Политолог, аналитик, президент фонда «Петербургская политика» Михаил Виноградов в онлайн-цикле бесед Ельцин Центра «Мир после пандемии» рассматривает возможные сценарии развития российского государства и общества после пандемии и настаивает на полезности катаклизмов для развития цивилизации.
Интервью записано 29 апреля 2020 года.
Фраза «Мир никогда не станет прежним» становится уже неприличной, она уже поистёрлась от частого употребления, почти как слова «Ушла эпоха», которые произносят после смерти любого сколько-нибудь заметного деятеля.
Можно ли представить себе, что мир останется прежним? Конечно, можно. Такое периодически случалось после разного рода стрессовых ситуаций и кризисов. Больше того, если посмотреть на состояние умов российского общественного мнения, то господствует логика так называемого презентизма в том смысле, что все видят будущее примерно таким же, как настоящее. Одновременно мы видим и надежды, и усталость, и желание поменять мир хоть на что-нибудь другое. Но ведь усталость сама по себе не есть двигатель прогресса. Очень часто усталость ведет нас к саморазрушительным шагам, то есть совсем не факт, что усталость поведет нас к лучшему миру.
Сейчас не стоит, мне кажется, смотреть на оценки и прогнозы относительно будущего устройства экономика и геополитики. Сейчас интереснее микропрогнозы: что будет с гостиничным бизнесом, как поменяются торговые комплексы, что случится с системой образования, получит ли дистанционное образование какой-то толчок или все-таки выяснится, что трансляция знаний через сеть это еще не все, потому что та энергетика, тот человеческий образ, который есть у педагога, он подчас не менее значим для процесса трансляции межпоколенческого опыта, чем просто начитывание того или иного текста. Поэтому то, как поменяются маленькие сферы, сейчас важнее.
Скорее всего первое время после выхода из кризиса будет ощущение, что мир примерно тот же самый, и те, кто ждет совсем новой эпохи, особенно прекрасной, первое время будут разочарованы, потому что среднесрочные изменения если и появятся, то не вдруг и не в данный момент.
Еще одна из интриг, которая нас ждет – это каким будет наше отношение к этому времени, ко времени пандемии, самоизоляции, будем ли мы воспринимать это как время безделья, вынужденного позора, медитации. Или мы будем воспринимать это время как некое удивительное, может быть, самое ценное в жизни время, когда мы занимались, чем хотели, когда наблюдался некий солидаризм, готовность прийти на помощь. Это наше переосмысление окружающего мира кажется таким удивительным в жизни моментом. То, каким будет наше отношение к этим там 2-3 месяцам, конечно, одна из самых главных интриг. Пока примеров того, что кто-то изменил поведение, придумал что-то иное и выиграл, таких примеров пока немного. Пока в выигрыше те же, кто и раньше, от лоббистов до фармацевтов.
На более длительном промежутке любой кризис, как иногда и война, запуская довольно серьезную социальную динамику, побуждает людей меняться. Многое зависит от настроя управленческой системы, пока мы видим по выступлениям первый лиц, что в принципе ничего не изменилось. Все это уже было в «Симпсонах», все повторяется, и нет смысла меняться самим и менять кого бы то ни было из вас.
То положение, в котором оказался сегодня бизнес, когда часть людей рефлексирует о том, а нужно ли было идти в бизнес вообще, или я больше никогда в бизнес не пойду, тоже не поощряет ни социальную, ни бизнесовую, ни политическую инициативу. Может быть по итогам кризиса мы увидим какую-то возможность проявить себя, адаптироваться к чему-то новому, но история успеха пока у нестандартного поведения не появилась.
Понятно, что любой кризис скорее актуализирует прошлые модели, которые у тебя есть в жизни, прошлые опыты, как ты вел себя в аналогичных ситуациях, будь ты министр, губернатор, бизнесмен, рядовой обыватель. Пока, мне кажется, на энергии прошлого опыта люди как-то выкручиваются. Вообще говоря, есть достаточно разный опыт, набранный послевоенными поколениями и поколениями 90-х годов, 10-х годов, и я бы этот опыт не дискредитировал. По большому счету этот опыт позволил в прошлые разы людям добиться успеха в существовавших реалиях. Интрига, наверное, в том, несут ли более молодые поколения некий существенно новый опыт, либо они все-таки формировались в более бескризисный период, для них это либо катастрофа, либо непонимание, как в этой ситуации что-то может быть по-другому. Ну это как животные, выросшие в зоопарке и никогда не видевшие другой реальности, вряд ли могут менять модель поведения и вести себя нестандартно. Поэтому, конечно, интрига в том, как поведут себя люди в возрасте 30 минус. Остальные либо на собственной памяти, либо по рассказам ближайших родственников помнят другие кризисные времена и могут учится не только на собственном настоящем, но и на собственном прошлом, где-то его переосмысливая.
