Николай Цискаридзе: «Всё вместе это были 90-е»

Творческий вечер народного артиста России, ректора старейшей Академии русского балета имени Вагановой Николая Цискаридзе «Размышления о балете» состоялся в Ельцин Центре 2 марта.

Николай Цискаридзе выступал на лучших сценах мира: в Большом и Мариинском театрах России, Опера Бастилии в Париже, Ковент-Гарден в Лондоне, Ла Скала в Милане, Новом национальном театре в Токио. Он – лауреат Государственной премии РФ и многочисленных международных конкурсов артистов балета. Трижды лауреат театральной премии «Золотая маска» в номинации «Лучший танцовщик года». Участник и ведущий телевизионных программ «Взгляд», «Короли танца», «Танцы со звездами», «Шедевры мирового музыкального театра». Автор книг «Николай Цискаридзе. Мгновения», «Полёта вольное упорство». Сегодня он не только ректор старейшего балетного учебного заведения страны, но и член Совета по культуре и искусству при президенте РФ.

К встрече со зрителем Николай подготовил уникальные киноматериалы – исполнение ведущих партий в лучших спектаклях Большого и Мариинского театров, многочисленные интервью, документальный фильм, рассказывающий о внутренней жизни Академии русского балета сегодня.

Во втором отделении состоялся специальный показ первого советского цветного фильма-балета с участием Галины Улановой «Ромео и Джульетта» на чудесную музыку Сергея Прокофьева. Но главным всё же было живое общение со зрителем.

В Екатеринбурге народный артист пробыл два дня. Посетил могилу своего первого наставника по балету Петра Пестова, Театр оперы и балета и Музей первого президента России Бориса Ельцина. Экскурсию для него провела директор музея Дина Сорокина. Незадолго до встречи с поклонниками Николай дал интервью корреспонденту сайта, в котором поделился впечатлениями о музее и Ельцин Центре.

– Пока я ходил по экспозиции с директором музея, было очень приятно и интересно. Самое удивительное, что я много ей рассказывал и даже нашёл одну неточность. У вас показывают не то «Лебединое озеро», которое показывали в августе 1991 года. Показывали версию постановки Григоровича, но не с Майей Плисецкой, а с Натальей Бессмертновой. Моя мама в этот день записала для меня видео. Мы в это время были в Америке, вернулись только 22 августа. Очень хорошо помню это время. Я знаю разные мнения об экспозиции, и мне было очень любопытно посмотреть. Будучи человеком, который много путешествует, США изъездил вдоль и поперек, был во многих президентских центрах – в большинстве своем это библиотеки – мне всегда было интересно, как это сделано. То, что создан такой центр на родине первого президента, это очень правильно. И то, что здесь будут храниться все документы, связанные с его становлением и правлением – это замечательно... Второй момент, тоже очень важный для меня, как для человека: я знаком с Наиной Иосифовной, имел честь бывать у нее в гостях в резиденции, где жил Борис Николаевич. В последний месяц, когда она там жила, она сделала нам экскурсию. Собрала всю семью, пригласила интересных людей. Я вошел в их число. Мне было приятно там оказаться, тем более что последний визит Бориса Николаевича в Большой театр был связан с моим именем. В 2001 году, в декабре вышел балет «Пиковая дама». Татьяна Борисовна и Наина Иосифовна уговорили его сходить на премьеру, полагая, что ему понравится. Сами они очень часто бывали в Большом. Они относились ко мне с большим теплом. Поэтому все, что я сегодня увидел, для меня было дорого и приятно. Когда вы смотрите на политиков на телевидении, а потом вам удается увидеть их в быту, дома – это совсем другое ощущение. Я наблюдал Наину Иосифовну в разных ситуациях и всегда поражался её дипломатичности и такту. Она – удивительный человек, рад, что имел счастье с ней встречаться. Мне приятен этот визит потому, что он связан с чем-то очень личным. А то, что касается всех этих споров вокруг музея... Я отношусь к этому, как Майя Плисецкая: неважно что, главное, чтобы правильно произносили фамилию. Большего пиара, чем скандал, быть не может. Каждый раз, когда на меня выливают очередной ушат грязи, я уточняю: «Фамилию произнесли правильно?» Значит, могу спать спокойно. Все остальное решит время.

