Представляя 7 февраля в кино-конференц-зале Ельцин Центра свой документальный фильм «Кровавые бивни», режиссёр Сергей Ястржембский сказал, что в идеале к концу просмотра зрители должны испытать два противоположных чувства – нежность и ненависть. Ненависть к браконьерам, убивающим слонов в Африке. И нежность к самим слонам, которых истребляют не только ради слоновой кости, но и ради мяса, потому что местным жителям нужно что-то есть и чем-то кормить детей.
Надо сразу сказать, что у авторов картины всё получилось – и ненависть вызвать, и нежность. А ещё – желание помогать. Тут же несколько человек спросили Сергея Ястржембского, можно ли что-то сделать, чтобы спасти слонов? Есть ли какой-то фонд или движение, к которому можно было бы присоединиться, даже живя в Екатеринбурге?
– Мы недавно создали фонд, – ответил Ястржембский, – он называется NOT IVORY, по-русски это значит «Не слоновая кость» Его можно найти в Instagram. И через Instagram уже выйти на нас. Нам нужны скульпторы, резчики по кости, талантливые рисовальщики для того, чтобы пропагандировать идею фонда – заменить при производстве сувениров слоновьи бивни на бивни мамонта. И часть заработанных денег фонд будет направлять в Африку – тем рейнджерам, которые там рискуют жизнью ради спасения слонов.
По словам режиссёра, в 2018 году в Африке было убито 22 тысячи слонов. Но всего два года до – в 2016 году, когда они снимали картину, – погибло 100 тысяч слонов. Ситуация изменилась к лучшему после того как Китай – главный потребитель слоновой кости в мире – запретил у себя её добычу и продажу. Однако предметы роскоши, сувениры и подарки из слоновой кости в Поднебесной настолько популярны, что совсем перекрыть поток контрабанды не удалось. В африканских странах действуют целые отряды браконьеров. Слонов убивают и разного рода повстанцы, которые на вырученные от продажи бивней деньги покупают оружие и снаряжение. Бандитов не останавливают ни границы национальных парков, ни границы между государствами. В перестрелках и настоящих боях с этими сухопутными пиратами гибнут люди: рейнджеры, охраняющие заповедники, пограничники и полицейские. Слонов продолжают убивать, а бивни отправляют за границу нелегально. Таможня запрещённые грузы ищет и находит, но окончательно перекрыть эти потоки пока не в силах.
Об этом и рассказывает Сергей Ястржембский в своей картине. Но не просто ужасается размерам катастрофы, а предлагает выход. Он уверен, что Россия может безболезненно поставлять в Китай 40–50 тонн мамонтовой кости в год. И этого вполне хватит, чтобы закрыть потребности китайского рынка в слоновой кости. Мамонтовую кость добывают в Якутии.
– Экосистема тундры очень нежная, – заметил режиссёр, – и ни в коем случае здесь недопустимо использование помпового оборудования для поиска кости, что сейчас, к сожалению, происходит во многих местах, например, на Новосибирских островах. И в нашем следующем фильме – «Страсти по мамонту» – мы как раз поднимаем эту тему и объясняем, что безопасная добыча – это когда сама земля, вечная мерзлота выдавливает из себя и лифтом поставляет на поверхность какие-то фрагменты мамонтовой кости. И пастухи, и охотники, когда проводят этот весенний мониторинг, находят эти фрагменты. Либо происходит обрушение берега вдоль Северного Ледовитого океана. Волна, прибой, весенние паводки разрушают прибрежную зону и обнажаются фрагменты, которые люди тоже достают. Так находят до тридцати процентов мамонтовой кости в России. Но когда они сами используют пожарное оборудование – брандспойты, из которых под огромным давлением бьёт вода и разбивает берег – вот это уже пахнет экологической катастрофой. Но 40–50 тонн в год даёт нам сама природа. И для Китая этого хватит.
Что касается местных африканских жителей, которые охотятся на слонов, чтобы банально приготовить себе еду, то тут, по мнению Сергея Ястржембского, изменить ситуацию гораздо сложнее. Потому что в этом случае придётся решать проблемы голода и нищеты, а это по-настоящему глобальная задача, справиться с которой не удаётся многие годы. К тому же к убийству слонов ради пропитания добавляется истребление зверей человеком в борьбе за природные ресурсы – воду и территорию. Слоны, антилопы, зебры вытаптывают и сжирают посевы, лишая крестьян еды и средств к существованию. Люди в ответ убивают диких животных. Правда, есть в Африке места, где посадки от тех же слонов защищают обыкновенные пчёлы. Ульи просто развешивают по периметру поля, соединив их проволокой. Слон непременно заденет проволоку, пчёлы вылетят посмотреть, кто нарушил их покой и обязательно искусают нарушителя. Слон в панике бежит, но запомнит место, где ему сделали больно и в будущем будет обходить его стороной.