Перекуём мечи на орала?
Конечно, мы переживаем период небывалой интеллектуальной активности, когда у всех есть экспертиза, есть понимание того, что правильно, что неправильно, и та дискуссия, которая идет в обществе, периодически побуждает власть предпринимать какие-то более-менее рациональные шаги. Управление – это всегда расстановка приоритетов, особенно в ситуации, когда у тебя нет какой-то большой цели. Естественно, главный вопрос, по которому ты сейчас пытаешься считать реакцию власти – готова ли она корректировать приоритеты. Опыт последних лет — это скорее опыт использования этаких приоритетов-симулякров, будь то «русский мир» или национальный проекты. Это приоритеты, которые не выстрелили, которые по большому счету не были и для самой власти настолько уж важной штукой. Нежелание изменять свои приоритеты вполне понятно в человеческом плане, особенно у людей в возрасте.
В то же время в условиях, когда у тебя не очень понятная ситуация на нефтяном рынке, когда существенно вырос социальный запрос в обществе, особенно у беднейших, а это ключевая опора власти, ключевая опора режима, естественно возникает вопрос, от чего отказываться. Если учесть, что российские самолеты оказывают гуманитарную помощь Италии, Америке, Сербии, то возникает ощущение некой деэскалации, возможно, временной, на международной арене. Нет ли смысла всю ту ракетно-ядерную мифологию последнего времени отложить хотя бы на пару лет, в ситуации, когда страх за некую угрозу стране, который был у части общества, оказался на втором плане? Но на мой взгляд, пока готовности принципиально корректировать свою стратегию приоритетности расходов на оборонные нужды у российской власти нет. В тоже время каждый раз, когда последние два месяца заводятся разговоры о каких-нибудь новых ракетах, новых разработках, все это выглядит диссонансом, все это выглядит несоразмерны текущему моменту, неким отсутствием эмпатии с тем, что реально волнует людей. Поэтому вполне естественно одной из идей сегодня могло бы быть некое перераспределение, пусть временное, средств из оборонно-промышленного комплекса на те же социальные нужды, на тот самый черный день. Понятно, что при этом нужно продолжать платить зарплату работникам оборонных предприятий, но все равно это существенно меньшие расходы, чем упаковка ядерного щита, ядерного меча в таком максималистском представлении о желании приблизить превращения мира в ядерный пепел.
Сегодня это ключевой экономический вопрос, он остается неким табу, - сегодня не признается, что черный день, ради которого собирали ФНБ, наконец настал, и нужно кубышку как-то распечатывать. То есть получается так, что под подготовкой к черному дню имелась в виду подготовка к черному дню для кого-то другого, через ядерное оружие, через какие-то серьезные геополитические столкновения, а не подготовка резервов для собственной страны, для защиты от неких обстоятельств непреодолимой силы.
Другой важный момент связан с государственной поддержкой средств массовой информации. Этот момент некомфортен обычно для журналистов, они привыкли считать, что у них такая особая роль, что они четвертая власть и наше всё, хотя, конечно же, роль средств массовой информации продолжает снижаться, с телевидения уходит премиальная категория зрителей, чтение газет не является сегодня ключевой новостью и даже открывая их, если ты следишь за политической ситуацией, то обычно ты уже в курсе всего того, что произошло, и скорее смотришь на интерпретацию. Поэтому один из вопросов – нужно ли признавать средства массовой информации некой стратегической отраслью, не дОлжно ли свести присутствие государства в медиа к трансляции некой полуофициальной, очищенной от очевидных фейков, версии через новости, через формат масштаба России-24, чтобы не тащить на себе все эти госканалы с их огромным продакшеном сериалов, развлекательных программ и всего остального? То же самое, конечно, с газетами и информационными агентствами – вроде бы они служат неким буфером, барьером в условиях хаоса телеграмм-каналов и смешения фейковой и реальной информации и экспертизы, но чем больше мы окажем сегодня помощи средствам массовой информации, тем больше риска, что они не поменяются по итогам кризиса, а значит, будут и дальше терять и аудиторию, и инициативу в повестке.
