«Историю делают не короли, а историки», — гласит расхожая фраза. А ещё историю делают источники — документы, описывающие события или повествующие о том, как думали и действовали исторические акторы.
Речь идёт не только о мемуарах высокопоставленных чиновников, фронтовых сводках или статистических данных. В последнее время в исторической науке наблюдается всплеск интереса к «эго-документам» — опубликованным или впервые вводимым в научный оборот дневникам и запискам, автобиографиям и интервью, вербальным и визуальным воспоминаниям, очеркам и письмам.
В медиазале Ельцин Центра 16 июня состоялась презентация книги «Эго-документы: Россия первой половины ХХ века в межисточниковых диалогах». О работе над ней рассказали представители авторского коллектива, вобравшего в себя цвет научно-исторического сообщества Урала.
Почему люди начинают писать о себе и своей жизни? Какие события, мысли, чувства вызывают к жизни тот или иной текст? Кому его создатель адресует своё послание? Насколько позиция автора совпадает с позицией других участников событий? Каким образом интерпретировать эго-документы, созданные под давлением?
Поднимая эти и другие вопросы на страницах книги, авторы не дают на них однозначных ответов, прежде всего демонстрируя, как можно проинтерпретировать те или иные эго-документы или их комплексы в рамках межисточниковых диалогов о России прошлого и настоящего.
По словам одного из редакторов и авторов издания, заместителя директора Института истории и археологии УрО РАН, д. и. н. Натальи Суржиковой, эго-документы демонстрируют, что исторический процесс сложнее, чем кажется. Например, известно, что в 1940-е годы в СССР действовало жёсткое трудовое законодательство: за прогул — трибунал, который может вынести смертный приговор (с заменой на отправку на фронт или без замены). По указу 1947 года за маленькие кражи на предприятиях предписывалось сажать виновного не менее чем на 10 лет.
Если работать только с официальными документами того времени, в них можно увидеть только труд по 11–12 часов в день, строгую дисциплину и строгие наказания за отступления от неё. В это же самое время рабочие вели дневники, из которых следует, что действительность была мягче. Можно было договориться с начальником цеха отлучиться на уборку картошки или согласовать с ним изготовление из заводских материалов предмета для домашнего хозяйства (сопроводив запись об этом в дневнике комментарием «а ведь и посадить могут»). Разумеется, так делали не все, и не все умели договориться с руководством, чтобы оно закрывало глаза на отлучки и прогулы. Но дневники и письма позволяют взглянуть на историю под иным углом.
Эго-документы дают возможность увидеть не только то, что человек переживал, но и дополняют исторический процесс новыми образами, — отметил один из авторов книги, заведующий кафедрой культурологии и философии Пермского государственного института культуры, профессор, д. и. н. Олег Лейбович. К примеру, дочь первого коменданта послевоенного Лемберга (Львова) в своём интервью историкам рассказала, как у её отца в комендатуре на чердаке у слухового окна круглосуточно дежурил пулемётчик.
Эго-документ — это не обязательно текст на бумаге. Например, каждый японец с детства умеет рисовать карикатуры, и военнослужащие японской армии, попавшие в советский плен, отразили свой опыт пребывания в сибирских лагерях в виде рисунков.
Важность изучения эго-документов для современной исторической науки в своём выступлении в финале презентации резюмировал директор Института истории и археологии УрО РАН, член-корреспондент РАН Игорь Побережников.
Интерес к эго-документам возник под знаком «антропологического поворота» — он легитимизировал обращение к истории человека, его повседневной жизни, эмоционально-культурной составляющей. Сам термин «эго-документ» стал популярен в 1980-х годах на Западе, а затем проник и в отечественную науку.
— В настоящий момент в гуманитарных науках существует два лагеря. Социологический подход обращает внимание на большие объекты и их структурные характеристики, а антропологический сфокусирован на конкретных уникальных ситуациях, в которых проявляется человеческая субъективность. Сторонники первого ориентированы на причинно-следственный анализ, вторые прибегают к эмпатии, пытаются сопереживать и вникать во внутренние мотивы.
Для чего нужны эго-документы и работа с ними? Она позволяет сформировать альтернативное видение истории, отличное от традиционного представления, согласно которому история — это поток, которым дирижируют некие анонимные закономерности.
— Благодаря исследованиям, мы получили возможность предложить другое определение. История — это констелляция разнообразных выборов, которые делают конкретные индивиды в своей конкретной исторической жизни.
Книга «Эго-документы: Россия первой половины ХХ века в межисточниковых диалогах» рождалась преимущественно в рамках антропологического подхода и имеет свою предысторию.
В 2013–2015 годах Наталья Суржикова инициировала исследование «История Урала в эго-документах». Цель — создание принципиально новой истории Урала от «первого лица» тех, кто занимал здесь ключевые позиции. Но исследователи вышли на более серьёзные обобщения и выпустили сборник «История в эго-документах: исследования и источники». Работа получила гранты РФФИ и РНФ и смогла создать источниковую основу для дальнейшей научной деятельности.
Ещё одна работа, которая стала стимулом в поисках, — книга «Фотокарточка на память: семейные истории, фотографические послания и советское детство» д. и. н. Игоря Нарского, вышедшая в 2008 году. Это сам по себе эго-текст, написанный в манере автобиографии, но опирающийся на другие эго-источники. Игорь Владимирович также стал одним из соавторов труда «Эго-документы: Россия первой половины ХХ века в межисточниковых диалогах».
По словам Игоря Побережникова, весь этот цикл работ важен — он представляет собой источниковедческий прорыв, введение в научный оборот большого количества новых источников. Это не «история генералов», а многоголосье, в котором звучат представители различных социальных страт.
Проблема, которую позволяет обсудить введение в оборот такого количества материалов, — определение степени автономности и интегрированности отдельного человека в общие социальные процессы. И в конце концов, это выводит исследователей на ещё более важные проблемы субъективности и субъектности.
— Благодаря эго-документам мы видим, что и в советском обществе, которое было коллективистским, была своеобразная советская субъективность и субъектность, — говорит Игорь Побережников. — Для меня как для представителя другого подхода здесь содержится ответ на важный вопрос о формировании модернового сознания, которое в СССР было своеобразным.
По словам академика, проблема исторического опыта заключается в том, что ранее исследователи обращались к онтологическому объективированному багажу, который собрало человечество. Работа с эго-документами позволяет рассмотреть этот багаж в рамках индивидуальных траекторий, и книга «Эго-документы: Россия первой половины ХХ века в межисточниковых диалогах» поможет и учёным, и неспециалистам взглянуть на важные страницы истории нашей страны под новым углом.
