Журналист, редактор отдела политики «Новой газеты» Кирилл Мартынов в онлайн-цикле бесед Ельцин Центра «Мир после пандемии» говорит о том, что нынешняя ситуация лишь проявила и обострила давние тенденции, как запутанно устроена нынешняя социальность; и что тот словарь, который взят из культуры ХХ века, сейчас не очень хорошо подходит для описания происходящего.
Интервью записано 4 апреля 2020 года.
Мне кажется довольно очевидным, что мир не будет прежним. Сложилась странная ситуация, когда западные страны, а за ними весь мир решили не рисковать своими гражданами, в первую очередь старшего возраста, и понести какие-то чудовищные, пока никому не понятные экономические потери, и затащить за собой менее благополучные страны в эту этическую ловушку или воронку.
Отдельно надо обсуждать насколько это правильно. По всей видимости правильно, потому что какие другие ещё варианты были? Один мой студент-историк довольно драматично говорит: «Смотрите, в каком мы с вами мире живем уже сейчас, в 2020 году! Если бы раньше у нас была бы эпидемия со средним возрастом скончавшихся от неё 60+, то конечно, мир бы этого просто не заметил. Мы жили в очень циничном мире, в котором, когда старики умирают, это считается естественным ходом событий». Короче говоря, с этической точки зрения, понятно, что, наверное, у мира не было других вариантов при нынешнем уровне развития эмпатии.
Но штука в том, что эпидемия совпала с очень многолетним ходом каких-то технологических, социальных изменений, которые мы активно обсуждали, иногда в виде шутки, например, у меня было несколько лекций полушуточных про секс с роботами. Сейчас мне кажется это очень актуальным, потому что роботы не болеют ничем, у них тоже есть какие-то вирусы, правда, но они нам точно не опасны, по крайней мере, в биологическом смысле слова. Мы со своей сложно устроенной эволюцией находимся всё время под какой-то угрозой, которую не всегда можем предотвратить; мы довольно архаичны, конечно, по сравнению с машинами, которые устроены намного проще, и в этом смысле намного устойчивее. Итак, были изменения, которые накапливались за последние два или чуть больше десятилетия, которые сейчас сошлись с этой пандемией и в общем обозначили границу того мира, в котором мы жили.
Во-первых, это интернет, мы уже привыкли к интернету, что такого в интернете? А двадцать лет назад его не было в современном смысле слова. Он существовал, им пользовались десятки миллионов людей, в основном айтишников, энтузиастов и учёных. Но он не играл заметной роли в повседневной жизни, и ни одну из предыдущих пандемий или каких-то чрезвычайных событий, которые бы касались большого количества населения земли (типа мировой войны), мы, люди в интернете, не переживали, не проговаривали, не показывали. А сейчас можем взять и засесть дома и делать вид, что у нас какая-то социальная жизнь продолжается. Это – банальность, просто потому, что мы к этому привыкли, но так нельзя было сделать еще десять лет назад – и люди к этому были не готовы, и просто инфраструктуры для этого не было, а сейчас она есть.
Большие данные и алгоритмы
Огромное количество данных собирается о человеческом поведении. В позапрошлом, кажется, году уже вышла книга с претензией на фундаментальность – «Надзорный капитализм» Шошаны Зубофф, это гарвардский историк труда. Она говорит, что данные, которые обрабатывают человеческие опыты, любой человеческий опыт: еда, секс, отдых, болезни, деньги, долги, всё что угодно ещё, можно превратить в какой-то набор данных. А дальше можно собрать все эти данные и построить статистическую модель, которая потом позволяет использовать эти данные в рыночном ключе, и в принципе использовать их без участия человека, в автоматическом режиме. Это, собственно, система сверхнадзора. Человек не то чтобы что-то подобное не мог предчувствовать, но вряд ли он мог бы догадаться, что именно так всё получится.
