Екатерина Шульман: «У каждого свои 90-е»

В Ельцин Центре 22 декабря с лекцией «Как меняется российское общество: линии трансформаций» выступила известный политолог, доцент Института общественных наук РАНХ и ГС, член Совета по правам человека при президенте России Екатерина Шульман.

Своей лекцией она завершила популярный цикл встреч с учеными, политиками и общественными деятелями «Будущее России в развивающемся мире», который сама же и открывала в сентябре 2017 года.

Екатерина решила осветить главную тему года: трансформация представлений об отношениях общества и государства, об обязанностях человека по отношению к государству и обязанностях государства по отношению к человеку. Лектор проанализировала, как в социологических опросах отражено отношение общества к протесту и готовность в нем участвовать. Как меняется представление общества о будущем страны; о том, как она должна развиваться, что важнее для россиян: стабильность или перемены? Как россияне относятся к внешнему миру? Враждебен он или дружелюбен? Какова социальная норма: что приемлемо и что неприемлемо?

Разговор начался с проблемы изменения ценностей и политических пристрастий в современном российском обществе. Екатерина подчеркнула, что, говоря о российском социуме, мы сразу поднимаемся на такой высокий уровень обобщения, что можем оперировать только общими категориями. Российский социум чрезвычайно разнообразен. Перефразируя известную фразу Борхеса, можно сказать: «Единственное, что мы знаем о России, что она бесконечно сложна». Региональное разнообразие порой поражает воображение. Разница между отдельными социальными группами внутри страны может быть больше, чем между средним россиянином и средним шведом. Поэтому речь не о конкретных цифрах, а скорее о тенденциях и трендах, представляющих общую картину. Что такое эти широкие тренды?

Это не мода, утверждает политолог, и не стремление к прогрессу, – это процессы, которые происходят со всеми, – и в «пределах Садового кольца, и за гаражами в Челябинске». Историческое время одинаково течет для всех – все мы живем в одном и том же месяце, и в одном и том же году. Новое информационное пространство, говорит Екатерина, всех нас очень сблизило. Отставание возможно, но изоляция – нет. Все находятся в единой «информационной тарелке». Большие тренды потому и большие, что касаются каждого из нас. Екатерина подготовила презентацию, где на схемах, таблицах, «статистических пирогах» в процентном соотношении наглядно были показаны образующиеся тенденции двух последних десятилетий. Это данные Института социологии РАН, Левада-Центра, исследования группы Сергея Белановского, проведенные специально для Комитета гражданских инициатив и исследования Высшей школы экономики.

Ценности выживания, сохранения и безопасности, типичные для закрытого социально-атомизированного общества, сменились более традиционными для европейского сообщества ценностями взаимного общения и совместного действия.

Благодаря новым техническим инструментам, происходит низовая модернизация общества: у людей увеличивается количество связей, растет число тех, кого они считают своими личными знакомыми (в социальных сетях, совместных чатах, различных группах), кому они готовы доверять. Эти связи служат источником информации и ориентиром в поведении. При том, по-прежнему на низком уровне находится доверие государственным институтам.

2014 год стал своеобразным социологическим маркером в изменении общественных тенденций. События этого года оказали интересный эффект на общественное сознание. Произошел очевидный слом в декларируемых обществом правах и ценностях. Возросла потребность в свободе слова и праве на получение информации. Право на свободное вероисповедание и право на отъезд тоже повысило свои показатели. Как и право избирать и быть избранным.

Какие страхи усилились в обществе? Проблемой проблем россияне называют здравоохранение и образование. К 2018 году их опасения только усилились. Боязнь войны с Украиной, наоборот, теряет свою актуальность.

К 2018 году россияне перестали опасаться морально-культурной деградации, она тоже потеряла свою актуальность и ушла на второй план.

Снижение уровня жизни серьезно тревожит россиян.

Респонденты демонстрируют обеспокоенность внешней политикой, в частности продвижением НАТО на восток. Эта тенденция в 2018 году только нарастает.

Главный тренд 2018 года – увеличение лагеря тех, кто ратует за перемены. До сих пор доминировал лагерь тех, кто считал главным достижением государства стабильность. Потом эти лагеря сравнялись. И теперь кривая потребности в изменениях уверенно растет вверх. Безусловно, были ожидания, связанные с выборами. После ярко освещаемых в СМИ внешних политических побед россияне ожидали, что государство займется внутренними политическими преобразованиями. Первым преобразованием стала пенсионная реформа, что не добавило очков государству. Партия ориентированных на перемены граждан пополнилась до 83 процентов. Люди стали хотеть быстрых и решительных перемен больше, чем незначительных преобразований.

Исследования ВШЭ по части отношения к великодержавности показали, что 58 процентов опрашиваемых считают, что государство должно развиваться экономически и быть экономически независимым, что, как они полагают, вытекает из внешней политики.

Звучит недовольство внешней политикой: она забирает ресурсы. Распространено мнение, что «мы всех кормим в ущерб себе». Достижения во внешней политике воспринимаются сегодня не как актив, а как пассив – причина низкого уровня жизни и источник раздражения.

