Период застоя в глазах российского общественного мнения зачастую предстаёт как лучший во всей истории России. Однако эта эпоха внесла большой вклад в распад Советского Союза, ведь именно в это время появился национализм, выросший в недрах советской власти, утверждает доктор политических и кандидат исторических наук Эмиль Паин.
В 1993–1996 годах Эмиль Паин, выступивший в Ельцин Центре 22 апреля с лекцией «Национализм под покровом стабильности: уроки брежневской эпохи», работал заместителем начальника Аналитического управления Администрации президента России, а с 1996 по 1999 годы был советником первого президента России Бориса Ельцина. Сегодня учёный является ведущим научным сотрудником Института социологии ФНИСЦ РАН.
Эпохой застоя в российской истории называют период с 1964 года, когда к власти в СССР приходит Леонид Брежнев, до начала объявленной Михаилом Горбачёвым в 1985 году перестройки. По словам Паина, для этого времени характерны как национализм «оппозиционный», так и «бюрократический», больше всего выигравший от распада Советского Союза.
— Эпоху Брежнева действительно можно было назвать периодом стабильности, поскольку в разы уменьшилось количество социальных конфликтов и трений. Однако в это же время в Грузии, Армении, Азербайджане и Молдавии появились первые крупные подпольные националистические партии, выдвигающие идеи сепаратизма, идеи выхода из состава Советского Союза. Таким образом, с одной стороны, произошла социальная стабилизация, а с другой — начали расти различного рода националистические противоречия.
Учёный обратил особое внимание на несколько важных факторов, которые в период застоя привели к росту политического национализма и этнизации — манифестации и мобилизации этничности, выхода её в публичную сферу. Среди этих факторов: заметное ослабление советской идеологии, экономическое отставание от западных стран и усталость общества от мобилизационной психологии, проявившаяся у элит раньше, чем у народных масс.
— Чем дальше страна уходила от Великой Отечественной войны, тем меньше её травмы влияли на социальные конфликты, народ как бы успокаивался, слабел страх перед капитализмом. Вообще, негативная консолидация — это скоропортящийся продукт, она не может быть очень долгой.
На место негативной консолидации приходила этническая. После принятия в 1977 году новой «брежневской» Конституции СССР, где не было понятия «государственный язык», в советских республиках началась подготовка обновления текстов собственных основных законов. В Тбилиси в апреле 1978 году проходит массовая демонстрация с требованием указать в республиканской Конституции грузинский язык государственным.
Протесты в Грузии стали первым испытанием на прочность для русскоязычного руководства советской власти со стороны местных национальных элит, которое кремлёвское руководство не прошло. Грузинская победа поставила под сомнение национальную политику советской власти и в других республиках.
— Сегодня также российская власть, с одной стороны, принимает постановления о сохранении национальных языков, а с другой — поддерживает русское большинство, приняв 25 июля 2018 года новый закон об изучении родных языков и сделав изучение государственных языков республик необязательным, — отметил Паин.
Ещё один важный и малоизвестный широкой общественности фактор, который привёл к значительному росту этнизации в СССР, — ставшая с 1974 года всеобщей паспортизация с обязательной и очень значимой графой национальности в документе.
— Именно тогда этнизацию включили на полную мощность, она развивалась и пробивала себе дорогу. Этот процесс был неравномерный, а основным и наиболее активным местом его проявления были республики Балтии. На волне этнизации появились свои герои и лидеры: время потребовало масштабных фигур, и они появились. В Грузии — Гамсахурдия и Костава, в Армении — Тер-Петросян, в Азербайджане — Эльчибей.
Паин подчеркнул, что все эти факторы и глубинные процессы в совокупности создавали условия для появления в стране новой идеологии, которая стала альтернативой той, что существовала в СССР долгие годы. И на эту роль прежде всего претендовал низовой и протестный национализм, который обычно завершался выдвижением лозунга «Политика должна подчиняться интересом нации».
— Но был ещё и другой национализм — скрытый, номенклатурный, который выиграл много больше от распада СССР. Его лидеры публично поддерживали верность делу коммунизма, поддерживали действующую власть. И если диссиденты после распада СССР смогли удержать бразды правления лишь в немногих республиках, то вот бывшие коммунистические лидеры вполне комфортно устроились на основной части бывшего Советского Союза. И это тоже было не случайно.
