Театр «Квартет И» приехал в Екатеринбург с премьерным спектаклем. Конечно, участники спектакля не могли не посетить Ельцин Центр. Несмотря на то, что 27 ноября, в понедельник, в Музее первого Президента России Бориса Ельцина был выходной, для любимых артистов сделали исключение.
Своими впечатлениями о музее поделились Леонид Барац, Ростислав Хаит, Максим Виторган и Алексей Агранович.
– Все это очень ярко, современно, – рассказал Леонид Барац. – Главное – это все то, чему я был свидетелем. Могу подтвердить, все так и было. Это же не только музей Ельцина, это музей нашей страны. И взгляд на историю такой определенный, как мне кажется, довольно честный. Не избежали разговора о чеченской войне. Было бы здорово, если бы филиалы этого музея были во всех городах. И про конституцию вспоминали бы не только в музеях.
– Какими для вас были 90-е?
– Тяжелыми, но очень вдохновляющими. В 90-х у нас было ощущение, что впереди большой и правильный путь, что мы на этом пути и с него уже не сойдём. Хотя история нас учит, что, когда происходят такие большие, по сути дела революционные перемены, затем всегда наступает реакция.
– Чему вас научили 90-е?
– Научили выживать, научили пониманию. Тому, что иногда нужно как-то себя в чем-то, из-за этого пути начала перемен или из-за какой-то идеи, ужимать. Компенсировать это пониманием того, что мы на правильном пути: свободно говорим, свободно передвигаемся, перед нами открываются возможности. Ещё 90-е научили тому, что нужно идти до конца. Мне кажется, ошибка Ельцина была в том, что надо было идти до конца. Сейчас можно говорить, в каких он был условиях, как был зажат чудовищными обстоятельствами, судьбами людей, какие моральные дилеммы преодолевал. Надо было, мне кажется, продолжать идти по этому пути, доверяя переменам экономическим и социально-общественным.
– Все ли возможности 90-х вы использовали?
– Все возможности использовать невозможно. Было много возможностей и много искушений. Вообще в молодости много искушений, но другой вопрос, что эти ошибки молодости, которые признаем ошибками, именно их и хочется повторить, потому что они были прекрасными. Возможностей для быстрого и неожиданного попадания на какой-то социальный уровень во времена перемен, много, но путь, который выбрали мы – театр. Там было мало возможностей, потому что было мало вообще театров, и этой культурной площади, которая когда-то в Советском Союзе была огромной и сейчас опять наработалась, в России в тот момент не было. То состояние, в каком мы застали ГИТИС и разные театральные подмостки, в том числе и учебный театр ГИТИСа, в котором мы начинали, было крайне плачевным. Там пахло всем чем угодно, кроме возможностей. 90-е были тяжелейшими, но меня они вдохновляли. Мне казалось тогда и сейчас, спустя многие лета, я, наверное, уже точно понимаю, что там происходило. Меня не коробит, когда говорят «лихие 90-е». Это так и было. Менялась страна, менялись правила, менялись условия, менялись руки, которые держали власть: одни не отдавали, другие пытались забрать. Не было человека, с которым можно было решить вопрос. Все это было ужасно, но и прекрасно. Я застал Советский Союз, слышал разговоры на кухне и читал какие-то книжки. Понимал, что происходит что-то, мне объясняли родители. И меня радовало, что вдруг приезжают американцы, мы общаемся с людьми, говорим по-английски. У нас была свобода прессы. Президента могли высмеять или нарисовать карикатуру. Это все было удивительно. Появилась какая-то новая музыка, рок-н-ролл. Песня «Мы ждём перемен» оказалось не про это. Но всё-таки про это. Было интересно. И страшновато. И темно. И холодно. И фиг знает где было брать одежду. И все же это было лучшее время.
Максим Виторган сказал, что он привел бы сюда своих детей:
– Музей, конечно, очень впечатляет своими техническими параметрами. И производит сильное эмоциональное впечатление. Лично на меня, потому что это время моей юности, – признался Максим. – И не просто моей юности, но я ещё к некоторым событиям находился физически очень близко. Я был на баррикадах в 1991 году все дни. Я жил в соседнем доме с Белым домом. События 1993 года происходили практически на моих глазах. Я проходил через эти кордоны домой по паспорту и видел все, что происходило в первых числах октября. Это время, совпавшее со становлением моим и со становлением страны. Я должен сказать, что никогда не был ярым обожателем Бориса Николаевича, хотя всегда относился к нему с уважением и дважды голосовал за него. В 96-м году я голосовал уже, честно говоря, скрепя сердце от невозможности выбрать ничего другого. Я понимаю, что создателям музея достаточно тяжело было выдержать нейтральную позицию по отношению к истории. Отдаю себе отчёт, что это практически невозможно было сделать. Стенд, посвящённый чеченской войне, абсолютно душераздирающий.
