XIX век стал временем, когда понятие утопии из сферы интеллектуальных упражнений перешло в публичный дискурс и сферу политической борьбы. О том, как это произошло и чем сопровождалось, рассказал 30 ноября в третьей лекции цикла «Жить несуществующим: утопии и антиутопии в культуре Нового времени» Илья Иншаков, старший преподаватель департамента политики и управления Высшей школы экономики.
В своём выступлении эксперт остановился на социальных условиях, которые сделали утопические проекты привлекательными и доступными для осмысления, обсудил использование утопий в качестве риторического оружия против оппонентов в политических спорах того времени и обозначил два классических различия, сохраняющих свою силу до наших дней, — между утопией и наукой с одной стороны и между утопией и идеологией с другой.
Слово «утопия» происходит из греческих корней «τοπος» (место) и «οὐ-». Последний можно перевести как «хорошее», либо трактовать как отрицательную частицу. Таким образом, с самого начала термин уже содержит в себе двусмысленность — утопия может восприниматься как идеальное место, так и как место, которого нет. Тем не менее, на протяжении 250 лет — XVIII, XIX и первой половины ХХ века — человечество мыслило категориями утопий, отметил эксперт. И только со второй половины XX века вошло в подчёркнуто внеутопическое время.
Царство разума
Почему именно в XIX веке утопические идеи стали особенно востребованными? По мнению Ильи Иншакова, это связано с особыми историческими условиями того времени.
На рубеже XVII–XX веков складывается современная наука — начиная от открытия кислорода и новых металлов, заканчивая переворотом в логике. Вместо аристотелевской дедукции (от общего к частному) учёные взяли на вооружение индукцию, которая позволила обобщать наблюдения и формировать на их основе понимание законов Вселенной.
Выразителем духа эпохи можно назвать физика Пьера-Симона Лапласа (1749 — 1827). Он был уверен в том, что при наличии координат и скоростей всех частиц во Вселенной можно предсказать все события в будущем. Наука того времени с пафосом провозглашала идею, что человеческий разум способен познать всё. Для описания этой убеждённости немецкий философ Макс Вебер предложил термин «расколдовывание мира»: всё больше людей стали воспринимать реальность с точки зрения знаний и технического прогресса, а не традиционных представлений.
— Параллельно с успехом в естественных науках учёные того времени задумались о переустройстве мира, — рассказывает Илья Иншаков. — Они считали, что технический и нравственный прогресс идут рука об руку и что с развитием знаний общество станет совершеннее. Пример этого подхода — французская «Энциклопедия, или Толковый словарь наук, искусств и ремёсел» XVIII века, составители которой, а в их числе были Дени Дидро, Вольтер, Жан-Жак Руссо, хотели собрать в одном издании знания человечества обо всём.
Идеи Просвещения, принцип автономии разума от диктата религиозных истин с одной стороны и политических авторитетов с другой шагнули за пределы интеллектуального круга и стали достоянием широкой публики.
Согласно Канту, просвещение — это выход человека из состояния своего несовершеннолетия, в котором он находится по собственной вине. Под «несовершеннолетием» великий философ понимал неспособность пользоваться своим рассудком без помощи кого-либо другого, вызванную не столько глупостью, сколько отсутствием мужества использовать разум без стороннего вмешательства.
В салонах и домах того времени стали активно обсуждаться социально-политические вопросы. Люди были одержимы уверенностью в том, что человеческий разум способен познавать и переустраивать социальный мир, и лучше опираться на него, чем на диктат политических и духовных авторитетов.
По словам Ильи Иншакова, это считается первым элементом утопического мышления: утопист уверен в том, что разум способен адекватно познавать мир и предлагать принципы его переустройства.
Революции и утопии
На дальнейшее развитие утопической мысли повлиял опыт трёх больших революций: Славной (1688, Англия), американской (1765 — 1783) и Великой французской (1789 — 1799). С одной стороны, они подтвердили гипотезу о всемогуществе человеческого разума и способности человека изменять мир. С другой, процесс изменений оказался травматичным и кровавым, а их результаты не всегда соответствовали планам.
После революций возникла потребность в выработке ориентиров и идеалов, которые могли бы служить целями будущих преобразований. Утопии стали важным элементом политического дискурса и перестали быть только литературным жанром или абстрактным идеалом.
Исследовательница Джудит Шкляр написала об этом переходе: «меланхолические утопии заменяются ностальгическими утопиями». Меланхолические — те утопии, которые существовали в досовременную эпоху, они выражают меланхолию по идеалу, который не может быть достигнут. При переходе к модерну их заменили ностальгические утопии, суть которых — ностальгия по времени: либо прошедшему, либо будущему. Их идеалы невозможны сейчас, но это не означает, что они невозможны в будущем, комментирует Илья Иншаков.