Это история о том, что данные – это новое золото. Мы постоянно отдаём данные, мы не захотим, наверное, уже жить в мире, где мы эти данные не отдаём, потому что это неудобно. Неудобно заказывать такси по телефону, неудобно хранить деньги там, где хранили, в трёхлитровых банках или под матрасом… Всё, что было без цифры, было в общем довольно сильно неудобно, и есть миллион причин, почему мы хотим отдавать наши данные. Мы прямо сейчас их отдаём, когда делаем это видео, это интервью. И это означает, что у бизнеса, с одной стороны, и тех компаний, которые имеют к этим данным доступ, и у государства, с другой, есть огромные возможности по анализу этих данных, по извлечению из них дополнительной пользы для манипуляции и так далее. Мы к этому шли не первый год, но во время пандемии мы всем разрешили эти данные собирать. Есть понятный аргумент: если люди умирают, то, наверно, лучше отказаться от какой-то дополнительной части личных прав, ты и так сидишь дома. Но ещё и давай мы будем при помощи телефонов или других косвенных данных следить за тем, как люди соблюдают карантин, как распространяется пандемия, банальный тоже тезис. Но смысл в том, что мы не сможем сделать вид, что этого процесса не было. Не очень даже важно, как будет выглядеть слежка дальше, но очевидно, что мир, где все данные собраны, проанализированы и все привыкли к этому, и все считают, что это нормально, это не тот мир, который был в 1990-м году или в 2000-м или даже в 2010-м. Это совершенно другое качество (слово «качество» здесь немножко флером бодрости чиновнической отдаёт), но в общем это совершенно другой уровень отношений человека с государством, человека с работодателем, людей друг с другом и так далее. Это сейчас санкционируется на наших глазах, и дальше будет существовать.
Так же много говорилось, что алгоритмы заменят нас на рынке труда. Сейчас довольно очевидно, что в этой части просто зажегся зелёный свет, потому что, пожалуйста, если сейчас выйдет на рынок какая-то условно суперинновационная компания, которая скажет, такси и вообще общественный транспорт – это небезопасно; но если это будут роботы, и мы будем дезинфицировать салон после каждой поездки, то прекрасно, всё, пожалуйста, вы можете ездить.
Затем, если работники и так уже ушли на удалённые режимы работы, то почему бы часть их функций не делегировать алгоритмам, которые прекрасно будут с ними справляться? Так мы сэкономим на инфраструктуре, логистике и так далее.
Короче говоря, если резюмировать все эти вещи, которые мы накапливали в течение последних двух десятилетий развития нашей цифровой IТ-цивилизации, они сейчас становятся наконец-то явными, и кажется, что сейчас для них наступает момент, когда они нормализуются, а старый мир окажется достаточно бессмысленным.
Обновление системы образования
Пример, который близок – это происходящее с образованием. Совершенно непонятно, как люди собираются лекции читать. Допустим, в сентябре начнётся нормальный учебный год, в 99 процентах российских университетах читаются лекции, и я себе представляю: мы сидели все здесь, в "Зуме" общались, смотрели видео и тем развлекались, пытались работать, пытались быть эффективными, простите за выражение. Но в сентябре мы все придём, кто-то вскарабкается на кафедру и начнёт говорить: «Здравствуйте, дорогие друзья, меня зовут так-то, я сейчас вам прочитаю полезную лекцию». Это в принципе история про то, что этот сценарий будет смотреться ужасной архаикой, он и так был архаичным, но теперь, после этих месяцев, будет понятно, что это было просто не нужно. Таких примеров в разных сферах десятки. Штука в том, что пандемия обнулила все истории, заново их перезапустила и, наверное, самая правильная установка, это то, что стоит думать, как будет выглядеть следующий этап развития человеческой цивилизации. Очень увлекательно, что мы в этой истории тоже сумели поучаствовать, потому что казалось, конечно, что мы так и будем жить в каком-то шлейфе ХХ века, который никогда не закончится.
Медицина и общественный договор
Что мы понимаем под кризисом медицины – это то, что медицина оказалась не готовой к нынешней ситуации. Если честно, я не уверен, что это можно назвать кризисом медицины, потому что со статистической точки зрения, если бы у нас каждый год были подобного рода пандемии, то, во-первых, мы бы сейчас особо не удивлялись ничему, во-вторых, наша медицинская система была бы (я не про российскую, про мировую в целом) гораздо более готовой к такому развитию событий. Просто потому, что на это было бы ориентированно массовое здравоохранение, которое исходило бы из того, что есть какие-то сезонные или постоянные проблемы. Была бы фармакология, которая работала бы на эти же вещи.