Система оказалась не готовой к стрессу
Есть стереотипная фраза, которая объясняет всё недоработками в коммуникации, недопониманием ее значимости, можно троллить власть за то, что она разговаривает с людьми через губу, что нередко правда. В чем, на мой взгляд, не вполне справедливы обвинения в коммуникационном провале. Во-первых, эти обвинения исходят из того, что есть единый субъект власти, у него есть позиция и он не доводит ее, не объясняет, почему не вводится чрезвычайная ситуация, почему не оказываются ожидаемые обществом меры социальной поддержки и так далее. Но власть по сути единым субъектом не выступает, и это самое интересное. Мы сегодня видим, что все импровизируют, действуют на свой страх и риск, иногда отстраиваются друг от друга, поэтому единого субъекта власти нет, и нет, соответственно, единого послания, которое можно было бы донести, а уж инфраструктуры для его донесения достаточно.
Вторая интересная импровизация, которая если не корректирует мнение, что коммуникация провальная, то по крайней мере серьезно его уточняет, связана с тем что в ряде регионов, не исключая Москву, была придумана интересная такая технология – пугать людей не коронавирусом, потому что все, кто мог, уже испуганы, а пугать людей неким радикализмом и отмороженностью власти: мы всех вас оштрафуем, всё будем контролировать и никуда вы от нас не денетесь, если вы не выполните все введенные нами меры. Это дало определённый эффект, такая стратегия запугивания действиями власти сработала прежде всего на две категории. Первые – это такие твердые лоялисты, которые привыкли считывать месседж власти, эмоцию, окрик, чувство, что всё на грани войны, и нужно строго по струночке выполнять все пункты, иначе катастрофа. Вторые – это радикальные критики власти, которые верят в существование Большого Брата, которые подозревают, что, если не сейчас, так через пару лет выяснится, что они в пропуске вбили какой-то не тот ИНН, им закроют компанию и будут какие-то кары. Эти люди много пишут в социальных сетях о том, как все ужасно, как все катится в пропасть, их эмоции можно понять. По факту те, кто находится в середине, кто испытывает потребность сохранять активность, выходить на улицу, пусть это достаточно безответственно, нашли массу лайфхаков, массу путей, массу дыр в пропускной системе, причем, я думаю, дыры связаны не с тем, что Большой Брат идиот, а с тем, что эти дыры отчасти специально оставили, чтобы тот, кто сильно хотел и кому было сильно нужно, находил лазейки в пропускной системе. В итоге только самые упертые, самые верящие в силу или в злобный оскал власти, а также те, кому не очень было надо, примерно сидели по домам. Это тоже коммуникационная тактика, и она в принципе дала свой эффект. Если мы проедем по Москве за пределами крупных магистралей, то увидим, что маленькие улицы и переулки полупустые, и кроме желтых и зеленых человечков-курьеров каких-то одиноких прохожих весьма немного, и двигаются они перебежками. Так что эта технология, небесспорная с правовой точки зрения, сработала и повысила эффект так называемой самоизоляции.
