В 1950-х годах вирусолог Альберт Сэбин разработал вакцину от полиомиелита, которая была внедрена в мировую практику сотрудниками Института им. М. Чумакова. Сын основателя института, вирусолог, заместитель директора по науке Федерального агентства по регулированию в области пищевой продукции и лекарств США Константин Чумаков убежден, что эта вакцина может быть полезна при борьбе с COVID-19. В новом выпуске online-цикла «Мир после пандемии» 9 июня Константин Чумаков рассказывает, как именно может помочь эта вакцина, а также делится прогнозом, когда будет создана вакцина от коронавируса.
В день публикации материала в цикле Ельцин Центра в журнале Science вышла статья Константина Чумакова (в составе авторов) «Могут ли существующие живые вакцины предотвратить COVID-19?»
Интервью записано 9 июня 2020 года.
– Вы считаете, что вакцина, разрабатываемая в Институте полиомиелита, может помочь в борьбе с covid-19?
– Вакцина не разрабатывается, она существует уже больше шестидесяти лет и применяется в более чем 140 странах мира. В общей сложности ею привиты миллиарды людей, и каждый год её производят в количестве более 1 млрд доз, ничего нового в этой вакцине нет. Это живая вакцина против полиомиелита, которая была разработана в середине 50-х американским ученым. И внедрена во многих странах мира при участии советских ученых, в частности моего отца Михаила Петровича Чумакова, основателя института, который теперь носит его имя. Вакцина существует, у неё замечательный профиль безопасности и эффективности. Дополнительные исследования нужны только для того, чтобы подтвердить её эффективность против нового коронавируса.
– Эти исследования уже проводились?
– В этом состоит сама идея, которую мы предлагаем вместе с Робертом Галло, моим другом из университета Мэриленд в городе Балтимор. Вы знаете его больше как сооткрывателя вируса иммунодефицита человека. Он основатель глобальной сети, которая объединяет более пятидесяти лабораторий в мире, занимающихся медицинской вирусологией. Когда началась эта пандемия, я описал ситуацию Бобу и остальным директорам центров. Мы написали обзорную статью, в которой суммируются все научные доказательства того, что эта вакцина работает как неспецифическое защитное средство против многих патогенов – вирусных и бактериальных. Кстати, статья скоро выйдет в журнале Science. Это получило большой отклик, и сейчас Институт вирусологии человека в Балтиморе, который был основан Бобом Галло, подал заявку в Национальный институт здоровья на проведение клинических испытаний. Сейчас она находится в стадии рассмотрения, так что я осторожно оптимистичен по этому поводу. Конечно, всё движется, хоть и медленно, потому что в Соединенных Штатах очень много контролирующих организаций, и каждая хочет внести свой вклад.
– Как относятся медицинские власти к идее применять вакцину полиомиелита в случае с коронавирусом?
– В России это гораздо проще. И может повториться история с полиомиелитной вакциной, которая произошла в 50-е годы, когда Альберт Сейбин не мог пробиться через все американские государственные разрешающие организации и вынужден был отвезти вакцину в Советский Союз, где мой отец провел массу клинических испытаний и тем самым внедрил эту вакцину в мировую практику.
Уже после того, как в Советском Союзе полиомиелит был в значительной степени ликвидирован, в Америке начали прививать этой вакциной. Фактически произошел такой бумеранг. Теперь ситуация интересна в том, что идея применять полиомиелитную вакцину для борьбы с другими заболеваниями принадлежит моей маме, Марине Константиновне Ворошиловой, которая тоже была известным вирусологом. Она эту идею продвигала и даже получила в Советском Союзе свидетельство об открытии, которое называется «Полезные вирусы человека». Идея была благополучно забыта. В Советском Союзе ей не дали хода. Но я об этом помнил, а когда переехал в Америку, начал пропагандировать эту идею всем кому можно. Но дальше разговоров дело не шло.
Сейчас ситуация с коронавирусом привлекла к ней интерес. Помогло участие Боба Галло, который с энтузиазмом отнесся к этой идее и взялся её пробивать. Это дает мне некоторый оптимизм, что идея пробъётся но, опять же здесь всё не так просто. Нужно получить финансирование в Национальном институте здоровья, надо получить разрешение в FDA, надо получить разрешение всяких этических организаций, всё согласовать. В отличие от стран с более авторитарным режимом, у демократии есть такое свойство всё зависит от самого слабого звена в цепи. Достаточно одному не очень дальновидному чиновнику выразить сомнение, как весь процесс останавливается. Чтобы подстраховаться, мы решили эту идею пропагандировать во всём мире. Например, мы получили подтверждение из Ирана, что они собираются начать такие испытания. Я позвонил в Москву Айдару Айратовичу Ишмухаметову, который является сейчас директором Центра иммунобиологии, который в своё время основал мой отец под названием Институт полиомиелита. Он очень тоже заинтересовался, обсудил это с министром, и решение было положительное. Потом они связались с губернатором Кировской области и испытания начались. У меня пока нет подробностей, но ситуация может повториться и наша идея реализуется именно в России. Это было бы приятным сюрпризом для меня.