Картина Сергея Ястржембского в мае 2016 года победила на VII Международном кинофестивале в Нью-Йорке (NYCIFF) в номинации «Лучший документальный фильм». В ноябре того же года «Кровавые бивни» вошли в длинный список на приз Американской киноакадемии кинематографических искусств и наук «Оскар» в номинации «Лучший документальный фильм». В январе 2017 года Сергей Ястржембский получил «Золотого орла» – премию Национальной академии кинематографических искусств и наук России за лучший неигровой фильм года. Однако, по словам режиссёра, все попытки показать «Кровавые бивни» в Китае успехом не увенчались. Слишком резким и неполиткорректным показалось им высказывание авторов.
Сергею Ястржембскому предложили выложить фильм для бесплатного просмотра в интернет, но предварительно перевести его на китайский язык.
– Это свежая мысль! Спасибо Ельцин Центру за эту идею! – одобрил предложение режиссёр, – мы сейчас хотим переделать наш сайт – студии «Ястребфильм». Ввести там функцию показа фильмов. Думаю, что не бесплатно, но по разумной цене. И переведём ещё и на китайский.
– А почему вы вообще сняли фильм про слонов?
– Потому что это одна из разыгрывающихся на наших глазах мировых природных катастроф. И в данном случае, будучи охотником с двадцатилетним стажем, я не мог пройти мимо того безобразия, которое творилось и продолжает твориться в Африке и некоторых странах Азии ради получения слоновьих бивней – ivory – слоновой кости для рынка Китая. Это протест, если хотите. Протест человека, который очень любит природу. Любит африканскую природу, естественно. Человека, который считает, что разумная регулируемая охота является современным способом сохранения дикой природы. И я категорически не могу допустить мысли, что мои дети, мои внуки лет через десять-пятнадцать не увидят слонов, если окажутся в Африке. Это фильм-протест.
– Но при этом в вашем собственном списке трофеев есть так называемая «Большая африканская пятёрка», куда вместе с буйволом, львом, носорогом и леопардом входит и слон.
– Конечно.
– Нет ли здесь противоречия?
– Никакого противоречия. Наоборот. В фильме я эту тему не затрагивал. Но дело в том, что есть страны Африки, где популяция слонов выбита полностью. Есть страны, где популяция слонов сокращается на наших глазах огромными темпами. Ну, например, Кения, где охота на слонов запрещена. А есть страны, где существует переизбыток слонов. Это Зимбабве, Ботсвана, Южно-Африканская республика. Здесь количество слонов настолько велико, что это несёт в себе прямую угрозу биоразнообразию. Поскольку слон в течение двадцати часов в день чем занят? Он питается. Потому что прокормить такую массу, такое тело очень сложно. Когда он есть, то может поедать всё. И чем больше слонов, тем больше пищевая нагрузка на километр леса и саванны. И там, где переизбыток слонов, это уже привело к обеднению видового разнообразия. Потому что не хватает пищи, не хватает зелёной массы для других видов животных. Они начинают покидать эти места. Но так как площади диких лесов саванны сокращаются, эти животные выходят туда, где находятся сельскохозяйственные плантации и люди. Итог этого явления печален – люди начинают уничтожать этих животных. Везде должен быть баланс. Баланс нарушен человеком и человеку надлежит следить за этим балансом. Поэтому где-то слонов надо защищать, как мы это делаем в нашем фильме. А где-то, к сожалению, их количество необходимо уменьшать. В противном случае саванна обеднеет. А ведь антилопа гну имеет такое же право на существование, как и слон.
– Почему в вашей карьере режиссёра-документалиста первой стала Африка?
– Потому что первый культурологический и экологический шок я испытал в Африке. В очень продвинутом и зрелом уже возрасте. И поскольку мы с вами сейчас находимся в Ельцин Центре, уместно будет вспомнить, что на первое моё сафари в первый раз в жизни меня отпустил Борис Николаевич (Сергей Ястржембский – в 1996-1997 гг. пресс-секретарь первого президента России – ред.), дав мне семь дней и ни минуты больше. И эти семь дней стали для меня абсолютной сказкой. Сейчас это вспоминаю, и у меня сердце внутри сжимается. Это обилие запахов, фантастических цветов, невероятная «тусня» животного мира, где всё время смена картинок. Эти ухающие и занимающиеся, простите, любовью бегемоты в речке около лагеря. Гиены, которые трутся спиной о вашу палатку ночью. И это всё вместе и сразу обрушилось на человека, который только недавно тогда стал охотиться – человека, в общем, городского образа жизни. И вся прочитанная в детстве литература, все пережитые книжные приключения, всё это вспыхнуло во мне в уже зрелом возрасте. И Африка меня совершенно покорила. И поэтому, когда я вышел «на свободные хлеба» и выбрал творческую свободу, я вернулся к своей мечте – показать Африку во всём разнообразии.