– В 90-х осуществилась ваша детская мечта, вы попали в Большой театр. Каким было это время?

– Как-то в начале 2000-х годов я приехал в Мариинский театр танцевать. Санкт-Петербург был тогда еще в чудовищном виде, не было интернета в широком обиходе, я на вокзале купил коробку дисков «Намедни». У меня был с собой laptop, и я прямо в дороге начал смотреть. И после, в Петербурге, пока я ужинал, смотрел 1–2 серии. Я что-то обрывочно помнил из 70-х, хорошо помнил 80-е. Но когда начались 90-е, я понял, что помню всё. Станция метро «Проспект Маркса» сейчас «Охотный ряд», и эта дорожка к служебному входу в Большой театр – мой ежедневный путь. Я живу на Фрунзенской набережной всю свою жизнь окнами на хореографическое училище. В соседнем доме жил Мавроди. Напротив был Дворец молодежи – средоточие всех оппозиционных сил. Там же потом обосновались свидетели Иеговы. У памятника Карлу Марксу постоянно происходили митинги: то против Ельцина, против коммунистической партии. Хотел я или нет, но я всё это видел каждый день, идя на работу. Находясь здесь, я понимаю, сколько всего мы пережили в это время. Театральная площадь была не только площадкой, где все митинговали. Она была местом встречи определенных немногочисленных слоев населения. Буфет Большого театра, единственный в стране, работающий до последнего зрителя — место, где легально продавался алкоголь после десяти вечера. Когда в стране был сухой закон, там открыто продавали шампанское и коньяк. Оперы шли по четыре с лишним часа и заканчивались после одиннадцати. Это был первый в Москве клуб, и многие люди, которые там собирались, вовсе не были поклонниками Терпсихоры. Их привлекала возможность посидеть и выпить. Многие, кто потом становились олигархами, начинали, как фарцовщики, которые собирались в общественном туалете неподалеку от Колонного Дома союзов. Я многих из них знаю как фарцовщиков, которые продавали в том числе билеты в Большой театр. Всё вместе это были 90-е годы.

Когда мы зашли в экспозицию гастронома с пустыми полками, я вспомнил магазин рядом с моим домом. Всё это прожито мною точно так же, как всеми остальными гражданами страны. Я обещал директору музея найти у себя дома первое издание Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича», сотни раз переклеенного и зачитанного. Моя мама купила его перед отъездом куда-то. Села в поезд, прочитала. Пока ехала, книгу запретили. Она стала библиографической редкостью. Мама её прятала, в одном месте у нас приподнимался паркет. Давала читать только очень близким людям. Вдова Солженицына входит в Совет по культуре, я рассказывал ей эту историю...

История такая вещь: придёт новый правитель и всё перепишет заново, так было много раз. А литература может свидетельствовать очень точно о том, что происходило в умах и настроениях общества. Поэтому и спектакли – это определённые артефакты: мода, тенденция, направление того, куда смотрят люди, о чём они думают, о чём говорят на кухнях.

– Каким было отношение власти к балету в 90-х?

– К балету западный интерес никогда не падал. Всегда в Большой театр приводили высокопоставленных гостей. В 90-е к искусству был потерян интерес. Политики были заняты другим. Им приходилось решать более важные задачи. Театральная карта Москвы представляла трагическое зрелище. Любимой актрисой моей мамы была Людмила Касаткина, она ходила на спектакли с её участием, зрителей было катастрофически мало. Заполненным был только Большой – в МХТ и Малом театре залы были полупустые. В Театре Советской Армии – огромный зал. И там это выглядело ужасающе. Артисты играли перед 20–30 зрителями, получая мизерную зарплату.