Направление мысли утопистов было предопределено социальными противоречиями и вызовами XIX века, в частности продолжающейся урбанизацией и распадом сословных обществ. Массовый переход населения из деревни в города создал новые возможности для вертикальной и горизонтальной мобильности, но породил конфликты между городом и деревней, центром и периферией.
Утрата многими людьми ощущения собственного фиксированного места в мире, разрыв старых связей породили ощущение неудовлетворенности и тоски. В будущем это привело к возникновению утопий двух разных типов: городской, связанной с техническим развитием, и сельской — о простой жизни в коммунах на природе.
Утопии и капитализм
Ещё один узел проблем связан с тем, что в XIX веке в пору своего расцвета входит капитализм. Одной из высших его форм становится фордизм, названный по имени американского промышленника Генри Форда. Он довёл до совершенства идею конвейерной сборки и дробления производства на мельчайшие операции. Это привело к радикальному росту производства благ, но имело и обратные последствия: рост экономического неравенства, конфликты между собственниками и наёмными рабочими.
Критики капиталистического уклада обращали внимание на полное отсутствие регулирования трудовых отношений, неограниченную продолжительность рабочего дня, тяжёлые материальные условия и проблему нравственной деградации рабочих — выполняя день за днём одну и ту же операцию, человек становился, по сути, машиной или её придатком.
В ответ возник бум «коммунальных утопий» — в них описываются небольшие сообщества, где все трудятся вместе, а продукт труда обобществляется и справедливо распределяется между всеми участниками процесса.
А ещё благодаря капитализму впервые возникли утопии изобилия, значительно отличающиеся от произведений Томаса Мора и Томмазо Кампанеллы, главным тезисом которых можно было бы назвать фразу «жить будем бедно, но честно». В XIX веке на фоне роста производительности у мыслителей возникает понимание, что общество может быть обществом изобилия, где продукт будет не просто справедливо распределяться, а где его будет хватать на всех с избытком. И это ещё одно подтверждение гипотезы о всемогуществе разума.
Утопии и религия
Третий узел проблем связан с религией. XIX век — время секуляризации и конфликтов церкви и государства, в котором победителем выходит последнее. Из этого конфликта вырастают два типа утопистов. Первые — в их числе немецкий философ Людвиг Фейербах с его «религией человека» — описывали общество без религиозных устоев, в котором человек помещается в центр мира. Другие утверждали, что нужно переосмыслить опыт христианства и создать общество на религиозных принципах.
— При этом XIX век всё больше пронизывает тревожное ощущение того, что «бог мёртв» — это цитата из книги Фридриха Ницше «Весёлая наука» (1882 год), — рассказывает Илья Иншаков. — А философ Сёрен Кьеркегор с горечью сформулирует: «сегодня мы живём в эпоху воскресного христианства». Общая тоска по трансцендентному определяет мышление Европы всё больше, и вакуум духовного заполняют утопии и идеологии.
Утопии и идеологии
— Утопии и идеологии — это две стороны одной медали, — считает Илья Иншаков. — Идеология — это то, что структурирует нашу жизнь и определяет наши действия и судьбы. «Долгий XIX век» (термин британского историка-марксиста Эрика Хобсбаума, обозначающий период от Французской революции до Первой мировой войны — ред.) — время, когда появляются три большие идеологии: либерализм, консерватизм и социализм.
Их общая точка отсчёта — Французская революция. Она становится попыткой наиболее радикального воплощения принципов либерализма. В ответ формируется консерватизм — его последователи выражают недоверие способности человеческого разума изменить мир к лучшему. Социализм складывается в течение XIX века — и его последователи во многом осознают себя наследниками Французской революции. Карл Маркс пишет, что социалисты должны довести до конца то дело, которое либерализм начал, но бросил, имея в виду экономическое равенство людей.
Эти идеологии в полной мере проявили себя в середине XIX века: по Европе прокатывается целая волна либерально-буржуазных революций, которая получила название «весна народов». Лозунги, под которыми люди свергали правительства, были либеральными. Консервативную реакцию на события — поддержать существующий порядок и не дать ему покачнуться — обеспечил «Священный союз» российского, австрийского императоров и короля Пруссии.
Социалисты создали международное товарищество рабочих — Интернационал. Ещё одна важная веха социалистического движения — в Париже в 1871 году власть берут не просто буржуа, а рабочие. Это была коммуна, основанная на принципах народовластия и самоуправления.
Литературные и философско-политические утопии
За идеологиями стояли и более радикальные мечтания. Этот утопизм проявлялся двояко. Во-первых, расцвёл жанр утопического романа: произведения, где в художественной форме приключений главного героя разворачивается некий социальный идеал. Два классических примера: Этьен Кабе — «Путешествие в Икарию» и Эдвард Беллами — «Взгляд назад». В утопии Кабе пространственный сюжетный ход: обнаружена некая новая страна, и новый герой отправляется туда. У Беллами — темпоральный: главный герой засыпает и просыпается через 113 лет в новом обществе.