– Вы несколько раз упомянули FDA. Это Федеральное агентство по регулированию в области пищевой продукции и лекарств в США, где вы являетесь заместителем директора по науке?
– Да, я заместитель директора по науке, это называется associate director for research в отделе вакцин. Мы оцениваем безопасность и эффективность новых препаратов, отслеживаем то, как они применяются. Не то, чтобы каждая серия вакцины проходит обязательный контроль. Просто, когда новая вакцина разрабатывается, это делается в академических институтах, частично в Национальном институте здоровья, и, конечно, в биотехнологических компаниях . Когда у них возникает новая вакцина, они должны её проверить на безопасность и эффективность. Проводятся клинические испытания, в которых существует три стадии. Первая – в основном оценка безопасности, когда вакцина применяется на очень небольшом количестве добровольцев. Они отслеживают реакции, оценивают иммунный ответ. Оценивать эффективность очень трудно, когда речь идет о двух десятках человек, но если безопасность доказана, то дальше начинается вторая фаза, где опять отслеживают безопасность, но уже на большем количестве субъектов. Делается упор на её эффективность. Если оказывается, что действительно есть намек на эффективнось и вакцина может быть полезной, тогда начинается третья фаза. Прививается существенно большее количество человек, может быть несколько сотен или тысяч человек. Всё это контролируется FDA. На каждый шаг оно выдает разрешение – это так называемые IND investigational New Drug. Всё это время происходит интенсивный диалог между спонсором, тем кто разрабатывает вакцину, и сотрудниками агентства.
– Существует несколько разработок вакцин от коронавируса. Сколько из них прошли первую и вторую, или, может, все три стадии?
– В разных странах по-разному. Я основываюсь на информации в публичных источниках и не могу говорить о вещах, связанных с внутренней ситуацией в FDA, это является коммерческой тайной. Но из того, что имеется в открытом доступе, я понимаю, что только в Китае уже пять вакцин, которые прошли две фазы. В США, насколько я понимаю, по крайней мере, две вакцины прошли. Тут прослеживается ситуация face one two, они как бы объединяются, но третьей стадии ещё ни у кого нет. И проблема состоит в том, что, например, в Китае сейчас этого сделать нельзя. В Китае просто нет коронавируса, даже невысокого уровня заболеваемости, поэтому набрать статистически достоверное количество добровольцев трудно. Чтобы показатели были достоверны, их необходимо десять тысяч. Речь идет о серьезным и дорогом предприятии.
– Вы предполагали, что вакцина будет разработана осенью этого года. Не хотите скорректировать свой прогноз?
– Знаю из пресс-релизов компаний, которые разрабатывают вакцины и проводят клинические испытания, что третья фаза начнётся в июле. Это зависит от того, насколько быстро они смогут набрать необходимое количество волонтеров и насколько эффективна будет сама вакцина. Предположим, если эффект будет близок к стопроцентному, то возможно, не понадобится десять тысяч волонтеров. Длительность третьей фазы зависит от количества добровольцев, которых удастся привить. И, конечно, от результатов. На это уйдёт 2–3 месяца. Первые результаты появятся к началу осени. Вопрос, насколько быстро удастся организовать производство этой вакцины в массовом количестве, остаётся открытым. Насколько я знаю, производство вакцин начинается сейчас, не дожидаясь результатов клинических испытаний. Обычно так не делается: пока не получено добро от FDA о том, что третья фаза прошла успешно, никакая компания не станет инвестировать в производство. Это был бы финансово рискованный шаг, но в данном случае денег не жалеют. Существует значительная поддержка со стороны государства, поэтому взята стратегия на определённый риск. Если всё пройдёт благополучно, то к концу осени или началу зимы начнутся массовые прививки.
Возможно, я слишком оптимистичен и просто описываю оптимистический сценарий, который может не реализоваться.
– Не может ли получится так, что в спешке будет дано добро на мало исследованную вакцину, какие риски тут могут быть?
– Риски, конечно, могут быть, если торопиться. Когда срезают углы, всегда возникают риски. Риски бывают даже тогда, когда препарат прошел испытание по всем правилам, и приходится снимать его с производства задним числом. Кроме третьей фазы, существует еще и четвёртая фаза, как у нас говорят post-marketing surveillance: когда препарат допущен к производству и применению, но всплывают осложнения. К сожалению, есть примеры, когда препараты снимаются с производства уже после того, как им была выдана лицензия. Риски существуют всегда. Первый риск достаточно очевидный, вакцина может быть неэффективна, и это легко проверить. Другой риск состоит в том, что существует феномен, когда антитела вирус не убивают, а наоборот способствуют его проникновению в клетку. Этот феномен был описан в исследовании некоторых вакцин, которые были приостановлены. В данном случае такие опасения были и основывались они на опытах над животными, инфицированными вирусом SARS-1, который возник в 2003 году. Он достаточно близок. Первые данные из первой и второй фазы показали, что должного эффекта не происходит. Конечно, надо быть очень осторожным и соблюдать баланс между необходимостью быстро остановить пандемию, защитить людей и тем, чтобы сделать это правильно и не нанося ущерба.