Слабая субъектность
Я не думаю, что в России сегодня есть серьезная предпосылка для федерализма. Это не значит, что нет запроса на федерализм, но готовности к этому, на мой взгляд, нет. Сохраняется некая растерянность на федеральном уровне и отсутствие общей субъектности. Сохраняется нежелание федеральной власти брать на себя ответственность за потенциально непопулярные решения и ограничения, поэтому это переносится на региональный уровень, но, как мы понимаем, в полной мере деньгами это не обеспечивается, поэтому говорить о полноценных полномочиях не приходится. Сами главы регионов ведут себя достаточно по-разному, и есть примеры довольно интересные. Есть примеры экстремальные, как Алтайский край и еще ряд регионов, где объявлялось, что все приехавшие из Москвы тут же помещаются в обсерватор. Я не уверен, что это до конца реализуется, но звучит достаточно жестко. Анти-московские нотки, которые звучали в выступлениях целого ряда глав регионов, это некоторая сенсация. В то же время думаю, что большинство губернаторов не знали, как быть, многое ли зависит от них, а тем более если мы возьмем Сыктывкар или Вязьму, или Брянскую область, то там были локальные очаги, на которые власть по сути никак повлиять не могла, они-то и дали мощный рост заболеваемости. Губернаторы в целом понимают, что, наверное, лучше оставаться не очень заметными, не порождать у себя в регионах какие-то серьезные кризисы, не провоцировать катаклизмы. Все-таки ключевой запрос федеральной власти к регионам, который был в последние годы – не мешать, не отвлекать от великих геополитических дел своими какими-то мелкими запросами, не расстраивать какими-то серьезными трагедиями и катаклизмами, и большая часть глав регионов так и действовала: слишком много на себя брать не будем, будем оглядываться на соседей, где-то кто-то подчеркнуто жестко заявит об ограничениях, но при этом будет спускать массу нарушений и отклонений, связанных с той же посевной компанией, которая очень сильно привязана к климатическому циклу и вряд ли регион может позволить себе ее провалить. В целом, конечно, настрой, особенно у беднейших регионов, есть на уменьшение ограничений. Есть территории, особенно Сибирь, где все-таки масштаб пандемии не столь велик, где, казалось бы, ситуацию можно бы и отпустить, но никто точно не знает, можно ли себе это позволить.
Поэтому говорить, что сегодня выковывается некая база для будущего федерализма, пока не стоит. Есть предпосылки для снижения управляемости, для ослабления вертикали, связанные с тем, что вертикали не всегда готовы вовлекаться в то, что происходит в регионах – да, это вполне очевидно, но к какой-то серьезной субъектности, особенно экономической, многие территории не готовы, и последние годы забывали об этом даже мечтать.
Устали, но не сильно
Наверное, по западноевропейским меркам масштаб доверия к власти в России сегодня колоссальный, он не рекордный для России, но цифры очень пристойны. Я думаю, что устойчивость власти обусловлена не столько цифрами доверия, хотя доверие конечно не на пике последние годы, сколько тремя обстоятельствами. Первое – это наличие неких альтернативных полюсов симпатий, подобных тому, каким был Борис Ельцин в конце 80-х годов, таких полюсов симпатий нет или они недостаточно сильны. Вторая – это степень усталости общества от действующей власти, усталость достаточно ощутимая и запрос на динамику существует, но пока что усталость не достигла критического уровня, хотя элемент десакралилизации власти явно происходит. Ну и третье, самое главное – способность власти избегать внутреннего саморазрушения, наличие игроков, которые в сложной критической ситуации готовы играть за систему в целом, а не только за себя, потому что протестная повестка по сути всегда в России создается именно властью. Всё, что пытается выдавить из себя оппозиция или протестные слои, оказывается гораздо слабее и неудачнее.
Думаю, что тезис о том, что общество в условиях кризиса сплотилось вокруг власти, достаточно спорный, потому что поменялась методика опросов, люди отвечают по телефону. У человека, которому звонят, чаще всего есть ощущение, что звонящий знает, кому именно звонит, и ты находишься в большей степени под колпаком, чем при разговоре очно с опросчиком.
Есть разные исторические примеры. В кризис 98 года дефолт обрушил отношение граждан к власти, а кризис 2008-2009 года показал пиковые значения доверия к власти, потому что власть создала у людей ощущение, что она не позволит ситуации упасть, она не даст уволить тебя с работы, закрыть твое предприятие. А были кризисные ситуации, когда серьезного изменения доверие народа к власти не происходило.
2020-ый год не самый легкий, не самый удачный, особенно март-апрель. Обнуление, девальвация, ситуация на нефтяном рынке и пандемия – все это было стрессами, к которым система была не до конца готова или которые она по драматургии не очень удачно проворачивала, как с той же Терешковой и обнулением, поэтому сложно говорить, что показатели доверия будут пиковые. И, наверное, не приходится пока ожидать, что выход из кризиса будет сопровождаться неким ощущением большой победы и успеха.
