В киноклубе Ельцин Центра в Екатерингбурге прошёл специальный показ и обсуждение фильма Никиты Ефимова «Предлагаемые обстоятельства». Документальную ленту своего ученика 30 марта представила продюсер фильма Марина Разбежкина.
Марина Разбежкина – режиссёр, сценарист, продюсер, руководитель и основатель Школы документального кино и Театра Марины Разбежкиной и Михаила Угарова. Она – автор более тридцати документальных картин и двух художественных полнометражных фильмов. Победитель множества российских и зарубежных кинофестивалей, лауреат национальной премии «Лавр», член Киносоюза, Российской Академии кинематографических искусств «Ника», Европейской Академии киноискусства.
Её ученик и режиссёр фильма Никита Ефимов участвовал в обсуждении в формате онлайн. Герои его фильма – известные актёры театра «Современник»: Марина Неёлова, Никита Ефремов, Светлана Иванова и Алёна Бабенко. И режиссёр Виктор Рыжаков, который возглавил театр после смерти Галины Волчек, руководившей труппой без малого полвека и пользовавшейся абсолютным авторитетом. Когда нового художественного руководителя представляют труппе театра, объявляет о своём уходе ведущий актёр «Современника» – Сергей Гармаш. С этого начинается фильм.
Для первой постановки новый худрук выбирает пьесу о семье, члены которой, как только ушёл в мир иной глава семьи, вдруг перестают понимать друг друга. Работая над пьесой, режиссёр и актёры все больше становятся похожи на персонажей будущего спектакля. Им также трудно найти взаимопонимание внутри их «театральной семьи». Фильм состоит из многочисленных репетиций, где происходит освоение пьесы Евгения Гришковца – это серия тревожных диалогов людей, переживающих и смерть близкого человека, духовного лидера театра, и одновременно пандемию, и связанную с ней новую, шокирующую реальность. Фильм уже получил несколько наград. Премию «Белый слон» за лучший полнометражный неигровой фильм 2023 года в этот же вечер ей вручил координатор Национальной премии киноведов, кинокритиков и киножурналистов, руководитель киноклуба в Ельцин Центре Вячеслав Шмыров.
Незадолго до кинопоказа Марина Разбежкина посетила Музей Бориса Ельцина. В своём интервью она поделилась впечатлениями от посещения и рассказала о предстоящей премьере.
– Вы только что побывали в музее, какое сложилось впечатление?
– Это, конечно, беглое впечатление, времени было мало, но это очень интересно. Сегодня молодым людям необходимо много интерактивных элементов, иначе им скучно смотреть, также как читать по бумажке или слушать. Я видела несколько таких удачных музеев, когда ты сам становишься частью эпохи, о которой тебе рассказывают. Когда ты отдельно от эпохи, ты её не воспринимаешь, она для тебя посторонняя. Мало ли что там было, у отца, у матери, дедушки или бабушки, а вот когда ты становишься частью эпохи, то это серьёзная вещь. Не всё мы успели посмотреть. Тут я себя немного обделила. Но, думаю, в следующий раз увижу всё, для меня есть интересные моменты.
– Что-то запомнилось или стало неожиданным?
– Неожиданным не стало: это моя эпоха, которую я проживала очень активно. Когда мы дошли до того момента, когда Горбачёв оказался закрыт на даче в Крыму, и должна была произойти смена правительства, я вспомнила, что в этот момент была на съёмках своего документального фильма о Марийской республике. Мой фильмы назывался «Конец пути». Он не имел никакого отношения к сегодняшней политике, но название оказалось пророческим. Ребята в экспедиции говорили, что нельзя так называть кино: «Смотри, что заварилось!». Новость мы услышали в будке железнодорожника. Людей там практически не было. Это пространство было разрушено. И разрушалось оно начиная с 30-х годов, когда там был сплошной ГУЛАГ. И железная дорога была проложена для того, чтобы вывозить лес, который валили заключённые. Его везли на поезде до Волги, а дальше перегружали на судна. Это и был «Конец пути». Сейчас эта железная дорога практически не действует, обрывается у Волги.