– Когда вакцина будет разработана, насколько вероятен шанс, что вакцинация станет обязательной?
– В Америке это невозможно в принципе, обязательной вакцинации быть не может. Здесь в Америке вакцинация необязательна. Население стимулируют к вакцинации детей тем, что школа требует справку о прививке, и без этой справки попасть в школу довольно трудно. Это как бы добровольно-принудительные меры. Хочешь, чтобы твои дети учились в школе, изволь их привить. Никому не хочется, чтобы в классе с вашими детьми сидели дети, которые могут заболеть какой-то неприятной болезнью. В данном случае, речь пойдет о прививке уже взрослого населения, пожилого, в первую очередь. Думаю, что большинство разумных людей заплатят большие деньги и выстроятся в очередь, чтобы получить такую прививку. Конечно, не все. В современном мире существует масса людей, которых можно назвать Homo sapiens с большой натяжкой. Но надеюсь, что количество антивакстеров снизится. Если нам удастся разработать хорошую эффективную вакцину, это будет хорошей рекламой для вакцинологии в целом.
– К сожалению, это не только их дело, мы живём в одном обществе и пользуемся одними социальными институтами.
– Это так и не так, на самом деле. Чтобы пандемия прекратилась и распространение вируса в популяции остановилось, не надо прививать всех, достаточно привить большинство. В начале пандемии называлась цифра 60-70 процентов. На основании этого репродуктивного числа можно посчитать, какой процент человеческой популяции должен стать иммунным, чтобы приостановилось распространение вируса. Эта модель была построена на довольно примитивной и не совсем правильной математической модели. Более точное моделирование показывает, что этот процент гораздо ниже. Меньше половины населения должно получить иммунитет для того, чтобы популяция в целом стала иммунной. Мы все отличаемся друг от друга по восприимчивости к вирусу, и существуют прослойки, которые более устойчивы или менее устойчивы. Если в модель ввести эти параметры гетерогенности, то окажется, что критический порог популяционного иммунитета ниже, чем если их совсем не учитывать.
– По-прежнему звучат голоса медиков и ученых, которые говорят о том, что угроза, связанная с пандемией, сильно преувеличена, и меры жёсткого карантина в большей степени бессмысленны?
– Задним умом мы все сильны. То, что мы пережили в начале года, никто не ожидал. Среди экспертов-вирусологов в январе никто не осознавал всей серьёзности ситуации. Был SARS-1, его подавили довольно быстро, потом был MERS, похожий вирус, его тоже быстро задавили карантинными мерами. Казалось, что и с этой заразой мы справимся. Но тут произошел некоторый сбой, который имеет объективные и субъективные причины. Оказалось, что эта инфекция гораздо более зловредная. В феврале-марте, когда принимались решения о карательных мерах, не было четкого понимания того, насколько эта болезнь опасна. Естественно, когда эпидемия возникает, то часто бывает иллюзия, что болезнь более злая и смертность выше. Например, если вы помните, была пандемия гриппа в 2007 году, которая началась в Мексике. По их сведениям, смертность была больше 10 процентов – катастрофическая. Потом выяснилось, что учитывалась смертность только среди тех, кто обратился в больницу и был в тяжёлом состоянии. Потому что человек, который просто простудился и кашляет, он в больницу не идёт, а сидит дома и справляется подручными средствами. Когда провели исследования и проверили, какова же смертность на каждый инфицированный случай, то оказалось, что она меньше, чем при сезонном гриппе.
Пандемический вирус оказался менее зловредным, чем обычный. В данном случае похоже, что чем дальше, тем оценка смертности ниже и ниже. У нас до сих пор нет надежных цифр по заболеваемости и смертности. Этим объясняется широкий разброс показателей между разными странами. Ещё рано подводить итоги, но уже понятно, что смертность этого вируса невысокая. Я не могу назвать точную цифру, но она безусловно меньше одного процента. Многие люди бессимптомно заболевают, потом иммунная система успешно справляется с вирусом, и они об этом даже не знают. Среди тяжело заболевших, конечно, смертность значительная. В основном не от вируса, а от тех осложнений, которые связаны со свертываемостью крови и отёком лёгких. Тяжёлые последствия возникают у пожилых людей с сопутствующими хроническими заболеваниями. Если здоровый человек заболевает коронавирусом – это неприятно, но не смертельно.