Время, когда Брежнев находился у власти, стало «золотым веком» советской номенклатуры. Управленцев уже не расстреливали, как при Сталине, и не меняли, как при Хрущёве. Пребывание в кресле партийного руководителя за длительный период позволяло подобрать себе удобных и верных соратников, сформировать клановые группы. Так в условиях тихого и стабильного периода застоя начинает процветать коррупция, вызывавшая эрозию режима.
Именно в эпоху застоя на высоком партийном уровне в больших масштабах появляется взяточничество, в 70-х годах берет своё начало «хлопковое дело» в Узбекистане, формируются коррупционные схемы на автотранспорте в Казахстане, а скандал с сетью магазинов «Океан» оборачивается серией уголовных дел о коррупции и злоупотреблениях в Министерстве рыбного хозяйства СССР. При этом, как правило, партийные боссы самого высокого ранга при Брежневе успешно избегали уголовных и административных наказаний.
— Сравнительно молодая часть политбюро была настроена на то, что ситуацию надо во что бы то ни стало менять. Этот факт в значительной мере определил то, что после Брежнева к власти пришёл не Черненко, которого предлагал покойный генсек, а глава КГБ Андропов. И действительно, он сразу же начал реанимировать расследования «хлопкового» и других громких коррупционных дел.
Паин особо отметил, что, когда в эпоху перестройки в СССР начался «парад суверенитетов», продолжившийся позже и в Российской Федерации, все предпосылки к нему в системе власти и в обществе уже были заложены и взросли именно в период застоя, поэтому этот кризис не был ни спонтанным, ни случайным.
На следующий день после своей лекции Эмиль Паин посетил музей Бориса Ельцина, а затем поделился впечатлениями с корреспондентом сайта Ельцин Центра.
— Как вам музей? Каковы ваши ощущения и эмоции после осмотра экспозиции?
— Я в этом музее не впервые, и каждый раз он меня просто пронзает. Дело в том, что это музей моей истории, моей жизни и моего президента, за которого я голосовал и с которым работал. Кстати, сейчас горжусь этой работой больше, чем гордился раньше. Музей Бориса Ельцина — это история человека, которого я знал и в основном поддерживал, хотя и критиковал. Я работал советником президента и публично, когда шла Чеченская война, на канале НТВ выступал с критикой некоторых положений. Прошло время, и Ельцин как-то сказал, что власть мало слушала своих советников. И для меня это была большая награда, чем медаль, которую мне вручили. В 1996 году я был назначен руководителем рабочей группы при Президенте РФ по завершению боевых действий и урегулированию ситуации в Чеченской республике, так что в известном смысле я и сам музейный экспонат.
— Что в экспозиции впечатлило и понравилось больше всего?
— Больше всего мне нравятся залы, передающие и описывающие события 1991 года, августовский путч. Моя жена даже всплакнула, вспоминая те времена. А ведь память наша странная, особенно российская историческая память. Сегодня одна, а завтра — другая. Мы знаем массу исторических героев, которые на протяжении жизни радикально и неоднократно меняли свои взгляды. В зале, где передана атмосфера снявшего Ельцина политбюро, я подошел к фотографии Александра Яковлева, повернул её и посмотрел, что он говорил тогда. Потом я с Александром Николаевичем очень часто встречался, он был при Ельцине главой комиссии по реабилитации жертв политических репрессий и его верным соратником. Изменился политический ветер — и многие люди менялись, меняли своё сознание. Должен вам сказать, что в себе я сейчас особенно ценю преданность какой-то своей магистральной идее, и музей мне дает ощущение, что я не сверну с этого пути.
— С вашей точки зрения, откуда растут корни желания пересмотреть наследие и итоги 90-х?
— Через что мы прошли в 90-е годы, до сих пор плохо осознано. Люди не вполне понимают, что это было за время, как мы сумели удержаться на плаву, как не вернулись к традиционной модели. Музей начинается с мультфильма про историю, очень упрощенного, но, в общем-то, показывающего эту самую линию между свободой и ориентацией на народ. А ведь огромные произошли перемены в 90-е, и был такой накат проблем, который трудно выдержать. Кризис 1998 года оказался позитивен для экономики, но был безумно страшным для основной массы населения. И среди пострадавших от кризиса были люди, которые вчера ещё голосовали за Ельцина, выходили в его поддержку на митинги. И всё это нам нужно бы было пережить так, чтобы после не возникла идея, что мудрый правитель железной рукой спасёт и защитит. Однако вариант «барин рассудит» для многих оказался спокойнее и психологически приемлемее, а возвращение к такого рода идеологии после идеологии свободы очень распространено и характерно не только для России.
