В Ельцин Центре в рамках проекта «Другой разговор» состоялась встреча с заместителем директора Государственного музея изобразительных искусств им. А.С. Пушкина Ильей Доронченковым.
В разговоре с гостем 23 мая ведущий цикла, обозреватель «Российской газеты» Валерий Выжутович попытался выяснить, чем обоснован невероятный ажиотаж вокруг прошедших недавно в культурных столицах выставок Серова, Куинджи, Репина. Откуда возникла столь массовая тяга к изобразительному искусству, и можно ли говорить об устоявшемся тренде, или это явление пока малоизученное, чтобы делать какие-либо выводы?
Илья Доронченков убежден, что мы все ещё живём в наследии, искусственно созданном советской системой, когда культура обладала высоким авторитетом, но одновременно была на подозрении у идеологических структур.
В советские времена были большие государственные музеи, такие, например, как Третьяковка, которые обязательно нужно было посетить. Все, кто приезжал в Москву, считали своим долгом ее посетить, так же как ГУМ, ЦУМ, «Детский мир» и Мавзолей. Но никто, убежден ведущий, не выстаивал в очереди четыре часа, чтобы посмотреть живопись.
Наоборот, стремились попасть на выставки, которые прибывали из-за границы: «Сокровища Тутанхамона», выставка одного шедевра «Мона Лиза», «Москва – Париж». Откуда вдруг такой интерес к российской классике?
Илья Доронченков предложил свою версию, говоря о том, что российское общество одновременно склоняется к двум тенденциям: тенденции к модернизации и тенденции к архаике. Это такой маятник, из которого выбраться довольно трудно. Склонность к архаике упрощает общество. Советское общество было упрощено. Несмотря на противоречия текущего момента, наше общество усложняется, прежде всего в больших городах. Чем сложнее социальная структура, тем лучше для страны. Появилось разнообразие потребностей и возможность их удовлетворять. Музеи стали предлагать самые разнообразные выставки, на которые надо сходить. Почему Серов, Куинджи, Айвазовский и Репин?
– Действительно, все помнят «Бурлаков на Волге» или «Девочку с персиками», – подтвердил ведущий.
– Совершенно верно, это часть нашего национального канона, – продолжил Илья. – Помню выставку Ларионова, которая хорошо посещалась, но на ней не было таких очередей. Не знаю, насколько Серов показателен. Злые языки говорят, что интерес был простимулирован визитом президента, холодной погодой, падением покупательной способности среднего класса: вместо того, чтобы поехать кататься на лыжах, он пошёл в Третьяковку. Тем не менее, тенденция была налицо. Я связываю ее с выставками тех канонических художников, которые показывают нам искусство похожее на действительность.
Ведущий поинтересовался у слушателей, знакомят ли сейчас учащихся в школах с творчеством Репина, Серова, передвижников. Ещё тридцать лет назад это был абсолютный школьный стандарт.
– В школах изучают мировую художественную культуру, которая дает хлеб огромному количеству моих коллег, – подтвердил Доронченков. – Феноменальный успех сопутствует выставкам тех художников, которые изображают реальную действительность. Передвижники – это колоссально успешный художественный проект. Сошлюсь на книгу, которую ценю, люблю и причастен к её появлению. Это монография «Передвижники: между коммерческим товариществом и художественным движением», в которой Андрей Шабанов серьёзно анализирует экономическую и конституциональную политику передвижников как бизнес-проекта. Мы с детства знаем, что это были художники-альтруисты, которые возили свои картины по России, показывали за малую мзду всем желающим. Любопытный анализ, который произвел автор, оказалось трудно принять коллегам моего поколения и старше. Почему? Потому что автор покусился на что-то большое и чистое. Я изучаю ранние проекты Дягилева. Вот ровно то же самое ему предъявляли Стасов и Репин. Они говорили: «Ты занимаешься спекуляцией, ищешь скандала!». Дягилев был суперуспешен, но и эти борцы за правду создали эффективную коммерческую структуру. Они не катались как сыр в масле, но их товарищество позволяло обеспечить экономическую независимость художников. Кстати, я задался вопросом, почему они назывались «товариществом». В России это слово с 70-х годов XIX века применялось прежде всего по отношению к бизнес-предприятиям. Культурные последствия их деятельности – «товарищества на паях» огромны – они перемещали свои выставки по стране по мере строительства железных дорог.
Лектор в качестве эксперимента предложил обратиться к любому человеку на улице и попросить назвать десять русских художников. Он уверен, что семь из них будут передвижники. Потому что образованные люди знают их. Назовут Кандинского потому, что это раскрученный бренд. Айвазовского, но он не был передвижником. Может, вспомнят Врубеля. Потому что в этой матрице мы существуем до сих пор. Эта апелляция к нашей культурной памяти, культурному эталону, считает он, и на самом деле – это мощное оружие.