Задним числом кажется, что карантинные меры были немножко излишними. Если будет вторая волна, то они будут не такими строгими. Кстати, вторая волна уже началась в Иране. Они довольно рано решили покончить с карантином, и заболеваемость пошла вверх. Европа довольно эффективно справилась, но очень строгими мерами. В Европе были меры не менее строгие, чем в России, и заболеваемость пошла на спад. Что будет дальше? Правильным решением было бы ослабить карантин, но не полностью. Ношение масок станет нормой на какое-то время. Пожилым людям стоит поберечься, а молодёжи надо начинать работать и жить нормальной жизнью.
– При ответе на вопрос «выдержало ли российское здравоохранение испытание пандемией», есть полярные оценки: одни утверждают, что медицина не только выдержала, но и показала себя более эффективной; другие считают, что пандемия обнаружила развал отечественной медицины, кризис. Ваша оценка?
– Могу только полагаться на то, что слышу из средств массовой информации. У меня нет никаких личных наблюдений по поводу того, что происходит в России. И в России и в Америке одни люди кричат, что это провал администрации, а другие говорят, что всё идёт по плану. Зависит от того, к какому лагерю вы относитесь. Я смотрю на это очень просто: задним умом мы все сильны говорить о том, что надо было сделать. Конечно, это лукавство. Тут прослеживается политическая подоплека и введение мер имело политический подтекст. И отмена мер имеет политический подтекст. И здесь ничего нет удивительного. В Америке уровень политической истерии не меньше, чем в России. Он по-другому проявляется. Когда президенту Трампу сказали, что существует средство от малярии, и оно эффективно, он тут же решил приободрить население. Его противники начали кричать, что он ничего не понимает в медицине, что правда, он просто пересказал то, что ему сказали советники. И тут же некоторые губернаторы из Демократической партии запретили применение этого препарата. Потом оказалось, что препарат всё-таки работает и его рекомендовали как одну из эффективных мер.
Понимаете, здесь сразу внедряется политика. Препараты, которые разрабатывались до коронавируса, предложили, и они в какой-то степени работают. Но недавно была опубликована статья в The Lancet, что они не работают и даже осложняют заболевание и увеличивают смертность. У меня сразу возникло подозрение на политическую подоплеку. Через две недели исследование из этого престижнейшего журнала было отозвано. Оказалось, всё враньё.
Проблема не в том, что ученым нельзя верить. Уровень политизации достиг того, что люди готовы рисковать жизнями своих сограждан, чтобы доказать политическую точку зрения. Это неправильно. Люди должны одуматься, как в России, так и в Америке.
Иногда по субботам и воскресеньям я езжу кататься на велосипеде. У нас тут есть небольшое озеро, вокруг которого расположены кафе, рестораны – увеселительное место. Я был поражён в это воскресенье: все вывалили на улицу, солнышко светит, все сидят в ресторанах, стоят кучками, разговаривают, половина людей без масок. Жизнь продолжается.
Будет ли вторая волна? Может быть. Ничего страшного. В конце концов, всем надо приобрести иммунитет. Молодые люди продолжают заниматься своими делами. Это правильно, нечего сидеть со страхом, что ты сейчас умрешь. Вероятность очень невелика. В США количество смертей от коронавируса незначительно по сравнению с другими заболеваниями. Оно в два раза превышает то количество людей, которое умирает от сезонного гриппа каждый год. Я не стараюсь приуменьшить значение, просто возьмите таблицу смертности и посмотрите, сколько людей погибает от других причин. Оказывается, что коронавирус не является лидирующей причиной смертности. Вы можете подумать, что больницы переполнены больными коронавирусом. Это не так. Количество больных коронавирусом составляет около 25 процентов. По крайней мере, там, где я живу.
Ослабление карантинных мер должно преследовать гуманитарные цели, потому что вы не можете представить, какое количество людей умрет не от коронавируса, а от карантинных мер. Из-за того, что приостановлены плановые операции, лечение людей с хроническими заболеваниями тоже не так эффективно, как было до этого. Нужно соблюдать баланс – защитить от коронавируса, но и подумать о других заболеваниях тоже.
Все видео проекта «Мир после пандемии» на Youtube
Сегодня сложно давать прогнозы, но еще сложнее – их не давать. Как заставить себя не думать о том, каким будет мир после пандемии? Как изменится власть, отношения между странами, экономика, медицина, образование, культура, весь уклад жизни? Сумеет ли мир извлечь уроки из этого кризиса? И если да, какими они будут? В новом (пока онлайн) цикле Ельцин Центра «Мир после пандемии» лучшие российские и зарубежные эксперты размышляют над этими вопросами. Наивно ждать простых ответов, их не будет – зато будет честная попытка заглянуть в будущее.