Волга тоже изменилась. Именно здесь образовалось водохранилище, которое уничтожило многие деревни и память. Жизнь ушла из этих мест. И это тоже был конец пути. Так мы вдруг оказались внутри реальной эпохи, когда в музее дошли до этого времени. Когда Иван, наш экскурсовод, рассказывал нам про этот момент, я вспомнила, как мы снимали этот фильм, в который вдруг влезла сегодняшняя реальность.
– Вы сказали, что 90-е – это ваше время. Чем стало для вас последнее десятилетие ХХ века? Существуют ли уроки 90-х?
– Про уроки я сейчас не могу говорить, потому что только сегодня мы пожинаем их, но для меня это были очень хорошие годы – одно из лучших десятилетий в моей жизни. Мне было сорок лет, и я очень хотела быть режиссёром. Но у меня не было режиссёрского образования. Я дважды не поступила во ВГИК. Может, вы помните, в те времена были первые отделы, ещё до перестройки, которые принимали на работу людей только, если их учебный или рабочий опыт соответствовал той службе, на которую они хотели попасть. У меня не было режиссёрского образования, и я не могла снимать кино. Тогда не было мобильных камер, на которые ты мог снимать самостоятельно, как сейчас делают мои студенты. Они в любом возрасте берут камеру и идут снимать. Мне было сорок, а кино снимать я не могла, меня не принимали на киностудию.
Началась перестройка, и первые отделы распустили. Я в первый год работы на киностудии сняла десять фильмов. Снимали ещё на плёнку, были тяжёлые камеры, штативы. Но я, как застоявшийся конь, бросилась снимать, и сняла сразу же много кино. И тут же меня уволили со студии потому, что у меня был большой конфликт с дирекцией. Я хотела, чтобы ушёл директор, но у него было больше сил. И он выгнал всех творческих работников. Мы устроили забастовку, суд не одобрил нашу забастовку, мы ещё не знали, что забастовку надо объявлять заранее. Мы её не объявили, поэтому были все уволены. Директор, когда понял, что больше не может выпускать никакую продукцию, пригласил всех творческих работников обратно. Всех кроме меня, я была организатором забастовки, и посчитала это неприличным – возвращаться. Я ушла, один год проработав на студии, с работы моей мечты.
– При этом сняв десять фильмов?
– Это были маленькие фильмы, по 10-20 минут, но это было абсолютно законченное кино. Я уехала из Казани, где родилась и жила, на остров Свияжск в тридцати километрах от города. Это было моё любимое место, я там жила с пятнадцати лет, всё свободное время. Я вообще считаю Свияжск своей родиной, а не Казань. Уехала туда, там не было никакой связи. Хотя до революции связь была. По дну Волги и Свияги был проложен провод, но это было до революции, в общем, никаких телефонов не было. И ко мне приехали ребята со студии и сказали: «На студии комиссия из Москвы. Очень хотят тебя видеть». Я вернулась, директор сказал: «Вот она бунтует, и смотрите, что она снимает!». Ему было непонятно.
А в комиссии был один из руководителей документальной студии в Москве. Он посмотрел и пригласил меня в Москву. Я уехала без всяких сожалений, покинула Казань, и с тех пор живу в Москве. У меня нет кинематографического образования, я закончила Казанский университет как филолог. Я – лингвист-славист. Ну, и уехала в Москву, и начала снимать. У меня было очень много работы, а потом я организовала свою школу, мне не нравилось, как учат молодых в профессиональных вузах. Это было, конечно, большой наглостью с моей стороны, и я была чужой в Москве. У меня не было поддержки, но был такой задор!
– Всё это было в 90-е!?
– Да. Я уже начала жить в Москве и, хотя там было физически сложно, но я впервые получила доступ к тому, о чём я мечтала двадцать лет, и мне было хорошо, даже если было негде ночевать. Я ходила с набором для переодевания в сумочке, чтобы переночевать где-то. Но был драйв, и я не видела в этом никакого ужаса.
– Расскажите о проекте, который представляете.
– Это мой продюсерский проект, не режиссёрский. Работа в кино тем хороша, что ты можешь быть сначала в сорок лет молодым режиссёром документального кино, потом в пятьдесят пять молодым начинающим дебютантом игрового кино. Я в пятьдесят пять сняла два игровых фильма, а потом ты можешь быть молодым продюсером. Я продюссирую своих студентов давно, и этот фильм снят одним из моих выпускников. Он был запущен в 2020-м году, и в начале 2022-го закончен.