Ведущий диалогов Валерий Выжутович, согласившись с тем, что все мы действительно воспитывались на передвижниках, предположил, не этим ли объясняется неприятие авангардного искусства определенной частью нашего общества? Даже в стенах этой аудитории не раз обсуждались погромы, которые устраивают некие активисты на выставках, врываются в выставочные залы, оскверняют картины и фотографии. Возникает вопрос: связано ли это с тем, что существуют стереотипы восприятия, и есть часть общества, признающая ту культуру, на которой воспитывалась в школе?
– Таких эксцессов много, но они так и не стали критической массой. У меня есть подозрение, что все эти атаки происходили не во имя, а против, – предположил Илья. – Думаю, офицерам России нет никакого дела до Репина. Они должны возмущаться Верещагиным, который, как никто другой, показал нам амбивалентность войны и подвига русского солдата. На картины его евангельской серии в Вене нападали религиозные фанатики с кислотой. Эти атаки не во имя искусства, а против того, на кого нападают. Это очень неприятные симптомы, и они говорят о климате в стране, о том, что и кому позволено. У нас планка дозволенного и недозволенного очень подвижна.
Илья напомнил интересный исторический прецедент. В 1857 году суды обвиняли в безнравственности «Мадам Бовари» Флобера и «Цветы зла» Бодлера. Сегодня это мировая литературная классика. И никому в голову не придет обвинять авторов в безнравственности. «Лолиту» Набокова читают, не изымают из магазинов. Слово нейтрально. Но то, что визуализировано, то предъявлено в нашем мире. Что не визуализировано, того не существует.
– Посмотрите, как выглядит Россия на картинах Саврасова? – продолжил лектор. – Вы хотели бы жить в картинах Саврасова, например, «Грачи прилетели»: март, слякоть, птицы каркают, зима никак не отступит. Вот что изображает Саврасов, и мы любим его Россию. Это сила визуализации. До Саврасова Россия не считалась красивой живописной страной. Было два эталона – Италия и Швейцария. Туда и ездили писать пейзажи. Хочу сказать о том, что у изобразительных искусств есть опасная тенденция – предъявлять то, что мы считаем реальностью. Читать это одно, а видеть это другое. С конца XVII века церковь, как институция, порождающие смыслы, утратила своё значение. Его заняла наука, она объясняла нам, как мир устроен. На место церкви в физическом смысле пришёл музей. Обратите внимание, что музеи появляются абсолютно синхронно вслед за громадным социально-мировоззренческим сломом, который мы условно называем просвещением. Первый Капитолийский музей появился в Риме в конце XVIII века. Лувр, как музей современного искусства, – после первой французской революции. А дальше музеи стали появляться как грибы после дождя. Они несут несколько функций, помимо главной, сохранения и демонстрации наследия, решают проблему прагматичную – национального мифотворчества. Искусство изымается из презренной прозы в самодостаточный мир, который апеллируют к нашему чувству прекрасного. Создает символические ценности, независимые от нашей повседневности и материальных интересов. Единственная сфера человеческих отношений, которая остается чистой и прекрасной – это искусство. Искусство постепенно занимает место религии.
Возвращаясь к очередям, участники диалогов обсудили, существует ли понятие «массовой публики», и можно ли оперировать этим понятием по отношению к этим очередям. Если оно существует, каковы её эстетические и идеологические запросы.
– Публика – это всё-таки совокупность групп, которые начинают формулировать свои запросы, – уточнил Доронченков. – Например, картина, представленная на выставке современного искусства, или в музее, начинает создавать вокруг себя смысловые поля. Это она выбирает тех людей, которые к ней притягиваются. Поэтому для меня публика – это совокупность групп. Выставка помогает им сформулировать и осознать свои запросы. Конечно, чем больше людей, тем лучше. Хотя Пиотровский не случайно говорит, что у музеев есть физическая вместимость: «Не надо так много, иначе музей треснет!» Это вопрос скорее количественный, чем качественный. Современный музей демократичен. Музеи Европы длительное время существовали для элиты. Русские музеи благодаря Советскому Союзу эту элитарную стадию как-то обошли. Лично мне интересны небольшие множества, на что эти множества дробятся и почему. Общество усложняется. И пока я положительно оцениваю музейный бум. Мне не хватает следующего этапа, адресованного людям с отточенным восприятием. Те выставки, о которых мы говорим, они довольно просты по восприятию и элементарны по концепции. Они показывают все, что художник произвел за свою жизнь. Есть варианты, которые практикует Русский музей: «Романтизм в России», «Классицизм в России», «Импрессионизм в России. Сейчас идет «Экспрессионизм в России». Берем все, что мало-мальски подходит под это определение, и вешаем в зал. Мне не хватает выставок концептуальных. Конечно, они требуют серьезных средств, интернационального участия и интеллектуального парада тех, кто их делает.