Сценарии для власти
Ситуация двойственная. С одной стороны, мы видим, что задача проведения голосования по конституции по-прежнему остается ключевой, и нет признаков того, что может что-то принципиально измениться. С другой стороны, когда на улицах крупных городов кроме билбордов и рекламных плакатов «Оставайся дома, никуда не выходи», мы видим только билборды про конституцию, защиту животных, память предков и так далее, то всё это выглядит немножко неуместным и странным, скорее таким троллящим конституционные поправки. Да и сама размытость того, что называлось правами и свободами гражданина в условиях, когда в стране то ли две конституции, то ли ни одной, и по сути обнулено всё – это не работает на повышение сакральности голосования по конституции. С другой стороны, никто не хочет прийти в высокий кабинет и расстраивать без необходимости высших руководителей тем, что их прежние приоритеты выглядят недостаточно уместными и продуктивными. В любой большой системе все-таки аппарат рассчитывает прийти в более высокий кабинет с тем, чтобы порадовать своим докладом вышестоящего руководителя, а не как-то изменить ему картину мира.
Есть более общий политический вопрос, что важнее – полностью поменяться или ничего не менять? Пока настрой, конечно, ничего не менять, и это настрой возможный, потому что в этом есть своя энергетика, такая немножко восточная: оставаться самими собой, сохранять зазор между общественной и медийной повесткой, которая есть ежедневно, и повесткой небожителей, в которой существует власть, и на этих потоках выйти и из этого кризиса, как до этого Путин выходил из экономических кризисов прошлых лет, просто давая установку элитам: подождите, все рассосется. Элиты не очень верили, но Путин оказывался прав, и некоторый опыт он здесь наработал.
Второй сценарий связан с тем, что власть может маневрировать, маневрировать как угодно, возможности для маневра колоссальные и по деньгам, и по политике и с точки зрения политической игры. Конечно же, этот сценарий не только сулит больше возможностей, но и требует больше ресурсов для управления потоками, в том числе негативными и протестными. Но пока власть скорее остается в настрое, что все будет по-прежнему и «нас не выбить из седла».
Настроя на серьезную реформу правоохранительных органов мы пока тоже не видим, хотя есть несколько вызовов. Первый вызов связан с тем, что не только власть в целом, но и правоохранители подчас не демонстрировали эмпатии, готовности быть в одной лодке, не отказываться от прежних особенностей собственной жизни, собственного потребления. Во время пандемии вернулась практика арестов региональных чиновников, которых в последнее время было немножко поменьше, вокруг полиции возникало много разных кейсов, хотя в целом, наверное, число скандалов не зашкаливает, но было множество глупых ситуаций и конфликтов граждан и правоохранителей. Для чего нужно МЧС и на какой черный день его берегли все эти годы, если сейчас его вообще нет в повестке, тоже одна из интриг. Поэтому есть вызов, связанный с пандемией.
Второй вызов связан с тем, что правоохранительные органами возможно где-то не по своей воле в последние годы становились такими оппонентами гражданской власти в России, недовольство этим конечно существует, но в то же время пока нет признаков того, российское государство, российское общество готово предложить какой-то иной сценарий переформатирования правоохранителей. В условиях, когда важнейшим источником легитимности власти является сила, желания расшатывать эту силу пока мы у высших руководителей не видим.
Цифровизация: во зло или во благо?
Самоизоляция, конечно, повысила востребованность всего, что связанно с IT, с BIG-Data, с цифрой, и трудно себе представить, что после кризиса отрасль не будет востребована, а дальше возникает развилка: будет ли она востребована во благо или во зло. Будет ли Большой Брат стремиться еще больше контролировать каждого гражданина в условиях, когда все-таки серьезных возможностей у Большого Брата для этого нет, или будет готовность направить это во благо: для облегчения проезда в транспорте с бесконтактным проездным, эта проблема остается еще во многих городах и регионах; преобразование института прописки, то есть готовность провести дальнейшую цифровую революцию, подобную той, чем когда-то оказалось создание МФЦ. Ведь МФЦ в 10-ые годы оказалось самым успешным, самым признанным обществом проектом в части отношений власти с людьми. Поэтому, наверное, готовность отдавать существенные бюджеты на IT и BIG-Data после кризиса будет, а вопрос, пойдет это во благо или во зло, будет оставаться интригой, потому что готовности общества до конца идти по китайскому сценарию, я думаю, нет. Опять же равнодушие российского чиновника по отношению к гражданину гораздо сильнее, чем желание во всем его контролировать. Но конечно мы не застрахованы от того, что это будет как-то криво и не в пользу гражданина исполнено, это тоже вполне возможный сценарий.