– Вы начали снимать до ухода Галины Волчек?
– После её смерти. Речь как раз о том, что Волчек умерла, и нужно искать ей замену. Театр был не просто знаменитым, он был мифологически знаменитым
– Театр – семья?
– Семья, да. У него был свой зритель, как правило, старый интеллигентный московский зритель. Не знаю, насколько долго, но искали и нашли для этого театра молодого режиссёра Виктора Рыжакова, который ставил новую драматургию. Видимо, он должен был как-то, продолжая традиции «Современника», одновременно сделать его более современным. Понятно, что «Современник» состарился, хотя не потерял своего флёра, и зритель у него был. Он начал работать, и был, конечно, человеком другого теста и другого времени. Не был, он и сейчас есть.
– Кажется, его не приняли?
– Об этом и речь. Он мне позвонил, мы были знакомы, и сказал: «Не знаю, насколько я прав, что принял предложение Министерства культуры возглавить этот театр, но мне бы очень хотелось, чтобы твои ребята, зафиксировали, как я вхожу в театр, побеждаю или проигрываю». Это было хорошее предложение. В театр за кулисы войти невозможно. Есть у нас несколько охраняемых зон. И это не военные объекты. Охраняемая зона –это школа, куда можно войти, только выйдя на передний план с камерой: когда поздравляют, детишки с цветами или с колокольчиком, когда последний школьный день и так далее. Но шагнуть туда глубоко, невозможно.
Когда моя выпускница из первого набора Лера Гай Германика сделала игровой сериал «Школа», то был большой скандал, и его обсуждали на уровне парламента. Лера хотела делать документальное кино о школе, и когда она пришла в свою родную школу и сказала об этом директрисе, то та закрыла её и вызвала полицию. Тогда она снимала фильм «Все умрут, а я останусь». Она пришла ко мне, после того как её отпустили, и сказала: «Марина Александровна, я больше не буду снимать документальное кино, я буду то же самое, что придумала, снимать в игровом кино!».
Школа – охраняемый объект, и театр – охраняемый объект. Его закулисье охраняемо от чужого взгляда. То, что творится за кулисами, видимо, разрушает представление обычного зрителя о святом месте, в котором происходят какие-то очень духовные вещи. Знаю, как сложно делается искусство, как сложно удержать огромный коллектив. Поэтому в театрах часто царит деспотия. Это должно быть талантливое, но деспотичное руководство, чтобы не было постоянного бунта, к которому склонны актёры.
Рыжаков человек другого типа, более демократичного. Мне было понятно, что ему не удержать в руках этот театр. И очень длинное, полувековое руководство предыдущего главного режиссёра тоже не делало лёгким вхождения в театр. Я ему сказала: «Виктор, вы же знаете, что мы наблюдаем, камера будет с вами всегда, и для вас это может быть не самое приятное сопровождение. Вы знаете, что мы не идём на уступки и снимаем только открытой камерой. Мы не подглядываем, вы всегда будете видеть человека в кадре, он будет рядом с вами, он не будет прятаться, но он будет вас снимать. И если мы на этом этапе договоримся, что вы не будете руководить монтажом, и что это мы будем делать сами, то начинаем работать». Он сказал: «Да! Да! Да!». Как я поняла, он сейчас жалеет об этом.
Так у нас не складывались отношения ни с одним руководителем театра. Кроме, пожалуй, Серебренникова, который был готов к тому, чтобы за ним следовала камера. Он тоже нас звал в свое время. Вот и наш выпускник Никита Ефимов напрямую столкнулся с этим.
– Он же совсем молодой человек, не боялись, что не справится?
– Гай Германике исполнилось восемнадцать, когда мы её взяли. Мы не берём совсем молодых, после школы, но несколько человек взяли, я видела, что уровень рефлексии у них высокий. Не важно, старше человек или моложе. У старого человека может не быть рефлексии совсем, и он не может ничего режиссировать, смотреть на мир отвлечённо. Никита согласился, но он не совсем уж юный, у него за плечами университет, наша школа, армия. Просто сейчас все ребята выглядят моложе своих лет.