Общество, изображённое Беллами, — это общество потребления: все могут потреблять столько, сколько нужно, никто не чувствует недостатка, и все это — следствие бума производительных сил.
Интересно, что Беллами отвечают — и сразу с двух сторон. Социалист Уильям Моррис говорит: нет, это не утопия, это общество, в котором мы живём, просто доведённое до своего логического предела развития. И пишет собственную книгу «Вести ниоткуда», в которой труд носит свободный характер.
Критикой справа становится книга Игнатиуса Донелли «Колонна Цезаря». Сначала его герои едва не гибнут в конфликтах, порождённых обществом Беллами, а потом бегут на африканский континент, где строят деиндустриализованное справедливо устроенное общество.
— На другом полюсе от литературного жанра мы видим расцвет политико-философских трактатов, — рассказывает Илья Иншаков. — Самые известные авторы — Анри Сен-Симон («Новое христианство»), Шарль Фурье («Новый промышленный общественный мир») и Роберт Оуэн («Об образовании человеческого характера»).
Даже на уровне названий подчёркивается идея чего-то принципиально нового, чего не существовало до этого. Почти все эти утопии разделяют идею, что общество может быть рационально реформировано при открытии правильных принципов его функционирования. Как правило, туда включаются справедливое разделение труда, общественная собственность, которая распределяется в соответствии с трудовым вкладом, и некий дух коммунальности — близкие горизонтальные отношения между людьми.
Характерная черта этих концепций — акцент на маленьких самодостаточных сообществах, которые являются ячейками большого общества. Эта черта обеспечила практическую воплощаемость этих утопий. Последователи Фурье пытаются создать описанные им «фаланги» на территории Франции. Оуэн, будучи фабрикантом, сначала проводит социальный эксперимент в масштабах своей фабрики в Англии, а затем переезжает в США, покупает участок земли в Индиане и строит там колонию по своим принципам. А последователи Этьена Кабе строят колонию «икарийцев» в Техасе, что сближает жанр утопического романа с философским трактатом.
В России наиболее ярким литературным утопическим произведением стал роман Николая Чернышевского «Что делать?», написанный им в заключении в Петропавловской крепости и в ссылке. Квинтэссенцией романа является «Четвёртый сон Веры Павловны», и это, по словам Ильи Иншакова, довольно симптоматично: утопия возникает как реальность сна, дополненная реальность. Интересно, что когда Вера Павловна просыпается, она не оставляет увиденное просто сном, а организует швейную мастерскую на принципах, похожих на «фаланстеры» Фурье.
Карл Маркс и негативизация утопии как жанра
Вместе с изобилием утопий в общественной мысли XIX века происходит ещё один важный поворот: слова «идеология» и «утопия» постепенно становятся ругательными, приобретают негативные черты.
— Слово «идеология» имеет довольно интересный путь своего развития, от нейтрального обозначения науки об идеях к более негативной коннотации во времена Наполеона и после этого, — рассказывает Илья Иншаков. — Слово «утопия» изначально содержит «лингвистическую мину»: это хорошее место, которого нет. Поэтому его было легко и быстро переиграть и обратить против собственных носителей. Большую роль в этом сыграл Георг Вильгельм Фридрих Гегель. Он был убеждён, что философ, пытаясь фантазировать о том, что будет дальше, перестаёт быть философом — настоящий философ может только анализировать произошедшее постфактум.
Этой линии наследовал Карл Маркс, сказавший про идеологию как про ложное сознание. Идеология у Маркса — объект критики, прямое обвинение в неспособности правильно осмыслять реальность. По его мнению, именно господствующие классы мыслят идеологично, не понимая ни эксплуататорской природы своего господства, ни его исторически преходящего характера.
Утопия также стала объектом критики философа. Именно в его трудах впервые появился термин «социалисты-утописты», под которым Маркс объединил ранее упомянутых авторов: Сен-Симона, Фурье, Оуэна. По его мнению, это те, кто правильно смог разглядеть несправедливость общества, но не могли понять классового характера проблем и законов исторического развития.
Важно понимать, что середина XIX века — это время борьбы внутри левых сил. Марксисты, фурьеанцы и другие борются за первенство, и понятие «утопия» начинает функционировать как риторическое клеймо и наступательное оружие против оппонентов. На фоне «социалистов-утопистов» провозглашённая Марксом доктрина «научного коммунизма» стало выглядеть привлекательной для секуляризированных обществ, провозгласивших науку своей главной движущей силой.