Мне люди, которые работают в фарминдустрии, объяснили, что здесь есть некоторый цинизм и некоторая рыночная логика, но в целом позиция довольно понятная: если вы хотите зарабатывать деньги на продаже лекарств, то должны делать лекарства от тех болезней, которыми болеют много людей и которые угрожают их жизни. Действительно, здесь нет ничего такого уж нового. Поэтому огромные деньги крутятся в борьбе с онкологическими заболеваниями, с другими видами возрастных проблем, с хроническими заболеваниями, короче, с теми вещами, которые в обычной жизни большинству из нас или всем нам так или иначе грозят. Если у вас, соответственно, бывают пандемия раз в 100 или в 50 лет, то нет такого фармакологического бизнеса, который мог бы на такой пандемии зарабатывать деньги. А вот если бы они последние 50 лет разрабатывали противовирусные лекарства, то, наверное, ситуация сейчас была бы сильно проще, может, вообще никакой проблемы не было бы, просто те люди, которые этим бы занимались, они бы разорились. Должно ли этим было заниматься государство в большей степени? По всей видимости, да, но при этом государство должно было убеждать налогоплательщиков, что надо сюда вкладывать деньги, хотя никакого видимого эффекта не было бы. «Испанка» была сто лет назад, гонконгский грипп был в 1968 году, короче говоря, никто практически этого не помнит, никто из ныне живущих людей с этим не сталкивался. Медицинская система ориентирована на предсказуемые вещи, а на редкие непредсказуемые ситуации, так же, как и всё остальное, медицинская система, даже хорошая, ориентирована гораздо меньше. И это касается не только фармакологического бизнеса, который денег хочет заработать, это в целом нормальная логика. Вы должны продавать то, что пользуется спросом, а противовирусные препараты не пользовались спросом, в таком объеме на них заработать особенно было нельзя.
То же – с государством, оно исходит из того, что будет столько больных с проблемами с лёгкими, у них столько-то будет этих аппаратов, все это простая статистика. Довольно трудно заставлять людей платить налоги за то, что, в общем, не пригодится.
В то же время люди вроде какого-нибудь историка Нила Фергюсона говорят, что если за время вашего биологического существования ужасных событий, типа пандемии или финансового кризиса крупного не было, то вы к нему не готовы, у вас нет такого опыта, и вы вообще его не ждёте. И вот он появляется, и меняется всё.
Мне кажется, что дальше надо обсуждать, какие политические системы, какие социальные системы оказываются готовыми. Из медицины надо «собрать» что-то более сложное, что-то более гибкое. Еще мне кажется, что симпатичные в целом по своей риторике люди под названием либертарианцы, которые нам рассказывали про свободу частных контрактов, они, конечно живут в мире, где вообще вирусов не существует, где не существует пандемии. Просто потому, что нет никакого способа быть либертарианцами и одновременно бороться с пандемией, как мне представляется.
Страны, у которых есть, с одной стороны, демократическое правительство, с другой – довольно гибкая система налогообложения, то есть государство, которому люди доверяют, за него они сами проголосовали, это государство обладает ресурсами, полномочиями вмешиваться в ситуацию в случае экстренных событий. Эти государства, мне кажется, сейчас демонстрируют, что они более адаптивны к вызовам, которые ставит этот кризис медицины, системы здравоохранения, которая просто не рассчитана на такие события.
Вы должны доверять вашему правительству, чтобы правительство могло на законных и морально оправданных основаниях облагать вас большими налогами, чтобы в случае чего эти налоги были использованы не только на помощь нуждающимся, но и на решение каких-то экстренных задач. Общественный договор выглядит примерно таким образом. Тут много еще всяких этических вопросов, ну, например, не очень понятно, можно ли и нужно ли обвинять политиков за то, что они не подготовили систему здравоохранения к такой пандемии, должны ли они были 40 лет перед этим собирать с нас деньги? Опять же я сейчас не про Россию говорю, должны ли были немецкие политики 70-х годов собирать деньги на то, чтобы Германия была супер готова к таким событиям и совсем никто не умер. Вопрос совершенно не очевидный.