Гость «Другого разговора» рассказал, что ему лично нравятся выставки-исследования, обладающие сложной конструкцией, адресованные образованному человеку или просто чуткому. Они позволяют переосмыслить историю и даже историю политическую. Мысли кураторов и возможности музеев помогают реконструировать колоссально-интересные исторические ситуации, визуализировать их в залах музея. А поскольку издаются ещё и прекрасные каталоги, то сохранять историю для него.
Илья Доронченков был наслышан о Ельцин Центре и хотел посетить Музей Бориса Ельцина. Экскурсию для него провела руководитель экспозиционно-выставочного отдела Марина Соколовская. По окончанию лекции мы успели об этом поговорить.
– Вы – музейщик, а значит, человек пристрастный. Музей не обманул ваших ожиданий?
– Шёл сюда с полным отсутствием каких-либо ожиданий. Доносилась до меня какая-то критика, – и мне понятны идеологические предпочтения критиков. Понимаю, что она пристрастная и вряд ли справедливая. Мои впечатления ещё не уложились, но это сильные впечатления и прежде всего от эффектной конструкции музея. Как человек, который привык, что на него воздействует изображение, понимаю, что любая экспозиция стремится мной манипулировать. Это заметно во многих музеях политической истории. Например, Музей холокоста в Вашингтоне, или в музеях Отечественной войны советского периода. Музеи создаются, чтобы рассказать историю – нарратив. В данном случае – это героическая жизнь первого президента России. С другой стороны, это жизнь человека из простой пострадавшей от советской власти семьи, человека, которому не было чуждо ничто человеческое. Ельцин –фигура трагическая, потому что его трагедия отчасти стала трагедией страны. Для меня главное, что этот музей существует. Потому что мы опять оказались в ситуации, когда огромная сложная нация пытается свести свою историю к одному образцовому повествованию. Образцовое повествование в большой степени имеет в своей основе монархические концепции русской истории. В этой ситуации я рад любой альтернативе, которая указывает на то, что повествование, которое называется сегодня модным словом «нарратив», не одинаковое и не взаимозаменяемое. Здесь мы получаем одну из версий русской истории. В этом главное значение музея и Ельцин Центра. Конечно, это попытка современным языком, для меня все еще достаточно шокирующим, рассказать историю русской свободы, а не историю русского самовластия. Я имею в виду фильм в начале экспозиции, который ошарашивает, сделанный в стиле «Властелина колец». Да, это не написанная история русского общества и русской демократии. Это признак того, что мы способны с разных сторон смотреть на русскую историю. Пусть Ельцин Центр – это оранжерея, чудесным образом существующая в Екатеринбурге. Моё ощущение от этого – положительное. К сожалению, мы просмотрели музей быстро, а он рассчитан на медленное смотрение и возвращение в собственное прошлое. Его интересность и уникальность в том, что он реконструирует события, которые стерлись в нашей памяти, мы сами попытались ограничить их влияние на нас – это и путч 1991 года, и роспуск парламента в 1993 году, Чеченская война. То, что музей рассказывает об этом, стремясь сохранить многоголосье – это замечательно.
– Вы, как современник этих событий, были удовлетворены?
– Музей вернул мне то, что память действительно вымывает. Мы помним Великую Отечественную войну, в которой не воевали. И не помним кризис 1998 года. Уж очень нам не хочется его вспоминать. Мне интересно, как люди на это реагируют, потому что для многих это драматическая история. Мы столкнулись на собственном опыте с неоднозначным, травматическим явлением. Говорю не о том, что это была самая настоящая революция, которая в общем-то ещё не закончилась. Это лишь этап длительной буржуазной революции. Мы этого не поняли, потому что для огромного большинства людей эти годы были временем выживания, когда о перспективе и высоких ценностях было безнравственно говорить. Если музей позволит задним числом понять, что страна прожила важные этапы своего становления, которые связаны с ошибками, преступлениями, но главным образом с исторической логикой развития, то, думаю, что миссия музея будет выполнена, – считает Илья Доронченков.
Автор проекта «Другой разговор» Валерий Выжутович приглашает к участию в диалогах известных ученых, историков, экономистов, писателей, деятелей культуры, чтобы они могли поделиться со слушателями своим профессиональным и человеческим опытом, опровергнуть или дополнить нюансами наши представления о самых разных явлениях в современном обществе. Их мировоззрение может быть «другим» по отношению к укоренившимся мнениям, взглядам и заблуждениям. Следующим гостем будет Тофиком Шахвердиевым.