– Африка в этой связи совсем не похожа на Россию? Когда вы смотрите через объектив фотоаппарата или кинокамеры?
– Есть схожие темы. Очень люблю снимать фильмы об аборигенных народах. Обожаю эту тему. У нас, слава Богу, сохранилось достаточно много таких народов на территории России. И на Урале в том числе. Я говорю о манси. У нас очень много в Сибири аборигенных народов: юкагиры, долганы, коряки, нанайцы, чукчи, эскимосы. И так далее, всех не перечислю. И все они несут в себе очень большой пласт очень интересной своеобразной культуры. Неповторимый опыт взаимоотношений с природой. Именно это я и снимал в Африке. И поэтому в этой плоскости Россия и Африка схожи.
Обсуждение фильма Сергея Ястржембского "Кровавые бивни"
– Вы сейчас сказали, что на первое ваше сафари вас отпустил Борис Николаевич. А вы с Ельциным на охоте бывали?
– Не бывал. Бывал на рыбалке. Но я был наблюдателем. Борис Николаевич соревновался с Виктором Степановичем Черномырдиным. Это была потрясающая совершенно рыбалка, потому что это было на Волге. Есть там такой санаторий «Волжский утёс» – там была, а, наверное, и сейчас есть, резиденция президента. И Виктор Степанович приехал с докладом о делах в стране к отдыхающему Борису Николаевичу. И Ельцин предложил Черномырдину пойти порыбачить. Продолжалось это минут тридцать всего. Потому что это было неспортивное соревнование. Не знаю, каким образом, но Ельцину практически каждый заброс приносил рыбу, а Черномырдину это в конце концов надоело, потому что у него не было ни одной поклёвки.
– Нам всем в «Бриллиантовой руке» показывали, как это бывает.
– Но я-то точно знаю, что никаких водолазов там не было! И Виктор Степанович просто бросил удочку и сказал: «Борис Николаевич, пойдёмте обедать» К очевидному совершенно удовольствию Бориса Николаевича, который очень любил выигрывать в разного рода соревнованиях.
– Вы работали пресс-секретарём президента Ельцина – как вам музей?
– Мне он очень понравился. Я вообще человек очень музейный. В каком плане? Мой дядя, родной брат моего отца был много десятков лет директором Музея истории и реконструкции Москвы. Моя мама работала экскурсоводом в Музее Ленина, который теперь часть Исторического музея. Меня принимали в пионеры в музее! И в каждой поездке я стараюсь найти возможность, чтобы увидеть какие-то новые музейные экспозиции. Уже посмотрел вашу падающую башню в Невьянске – был в гостях у Демидовых. И могу сказать, что Музей Ельцина – один из лучших музеев политической и исторической направленности, которые я видел в своей жизни. Он заканчивается залом Свободы, и в музее очень свободно дышится. Возможно на мне сказывается, наверняка сказывается и правильно, что сказывается, эмоциональная привязка к герою этой экспозиции, поскольку я сегодня в гостях у Бориса Николаевича. И для меня очень важный этап в моей жизни – работа с ним. Конечно же, я неравнодушный человек. Но то, как это всё сделано, какие использованы интерактивные средства, какие артефакты собраны, какие потрясающие документы, всё это очень хорошо воспроизводит дух эпохи.
– 90-е годы из музейной экспозиции похожи на ваши личные 90-е?
– Естественно, похожи. Ну, скажем… митинги Ельцина в Лужниках – я был на одном из этих митингов. События в Москве, связанные с путчем и гибелью трёх москвичей в тоннеле, – я на этих местах был. Я тогда выпускал журнал, и мы фотографировали эти места. Ещё ничего там не было убрано, были следы крови… То есть, буквально пальцами чувствуешь здесь эту эпоху, потому что в этих местах был. Уж не говорю про 1996–1998 годы, когда я был рядом с Борисом Николаевичем после избрания его второй раз президентом России. Тут уже каждая фотография пробуждала какие-то воспоминания, которыми я тут же с директором музея делился… поэтому это всё мне очень близко. Прошёл ещё раз через 90-е. И это мои 90-е.