В Большом театре есть такое понятие, как целевой спектакль. Это значит, что какая-то организация покупает весь зал. Так было и в Советском Союзе – какой-нибудь завод или фабрика выкупали места для своих рабочих и служащих. Никто посторонний не может купить билет на этот спектакль. И соответственно артисты не могли взять на такие спектакли пропуска. Это был 93–94 год. Я ещё был артистом кордебалета и в начале спектакля не был занят. Обычно по внутренней трансляции мы слышим звуки из зала, а тут тишина. Нас предупредили, что сначала будет награждение. Я спустился на сцену и вижу, что в зале, который рассчитан на две с половиной тысячи зрителей, сидит двадцать человек. И начинается: лучший бухгалтер года, лучший кассир года. Мы танцевали перед этими людьми, которые в антракт отметили свое награждение в буфете, и им уже было не до нас. Да, такое было. Потом пришел 1995 год. 11 марта случилась забастовка, в которой участвовал и я.

– Это было духом времени?

– Да, это было духом времени, потому что все верили, что можно что-то изменить. Никакой демократии в театре не было. Артисты как были крепостными, так и остались – и в 90-е, и сейчас тем более. Театр навсегда останется крепостным, и ни у кого из танцовщиков не будет никакого права. Приход Васильева в Большой театр стал трагедией для гигантского числа людей, потому что вдруг Большой Театр вывели из-под отчетности Минкульта и отдали Администрации президента. Это уж был второй срок Бориса Николаевича. Никому до нас не было дела. Какой балет, когда в стране война и разруха. Большой театр был превращен в шкатулку одного человека, который делал в ней, что хотел. Он был бог и царь, ни перед кем не отчитывался. Между ним и богом был только Ельцин, а он в это время занимался экономикой. Это был чудовищный период в истории Большого театра. Мы ехали на гастроли, нас увольняли. Мы возвращались – нас опять брали на работу. У всех у нас оказался прерванным стаж. В 90-е годы была страшная неразбериха, не было общей системы. Старая была разрушена, нового ничего не построили. Но, слава богу, в моей жизни было много творчества, появилось много западных выездов. Я начал работать в Мариинском театре, потому что на тот момент Гергиев был более грамотным руководителем. Он не допустил краха в театре. Кроме того, там появились спектакли и партии, которые хотелось исполнить. Я понимал, что если чего-то не успею, то завтра у меня возможности уже не будет. Сейчас завидую моим коллегам: работать стало сложнее, система отношений ещё неприятнее, но репертуар значительно интересней.

– Хочу спросить вас, как педагога старейшего учебного заведения страны. Пройдя такой путь, к чему вы готовите своих подопечных? Вы как-то пытаетесь их защитить?

– К сожалению, это невозможно. Георгий Вицин сказал, что жизнь артиста – это кладбище несыгранных ролей. Трагедия балетного артиста заключается в том, что, выпускаясь из училища, он обнуляет свои успехи. Свою карьеру в театре он начинает с нуля. Дальше всё зависит от того, как вы выстроите свои отношения с театром, как вам повезёт с режиссёром, директором. Любой из них может отравить вам жизнь. И всё это сказывается на судьбах. Я своим говорю: «Всё, что мог вам дать в профессии, я дал. Дальше, сколько сможете унести, согласно своему дарованию, всё ваше!» Кто сколько унесёт – у кого-то рюкзак, у кого-то – корзина. А у кого-то ладошка. Ничего кроме профессионализма я им передать не могу. Остальное – это судьба и характер. Этому не научишь.

– Знаю, вы любите афоризмы. У вас есть своя коллекция высказываний. Какое из них вам сейчас особенно близко?

– Все эти фразы я высказываю сообразно ситуации. Не могу сказать, что я что-то предпочитаю. Я учился в школе, когда был Советский Союз. Это лучший период образования, который я наблюдал. Никакое американское образование, французское, швейцарское не сравнится с обычной советской школой. Нас учили лучше, точно могу вам это сказать. Мы читали и учили стихи поэтов Серебряного века. Я запомнил на всю жизнь одно четверостишие Блока: «О, я хочу безумно жить: Всё сущее – увековечить, Безличное – вочеловечить, Несбывшееся – воплотить!» Я эти строки выбрал для себя и до сих пор их придерживаюсь.