И, конечно, хочу привезти сюда своих детей, точно так же, как в Москве я сводил их в Еврейский музей и Центр толерантности. Эти музеи, безусловно, стоят рядом, чувствуется один почерк.
Все так впечатляет здесь. Я пробежался бегом, а надо ходить не торопясь, погружаясь и слушая речи, воспринимая исторический контекст, в котором они произносились. Подобные музеи нужны и я очень надеюсь, что со временем появится какой-нибудь такой же музей, который будет исследовать эти двадцать лет жизни нашей страны и так же представлять это время.
Ростислав Хаит вспомнил, что делал 19 августа 1991 года.
– Какое впечатление произвел на вас музей?
– Очень мощное, конечно, производит впечатление. Это действительно, музей нашей юности, наших надежд, во многом несбывшихся. Может быть, мы были молодыми, и это потому музей тех наших ощущений и впечатлений. А может, потому, что все это было независимо от того, были ли мы молодыми. Если бы мои родители были здесь, я думаю, они бы испытали похожие эмоции. Дело, наверное, не в возрасте. Тогда были большие надежды, и чувствовали мы себя так, как никогда не чувствовали за всю жизнь.
– Что вы помните из тех лет?
– 19 августа 91-го года. Я перешел с третьего курса на четвертый, и был в Одессе. Там было все то же самое, что в Москве, только чуть менее богато, но все равно так же. Появилось ощущение движения, воздуха, ощущение жизни. На самом деле, когда уже Горбачев пришёл, был апрельский пленум 1985 года, я, помню, родителям об этом сказал и папа мне ответил: «Слава Богу». А в 90-е годы стало ещё больше свободы. И ощущения были прекрасные. Нам было по двадцать лет. Бытовые трудности не заметны в этом возрасте. Поэтому свободы нам вполне хватало в качестве еды, и духовной, и физической.
– Вы ощущали себя демократом или консерватором?
– Есть такое выражение, оно очень банальное, известное всем. Что-то типа «отвратителен тот человек, который в молодости не был демократом, и глуп тот, кто к старости не стал консерватором» (Черчиллю приписывают фразу: кто не был в молодости революционером, у того нет сердца, а тот, кто под старость не стал консерватором, лишен ума. – ред.). Это я почувствовал на собственной коже. Вот как тогда хотел перемен, изменений – это правильно, у меня совпало. Если сейчас брать, хочу я революцию или нет – революцию точно не хочу, не дай Бог. А тогда же была революция, слава богу, без крови обошлось, без большой крови.
– Юмор 90-х был каким-то особенным?
– Понимаете, чем хуже ситуация в стране, тем лучше юмор. Ну, чем хуже политическая ситуация. Тогда была политическая ситуация хорошая, я даже юмора особого не помню, если честно. Помню ощущения начала 90-х. Потом все стало очень сложно для большого количества людей. И Борис Николаевич попал в тяжелейшее положение. И война в Чечне, и так далее. Нам было хорошо – мы делали театр.
Алексей Агранович считает, что использовал все возможности, которые предоставили ему 90-е годы прошлого столетия.
– Замечательный музей, до слез трогательный, – говорит Алексей, – отчасти потому, что это еще музей моей юности. Я все это хорошо помню. Все эти события в конечном счете сформировали судьбу не только народа, но и мою личную тоже. Это очень тактильное ощущение. Оно касается меня лично. Не во всех музеях возникают подобные ощущения.
– Музей посвящен не только Ельцину, но и эпохе. Воспоминания о ней противоречивые, хотя это одно и то же время. Каким вы его запомнили?
– У вас в самом начале экспозиции есть фильм восемь с половиной минут, который рассказывает об истории русского общества. Эти качели туда-сюда – они всегда были, есть и будут. Есть много людей, для которых важны исконные ценности, нежели те, которые были важны для Бориса Николаевича и для меня, к слову. Личностные ценности или, наоборот, соборность. Это всегда все завоевывается с кровью, с человеческими трагедиями. Да, мне ближе то, что происходило в 90-е годы. Хотя, находясь внутри того времени, я не могу сказать, что оно было безоблачным. И не могу сказать со своей дилетантской точки зрения, что Борис Николаевич справился с той задачей так, как мог бы справиться. Но, вспоминая весь исторический контекст того времени, наверное, с ней по-другому справиться было невозможно.