Самое опасное – это ощущение победы
Если говорить о бытовых советах, то надо те сообщения, которые публикуют представители власти, читать и перечитывать по несколько раз. Внимательно смотреть, что реально запрещено, где только запугивание, а где реальные шаги, реальные действия. Перечитывая более внимательно ограничительные меры, я нашел для себя несколько вполне понятных и правовых решений, которые позволяют при необходимости сохранять почти прежний образ быта. Другое дело, что не всеми этими лайфхаками я пользовался, потому что стараюсь себя вести ответственно, ну в общем исходить из того, что часто ограничения писали тоже не злодеи, а люди, которые оставляли лазейки другим и даже где-то себе. Такой странный бытовой совет, но на самом деле многие из мер оказывались не так страшны, как кажется. Наверное, когда пандемия кончится, можно будет поперечислять примеры, не провоцируя Большого Брата на желание эти лазейки закрыть.
Что касается положительных результатов и того позитивного что мы видим. Во-первых, российское общество в целом вело себя довольно цивилизованно, скорее по-западноевропейски, если не говорить о мифе, что все ездили куда-то на шашлыки. Все ищут баланс между индивидуальной ответственностью, защитой от вируса, спасением жизни и экономическими интересами. К людям пришло понимание, что должен быть баланс, а не приоритет, ради которого можно бросить всё остальное, и это достаточно серьезный позитивный момент. И второй момент — это все-таки относительная стрессоустойчивость российской медицины, по крайней мере по состоянию на конец апреля. Мы можем по-разному к медицине относится, можем шутить, что европейская медицина была нацелена на защиту человечества, а советская – на защиту народов в условиях войн, но в целом она сработала, если только статистику, которую мы получаем, не придется умножать на 100 или на 1000. С медициной всегда сложно, потому что не очень понятно, на опыт каких стран ориентироваться. Американская или британская не лучшие в мире, германская, может быть, одна из лучших, но требуюет колоссальных налоговых изъятий, которые существуют в немецкой экономике. Швейцарская медицина по определению не массовая. Если посмотреть по-новому на российскую медицину, без идеологического восторга и без привычно пренебрежения, посмотреть на ее жизнеспособность и дееспособность в этой ситуации, то плюсов, наверное, пока было больше, чем минусов.
Любой серьезный кризис отчасти заменяет войну. Когда-то я публиковал пост или статью об усталости человечества от мира, о том, что люди, родившиеся после 45-го года, по большому счету, не ощущают ту ценность мира, которая была очевидна для участников военных событий. Ведь в войне много привлекательного, война уничтожает не только лучших, но и худших. Война запускает довольно мощную социальную динамику, разрушая какие-то застои, образовавшиеся в мирном обществе. Потребность в подобной динамике остается, и хорошо, если она реализуется не войной, а какими-то чуть более мягкими, хотя тоже крайне драматическими кризисными ситуациями.
Самым опасным по итогам всего этого было бы ощущение победы, которое обычно мало кого учит хорошему, мало кого побуждает быть более динамичным, рефлексировать про ошибки прошлого. Не ощущение победы, а ощущение того, что обошлось, выкрутились – это самый оптимистичный сценарий для российского общества.
Все видео проекта «Мир после пандемии» на Youtube
Сегодня сложно давать прогнозы, но еще сложнее – их не давать. Как заставить себя не думать о том, каким будет мир после пандемии? Как изменится власть, отношения между странами, экономика, медицина, образование, культура, весь уклад жизни? Сумеет ли мир извлечь уроки из этого кризиса? И если да, какими они будут? В новом (пока онлайн) цикле Ельцин Центра «Мир после пандемии» лучшие российские и зарубежные эксперты размышляют над этими вопросами. Наивно ждать простых ответов, их не будет – зато будет честная попытка заглянуть в будущее.
Фото: Владимир Андреев / URA.RU/TASS