Чрезвычайные полномочия
В течение уже длительного времени мы наблюдаем, как в разных ситуациях демократические государства расширяют свои полномочия и иногда действительно сохраняют их и после завершения чрезвычайной ситуации. Многие у нас ссылаются на события после 2001 года, когда в Америке появились новые цензурные законы и так далее. Американские либертарианцы очень любят ссылаться на негативный, с их точки зрения, опыт Второй мировой войны, когда федеральное правительство получило самые большие в истории в Америки полномочия, но есть и другие примеры. Есть люди, которые используют методологию Фуко, я могу сослаться на текст Девида Хофмана (David Нoffman) «Взращивание масс. Модерное государство и советский социализм 1914–1939». В этой маленькой книжке он говорит, не разворачивая тему подробно, что Советское государство если и совершало всякие ужасные преступления, то при этом вообще ничем не отличалась от других модернистских проектов первой половины XX века. И он начинает перечислять: военная цензура – смотрим, в эпоху Первой мировой войны, 1916 год – военная цензура во всех странах Европы, концлагеря во всех странах Европы, массовая пропаганда во всех странах Европы. Принудительные массовые гигиена и образование, когда нужно было из людей делать солдат и рабочих – в общем это тоже везде происходило. В чём отличие советского опыта, так это в том, что после окончания войны эти системы не были свернуты. И мне кажется, что когда мы читаем Латура из России, то понимаем, что у нас немало шансов оказаться внутри карикатуры на факульдианскую биополитику сегодня, когда надзор во имя здравоохранения, гигиены и снижения смертности становится всеобщим. Но у нас на это больше шансов, чем во Франции, где есть множество партий, свободы СМИ, короче, где есть институты, которые не заинтересованы в том, чтобы карантинные меры сохранились навсегда. Мы находимся в ситуации, когда у нас этих институтов нет, у нас есть отдельные, сильно обеспокоенные граждане, которые это всё как-то обсуждают. Но наша собственная история показывает, что когда мы вводим какие-то экстренные меры, то потом они становятся методами. По крайней мере Хоффман утверждает, что так случилось после окончания и Первой мировой и Гражданской войны в России, они так и остались методом советского управления, все эти институты просто были законсервированы с эпохи военной чрезвычайщины.
От приватности к домашнему насилию
Приватность, мы её очень любим и всячески её защищаем, и, наверное, не случайно она действительно нам дорога. У меня нет четкой уверенности, что приватность не является одним из институтов индустриального или буржуазного мира, которые мы сейчас теряем или которые сейчас трансформируются. У меня нет уверенности, что у нас есть способ эту приватность защитить. Здесь есть анекдотические моменты. К примеру, я сейчас нахожусь на своей кухне и я не большой фанат неограниченное число людей пускать на свою кухню. Я подобрал какой-то нейтральный фон того, что у меня за спиной, но за спиной у нас ещё могут оказаться плачущие дети, родственники, недовольные происходящим, детали нашей личной жизни. То есть, когда мы все ушли в "Зум", это уже очень сильно порушило прайвеси. А если еще принять во внимание скандалы – в "Зуме" никакого шифрования нет, и что эти видео потом могут быть доступны на "Ютьюбе", даже если это была частная беседа. Анекдотический момент, по-моему, ясно показывает, что приватность строилась и продолжает строиться на некоторых очень неочевидных допущениях вроде того, что есть место, где я предоставлен сам себе, и надо мной никто не надзирает. А есть место, где я надеваю пиджак и выхожу туда, там моя работа, то есть это общественное место, и там всё по-другому. Эта грань была выдумана в какой-то момент времени, выдумана была в индустриальном обществе, когда люди начали ходить на работу. А если представить себе условную средневековую жизнь, когда все жили в одном помещении, родители при детях занимались сексом, здесь же еще домашние животные! Происходило что-то невероятно ужасное. Наша нынешняя ситуация с "Зумом", мне кажется, немного напоминает именно такую ситуацию.