– В «Современнике» такие маститые актёры, легенды…
– Да, но мне кажется, он не стеснялся особенно. Он провёл там год, началась пандемия, что заставило существовать театр внутри репетиционных комнат. Когда новый режиссёр в этот период хотел выйти на контакт, звал их в интернет, они не появлялись, вместо них были тёмные окошечки. Никто не хотел подключаться и разговаривать с главным режиссёром. Никита оказался в достаточно сложной ситуации, и мы решили остановиться, сделать главным событием репетиции, а не премьеру.
В репетициях участвовали топовые актёры. Это и Марина Неёлова, звезда, и большая любимица предыдущего режиссёра, действительно, одна из ведущих актрис театра; Никита Ефремов, сын Михаила Ефремова, внук основателя театра «Современник» Олега Ефремова, Алёна Бабенко. И молодые актёры театра. Это уже достаточно представительно. Сама история, которая разыгрывалась на сцене, очень похожа на ту ситуацию, в которую попадает режиссёр Виктор Рыжаков, когда меняются поколения. И история о том, как выросла большая семья, культурная семья в культурном доме, в интеллигентном доме, с очень большой библиотекой. Дети разъехались, и мать считает, что весь этот дом больше никому не нужен. Дом уже не существует, и, наверное, библиотека никому не нужна. Мать хочет раздать книги по тюрьмам, а сама уехать в небольшую квартирку, где сможет не думать о том, что всё осталось в прошлом. Всем сложно это принять. Ситуация похожа на то, что происходит в «Современнике». Поэтому иногда, вдруг, когда идут репетиционные разговоры, мы не понимаем, что это разговоры о современном состоянии театра, или это слова пьесы, которые произносит актёр.
– Премьера спектакля по этой пьесе Гришковца состоялась?
– Да, спектакль был показан, премьера, насколько я знаю, прошла хорошо. Мы закончили фильм, и уже после этого был приказ о снятии Рыжакова с должности, без всякого объяснения по какой причине.
– Это как-то повлияло на судьбу фильма?
– Нет. И у Рыжакова всё в порядке. Он сейчас снимает игровое кино.
– На самом деле, хотелось бы посмотреть такие фильмы и про Ленком, и МХТ.
– Это очень сложно. Когда главным режиссёром Театра Маяковского был Карбаускис, он пригласил нас снять к юбилею театра некоторое количество фильмов. Сказал, что могут снимать все, кто хочет. Потом они устроят небольшой фестиваль и покажут эти фильмы. Десять человек согласились, но через неделю отказались. Как сказала одна студентка: «Лучше я сниму фильм про серийного убийцу, чем про то, что происходит в театре». Это при том, что Карбаускис очень интеллигентный, талантливый режиссёр. Осталась одна девочка, которая оказалась самой выносливой, она сняла единственный фильм, но полнометражный – о самой старой актрисе театра Галине Анисимовой, ей должно было исполниться девяносто лет.
Получился блестящий фильм. Мы заканчивали его монтировать, когда актриса умерла. Фильм принимали её сын и внук, тоже уже очень взрослые люди. Мы боялись, что они не захотят видеть маму такой – капризной, даже агрессивной, и в то же время очень беззащитной. Но они сказали: «Да, это наша мама». И Карбаускис ужасно боялся этого фильма. Только после того, как появилась хорошая статья о нём, позвонил и предложил показать в театре. Актёрам тоже фильм понравился. Он был не такой, какие делают на государственных каналах к юбилеям. У нас нет никакой медовой сладости, мы рассказываем о драме существования людей, которые делают искусство.
Была ещё одна попытка снять кино про театр. Нас приглашал Андрей Могучий. Мы с ним дружили достаточно долго, а на этом фильме поссорились и ушли из театра. Пока нам удались два фильма: фильм об актрисе Театра Маяковского, и этот фильм, который, конечно, многим не нравится. Одни считают, что мы несправедливы к Виктору Рыжакову, другие – что недостаточно отразили роль Галины Волчек. Но мы не снимаем розовое кино. Нам были важны внешняя и внутренняя борьба, драма существования человека, чем бы он ни занимался.
