Что такое утопия? Зачем она нужна, какие культурные дефициты возмещает? С чем ассоциируется утопическое — с надеждой, обретением смысла или с насилием? На эти и другие вопросы ответит новый цикл лекций «Жить несуществующим: утопии и антиутопии в культуре Нового времени», который стартовал в Ельцин Центре 13 октября.
Цикл лекций расскажет о ключевых этапах истории утопии — от одноимённой книги Томаса Мора до новейшего антиутопического кино — и позволит увидеть её объемно, в разных измерениях. Лекторы цикла — специалисты в разных областях гуманитарного знания: политической теории, истории культуры и социальных исследований, истории архитектуры и урбанистики, литературоведения и социологии литературы.
Открыла цикл его куратор — литературный критик, культуролог, специалист в области utopian studies, автор книги «В союзе с утопией» Ирина Каспэ, которая в ходе своей лекции «Что такое утопия, или Зачем изучать то, чего нет?» рассказала о разных подходах к исследованию утопий и антиутопий.
По её словам, есть две противоположные точки зрения на то, когда появилась утопия. Первая из них связана с представлением об утопии как о чём-то очень универсальном: считается, что у людей есть свойство придумывать вымышленные, воображаемые миры. А другая точка зрения — это исторический взгляд, предполагающий, что утопия появилась в определённой культуре, это представления людей, которые могут меняться.
— Кто-то считает первой утопией «Государство» Платона, иногда говорят, что это был библейский рай или Град из «Откровения» Иоанна Богослова. Я придерживаюсь той исследовательской традиции, в рамках которой принято считать, что утопия появилась в 1516 году, когда была написана «Утопия» Томаса Мора. Это самое начало Нового времени, эпоха, когда складывается современная культура и сама современность, в которой мы привыкли жить. Это время больших переломов, зарождение капитализма в Европе, именно в ту пору меняется представление людей о себе и о мире. Человек постепенно начинает вынимать себя из устойчивой системы норм, традиционных ценностей и обретает всё большую автономию, свободу, но и одиночество. Утопия — это не рай, не царство Божие на земле, это как бы некое «дополнительное», несуществующее в мире пространство, которое люди на протяжении нескольких столетий использовали, в нём была потребность.
В словарях XVII века утопия определяется как «воображаемое место или страна», а в XVIII столетии появляются новые значения этого слова. Во-первых, это обозначение литературного жанра, который переносит «наилучшее государство» в будущее и где возникает идея прогресса. Утопии в то время были очень популярны у философов-просветителей. В XIX веке термины «утопия», «утопический», «утопист» входят в политический язык и начинают использоваться для обозначения определенных политических взглядов.
— К началу XX века более ранние значения слова не исчезают, однако когда утопия начинает исследоваться и изучаться, возникает набор очень разных значений, связанных со словом «утопия». Утопическое — это уже не свойство какого-то объекта, а тип мышления, тип воображения, это особый способ видеть и чувствовать.
В традиции исследования утопического существует очень много разных школ и подходов, но они в значительной степени привязаны к определённой шкале, где один полюс — это правые взгляды, а второй — левые. И на этих полюсах даются противоположные ответы на вопрос, что такое утопия и зачем она нужна, подчеркнула Каспэ. Сторонники левых взглядов считают утопию чем-то освобождающим, а «правые» взирают на неё с тревогой и опасаются, что утопия связана с насилием.
— Эта тревога появляется в начале XX века, когда возникает традиция критики утопии, и примерно в это же время появляется антиутопия как жанр. Замятин и Оруэлл не просто описывают «плохое место», они рисуют утопию, которая стала или может стать этим «плохим местом», они представляют утопию как зло, высвечивают её теневые стороны.
Критика утопического становится особенно заметной и актуальной во время Второй мировой войны и в послевоенные годы, когда утопия становится одной из объяснительных моделей, описывающих, что стояло за страшным опытом Европы. Одновременно с критикой утопии появляются теории тоталитаризма.
В закреплении такого взгляда на утопию одну из главных ролей сыграл философ и социолог Карл Поппер. Его книга «Открытое общество и его враги» была написана ещё во время Второй мировой войны. Автор определяет утопию как что-то противоположное открытому, демократичному обществу свободных дискуссий и договоров. Утопическая идея превращения общества в «чистый холст», где можно создавать при помощи социальной инженерии что-то новое, пугает Поппера тем, что он видит в ней прямую предпосылку к возникновению диктатуры. И этот взгляд становится доминирующим.
— Во многом ответом на эту критику утопии и опасения, связанные с тоталитаризмом, стали utopian studies. Это отдельная исследовательская область, которая начинает складываться в 60-е годы и расцветает в 70-е. Фундаментом, на который опирались исследователи utopian studies, были два марксистских теоретика — Карл Маннгейм, противопоставивший и сопоставивший утопию и идеологию, и Эрнст Блох, который определяет утопическое воображение как надежду, как прорыв за пределы неудовлетворяющего настоящего, как возможность увидеть горизонт будущего.
По словам Каспэ, исследователи utopian studies исходят из основного тезиса о том, что мы погружены в идеологию, но при этом не можем распознать её ложность, увидеть истинные послания доминирующей идеологии, не можем её полноценно критиковать. Утопия — это такое место «вне», которое позволяет это сделать, это такой способ, метод видения культуры.
— Воображая будущее, мы смотрим на настоящее. Через утопическую призму нам удаётся посмотреть на настоящее отстранённо и увидеть его странным. Утопия говорит с нами о нашей культуре, и через утопию мы смотрим на неё, — пояснила культуролог. — Такое видение способствует высвобождению подавленных в культуре возможностей, а в идеале — открытию ресурсов для политического действия.
Противоположные взгляды на утопию — как на освобождение и как на насилие, принуждение — напрямую связаны с двумя ключевыми для XX века объяснительными моделями. Это идея конструктивизма, олицетворяющая свободу человека конструировать себя и свой мир, и другой полюс — тотальное подавление. Примирить эти противоречия можно, утверждая, что утопия прекрасна в качестве полёта фантазии, но опасна, когда она начинает укореняться в реальности, утрачивает свою свободу и превращается в нечто противоположное.
— Мне кажется, важно не разделять эти два образа и подумать, что они, возможно, связаны между собой. Они возникают одновременно — и это может оказаться не случайным. Хотя неомарксистские исследователи потратили много сил, чтобы оправдать утопию и доказать, что она не такая уж страшная, похоже, что избавиться от теневой стороны утопического уже не получится. Возможно, это мерцание между вдохновляющим и пугающим — это и есть её целостный образ, без которого она утратит свою привлекательность.
Все координаты, в которых раньше описывалась утопия, сегодня поставлены под вопрос. В конце XX века — с падением социалистической системы — исследователи констатировали крах больших утопий, но в последние годы также говорят о крахе идей исторического сознания и прогресса, в которые современный человек не может больше поверить. Некоторые заявляют, что Новое время подходит к концу, что сейчас мы не можем даже вообразить какое-либо будущее.
— В любом случае, утопия существует в глазах смотрящего. Наше восприятие — это и есть то место, где находится утопия. Нужно изучать не какие-то утопические объекты или тексты, а саму нашу способность назначать те или иные объекты утопическими, видеть в них утопию. Эта способность видеть утопию в разных вещах и смотреть на реальность через призму утопии — культурный навык, который мы приобрели в ходе истории.