Хочу заметить, что здесь нужна более сложная аналитика. Вспомню одну линию, которая, мне кажется очень спорной, но любопытной. Некоторые феминистки, например, критиковали прайвеси как понятие, которое специально изобретено мужчиной-патриархом, точнее, главой семейства. Глава говорит, что есть общественное пространство, там все должны вести себя прилично, но происходящее за закрытыми дверями в моей квартире – это моё частное дело, и никто в обществе, государстве не должен вмешиваться в эти процессы. Феминистки говорили, что прайвеси – это важный атрибут домашний власти мужчин, то есть от прайвеси до домашнего насилия – довольно короткий путь. Повторюсь, это опять-таки не вся правда о прайвеси, но штука в том, что нам придется пересматривать границы публичного и приватного. Одну линию мы уже наметили по поводу того, что все данные мы добровольно отдали непонятно кому, потому что нам это удобно и без этого нам будет жить хуже.
Лёгкие социальные контакты
С одной стороны, в нашей культуре до сих пор есть идея, что человек создан для того, чтобы бы найти свою вторую половину. Всё, что мы знаем про возвышенную романтическую любовь – это транслируется культурой ХIХ–ХХ века и до сих пор воспринимается, другой культуры у нас в этом смысле нет. Это история о том, что эта большая настоящая, наполненная страданиями и преодолениями себя и самопожертвованием любовь – всё-таки ключевая часть человеческой жизни. С другой стороны, у нас огромное количество высказываний в этой культуре начала XX века на тему как люди дьявольски одиноки, как люди атомизированы, как теряют социальные связи, как превратились в отшельников.
Мне кажется, нынешняя ситуация показывает, что ни то, ни другое не очень соответствует действительности: ни представление о вечной, прекрасной, возвышенной любви, ни идея, что мы все – самодостаточные одиночки. Все это никакого или почти никакого влияния на реальную жизнь людей сейчас не оказывает.
Скорее штука в том была (и, может, нынешняя ситуация позволит нам это зафиксировать), что количество социальных связей у людей очень сильно выросло. Кстати, это очень плохо для распространения вирусов: все постоянно куда-то ездят, с кем-то общаются, здороваются, обедают и совершают всякие другие действия, вернее, совершали пока не было карантина. Вот мир, который находился постоянно в социальном движении, и стал той почвой, на которой нынешняя эпидемия стала возможной. Думаю, что число социальных контактов у нас по-прежнему будет высоким, мы не будем ограничиваться исключительно "Зумом". К примеру, если у меня 5000 френдов в "Фейсбуке", то мне очень трудно сказать, кто все эти люди (за некоторым исключением). Несколько сотен могу назвать, но на дальше у меня фантазии не хватает. И так происходит не только в социальных сетях, это происходит с точки зрения романтических отношений.
То же касается рабочих отношений, то же, наверное, происходит с дружбой. Мы должны, конечно же, ностальгировать по старому понятному миру, где у тебя всегда был точно один лучший друг, любовь всей твоей жизни, любимый работодатель, или ты сам любимый работодатель для кого-то. Мне кажется, что обе эти модели не работают. Люди – очень социальные существа, мы сейчас видим, как все страдают из-за того, что количество социальных контактов (временно, по всей видимости) снизилось, трансформировалось во что-то другое. Мне кажется, надо думать о том, как выстроено это сообщество лёгких и, кто-то бы сказал, поверхностных (хотя это уже оценочный термин) социальных контактов, когда их очень много, они очень разнообразные. У каждого человека их всё больше и больше, но при этом ценность среднего социального контакта для обоих участников этого взаимодействия снижается, потому что люди понимают, что в общем контактов много, разных, и почему надо останавливаться именно на этом, почему не попробовать что-то ещё. Мне кажется, нам нужно разработать какой-то язык, на котором мы смогли бы эту новую социальность описывать, потому что это не язык одиночек, это язык того, что возникает слабая валентность вместо каких-то сверхценных связей и на всю жизнь. Не знаю, хорошо это или плохо.
