. А поскольку государству все эти коммунистические разборки были неинтересны, то начался хаос. Затем к власти пришёл человек из КГБ, и все заговорили о порядке. Идею сильной руки русскому человеку даже не надо вбивать в голову, он и так живет тем, что, с одной стороны, до царя далеко, а с другой — царь-батюшка придёт и всё нам починит и сделает.

Когда я росла, в публичном сознании не было Хрущёва, но не было и Сталина, а потом, в 2009 году отремонтировали станцию метро Курская и вернули туда надпись: «Нас вырастил Сталин на верность народу, на труд и на подвиги нас вдохновил», затем вышел учебник истории, где его назвали эффективным менеджером. Этот процесс пошёл уже давно, он идёт, поднимается и охватывает все слои нашего существования. В Якутске сейчас стоит бюст Сталина. В Екатеринбурге есть Ельцин Центр, а там — Сталин. Меня этот процесс не удивляет. Для меня более важный вопрос, на который я ответить не могу: «когда это остановится»?, потому что в итоге может привести к построению нового ГУЛАГа. Проблема России — это её кольцевая, круговая история, но хотелось бы, чтобы страна вышла на более прямую дорогу.

«Никита Сергеевич для меня — это отвлечённое лицо»

Я не профессиональный исследователь Хрущёва — моя первая книга была про Владимира Набокова, но когда я приехала в Москву в академический отпуск, то мне позвонили и сказали, что нужно обязательно написать биографию Хрущёва. Я ответила, что только мой дядя Сергей уже написал шесть и что-то новое после всех многочисленных вышедших книг сделать будет непросто, но я решила попытаться и стала писать. Проблема ещё в том, что я не могу писать биографические мемуары: Никита Сергеевич для меня — это отвлечённое лицо, он далеко от меня, я не могу его оправдывать, я не могу объяснять его так, как это делал Сергей: «Важный лидер, и я, как сын, его поддерживаю во всем».

Трудность в том, что я пытаюсь писать объективно. Когда Хрущёв был хамом, то мне, к сожалению, приходится писать, что он хам. Нужно было писать и о том, что его руки были по локоть в крови. Он объединял Западную и Восточную Украину, он уничтожал украинскую повстанческую армию и боролся с Бандерой, он согласовывал с Москвой квоты — сколько убить, а сколько посадить. Писать про это было ужасно, я просто рыдала, поскольку мне хотелось, чтобы он был лучше, а он не был.

Затем я перешла ко времени, когда Сталин умер. Несмотря на все его последние перегибы, было видно, что Хрущёв — человек. Это стало для меня находкой. Например, я узнала, что у него были потрясающие демократические инстинкты, как и у Ельцина. Все первые решения были именно такими, как надо, и первые реакции на что-либо — человеческие. У него было поведение публичного политика. Если ко времени Ельцина это уже могло вырасти, то факт того, что Хрущёв вышел из времён Сталина публичным политиком — это было совершенно невероятно, потому что не было даже такого понятия. Именно эти вещи меня как-то примиряют со всем тем ужасным, что он сделал и в чём участвовал.

Понятно, что система себя защищала, она защищает себя и сегодня. Для меня ужасно, что Хрущёв так реагировал на события в Новочеркасске, но я должна писать честно, что он — тот советский лидер, который хотел как лучше, а потом у него получалось так, как у них у всех получалось. Но в его пользу говорит то, что он был человеком. У нас власть всегда где-то далеко, а он выходил и просто начинал разговаривать с людьми. Кстати, при нём открыли Кремль для посещения и построили «Детский мир» на Лубянке, открыли ГУМ.

Для меня было важно в этой книге говорить о своём дедушке, который стал негативным персонажем в советской и путинской истории, мне хотелось увидеть и показать, насколько он сложная фигура, несмотря на свою простоту и даже простецкость. И это, пожалуй, самое главное, что я для себя в этой книге нашла.

«Город с мускулами»

Я была в Екатеринбурге в первый раз в 2017 году и приехала вновь четыре года спустя. Екатеринбург — это город с мускулами, это сильный и великий город. В моей книге на английском языке, которая называется «По стопам Путина», есть глава про Екатеринбург, она заканчивается словами о том, что этот город выделяется из других тем, что обещание 90-х годов о России будущего здесь осталось. Потрясает то, что в Ельцин Центре можно увидеть невероятную молодежь с горящими глазами, гидов в музее, которые рассказывают о том, какой может быть свободная, демократическая Россия.