По поводу отношений меня сейчас сильно беспокоит то, что люди заперты в маленьких российских квартирах. Если они заперты со своей семьей, то это провоцирует число бытовых конфликтов, и кто-то начинает говорить, что страна уходит в запой. Те же фемактивистки, которые смотрят на ситуацию с этой стороны, постоянно напоминают, что сейчас начнёт расти число домашнего насилия, но на это никто особо не будет обращать внимания, потому что есть более важные проблемы.
Через эти вещи, мне кажется, можно видеть, как довольно запутанно устроена нынешняя социальность, и как тот словарь, в котором мы про социальные связи привыкли говорить, и который взят из культуры ХХ века, сейчас не очень хорошо подходит для описания происходящего.
Другой досуг, рабочий ритм и взаимопомощь
Я консультировался, как правильно самоизолироваться, у своего товарища Сергея Голубицкого, который много лет писал в легендарный журнал «Компьютерра» всякие странные, подозрительные колонки. Формально про компьютерные программы, а на практике – про всякую культуру, которая Голубицкому была интересна. Голубицкий – он был человеком из будущего, и в какой-то момент, ещё в 1998 году, он самоизолировался. Не то чтобы совсем ушёл в бункер и не выходит на свет, но не ходит на работу неделями, месяцами, и в этом смысле оказался в числе людей, которые сейчас совершенно спокойно со своей семьёй переносят самоизоляцию, не сильно большое изменение в жизни. А остальные потеряли три основных столпа социализации: работу, фитнес, бар.
Голубицкий по этому поводу говорит (в данном случае я с ним согласен), что не стоит пытаться жить так, как вы привыкли, в том плане, что у нас у всех бывает рабочий день, а вечером – какой-то досуг, когда мы общаемся с семьёй, смотрим сериалы и читаем книги.
Идея – когда мы сидим дома, мы можем делать это по такому же сценарию – она не работает. Мы начинаем общаться с семьей, и это никогда не заканчивается и приводит к скандалам, то есть досуг как бы пожирает всё. Если у нас досуг был ограниченным пространством социальным, то теперь кроме досуга нет ничего. Можно начать заниматься досугом и никогда из этого не выйти, и чувствовать себя совершенно опустошенным.
Первый здесь совет – по-другому относиться к своему свободному времени, понять, как можно его разнообразить, как можно его четче структурировать и сегментировать; и попытаться отдыхать по-другому, не так, как мы привыкли, когда каждый день ходили в офис или встречались с людьми.
Второй совет – более индустриальный. По-видимому, мы всё-таки очень любим заводской гудок, который говорит нам – пора на смену, пора эту смену заканчивать. Довольно хорошо (вроде бы) работает идея, что нужно сидеть и три часа работать, затем перерыв, потом ещё три часа работать, после этого всё закончить. Есть понятие ритма, и «ритмическая гимнастика» собственной работы позволяет чуть лучше использовать навыки, которые мы получили в индустриальном мире, для того, чтобы жить сегодня.
Последний совет, это уже моя штука. Мне кажется, что сейчас надо меньше сожалеть о потерянных возможностях: кто-то в отпуск не поехал, кто-то купил годовой абонемент в фитнес и так далее. За книготорговцев сильно переживаю. Надо всё-таки попытаться понять, есть ли новые возможности, могут ли они появиться, как находить в этом ещё какой-то повод для солидарности. Если есть возможность, то стоит найти вокруг себя какого-то симпатичного человека, или книжный магазин – «Фаланстер», и придумать, как ему можно помочь. Это сильно меняет качество жизни на самоизоляции к лучшему.
Все видео проекта «Мир после пандемии» на Youtube
Сегодня сложно давать прогнозы, но еще сложнее – их не давать. Как заставить себя не думать о том, каким будет мир после пандемии? Как изменится власть, отношения между странами, экономика, медицина, образование, культура, весь уклад жизни? Сумеет ли мир извлечь уроки из этого кризиса? И если да, какими они будут? В новом (пока онлайн) цикле Ельцин Центра «Мир после пандемии» лучшие российские и зарубежные эксперты будут размышлять над этими вопросами. Наивно ждать простых ответов, их не будет – зато будет честная попытка заглянуть в будущее.