Запрос на сильную власть и порядок постепенно меняется на справедливую власть, которая относится к людям с уважением. Главная претензия к власти сегодня состоит в том, что она не уважает людей. Екатерина говорит о том, что сильная власть – это колонна русской государственности, и уж если в этой области происходит запрос на изменения – значит, что с нами, действительно, происходят интересные вещи. Граждане по-прежнему считают, что государство должно обеспечивать справедливую оплату труда, здравоохранение должно быть обязанностью государства, также оно должно помогать малоимущим.

Обеспечение образования многие родители готовы взять на себя, воспринимая это как свою социальную ответственность. Но в связи с этим растет степень раздражения по поводу вмешательства в образование РПЦ или государственной пропаганды. У нас общество – секулярное, подчеркивает Шульман: чем моложе аудитория, тем ниже степень религиозности.

Что касается молодой аудитории, то социологов удивляет отсутствие конфликта поколений между 20-летними и 40-летними. Молодежь вполне разделят ценности своих родителей. Зато наблюдается конфликт между 40-летними и их родителями, теми, кому сегодня 60+.

Еще один серьезный тренд – падение уровня доверия государственным СМИ – практически обвал. И до этого федеральные телеканалы воспринимали как рупор Кремля, смотрели на них как на официальную позицию государства. При этом «смотрибельность» ТВ была высокой, а уровень доверия – низкий.

Начиная с 2016 года, значительно вырос уровень доверия к новостям в интернете.

В середине 2017 года произошло социологически значимое событие – нормализация протеста – изменение отношения к протестной активности, как таковой. Она воспринимается, как нормальная и не подлежащая государственному запрету или преследованию. До этого в различных формулировках люди полагали, что это опасно, угрожает стабильности, может перерасти в не контролируемую ситуацию, как майдан.

После 2017 года страх перед революцией перестал быть эффективным.

Екатерина считает, что российский социум – мирный социум. Происходит падение преступности. Уровень агрессии в обществе не высокий. Сила инерции еще высока, но «роман с властью», по мнению отдельных социологов, завершен. Разочарование произошло, и это непременно скажется на всех последующих выборах. Граждане все более ответственно начинают подходить к выборам. Каждая следующая выборная кампания будет более трудной для кандидатов.

В финале мы видим: раздражение внутренней политикой было давно, появилось недовольство внешней политикой. Чувство справедливости раздражено и оскорблено целым рядом последних действий государства. Тут надо признать, считает Екатерина, повышение пенсионного возраста было идеальным попаданием в самое больно место. Участники фокус-групп говорят, что государство решает свои проблемы за счет самых беззащитных представителей общества. Это воспринимается как гипер-несправедливость. Налоги на «самозанятых» – тоже вызывает серьезное раздражение. Нас ждут и другие способы отъема денег у населения. Ближайший пример – повышение тарифа на вывоз мусора. Список того, что дорожает с 1 января, печально иронизирует докладчик, леденит душу.

Картина, которую удалось нарисовать общими штрихами, не укладывается в рамки единого политического запроса. Очевидны ожидания, запрос на решительные полномасштабные изменения. Велик запрос на обсуждение внутренней политики, на обсуждение жизни обычных людей. При этом снижается доверие к спикерам и экспертам, присутствующим на телевидении. И отмечается полная глухота пропагандистского аппарата.

– Трудно не заметить, – говорит Екатерина, – что вещательная машина застыла на уровне 2016 года и с тех пор не меняется. А ведь это – передовой отряд, обеспеченный легитимностью власти. Это ее самая мощная, самая затратная и до последнего времени самая эффективная часть. И вдруг она перестала отвечать на общественный запрос. Нетрудно догадаться, что Украина всем надоела, что наше присутствие в Сирии многих раздражает, и Трамп – «не герой нашего романа». Но телевидение продолжает навязывать нам эти темы, не замечая, как стремительно стареет и «худеет» аудитория.

Известный политолог поблагодарила аудиторию за интерес к тому, что происходит с российским обществом и пообещала ответить на все вопросы. Вопросов было немало. Все они относились к заявленной теме, социологическим трендам, интерпретации цифр и событий. Уровень вопросов показал, что в зале собрались коллеги Екатерины Шульман: социологи, политологи, правоведы, журналисты и аналитики. Состоялся интересный профессиональный разговор. Он мог показаться слишком специальным, но ни один зритель не покинул зал.

Перед лекцией Екатерина поделилась своими впечатлениями о Музее Бориса Ельцина.

– Вы не первый раз в Ельцин Центре и, конечно, бывали в музее. Какое он на вас произвел впечатление?

– Здесь я в третий раз. В первый производит ошеломление. Но и в каждый следующий – не меньше. Это крайне оригинально организованное музейное пространство, не похожее на то, что мы привыкли подразумевать под музеем. Оно движущееся и взаимодействующее с тобой. Оно постоянно провоцирует тебя на какие-то эмоции. В общем, это больше похоже на участие в спектакле, чем на посещение музея в традиционном смысле. Наверное, не буду оригинальна, если скажу, что самое «душераздирающее» место – это тот зал, где разные известные люди зачитывают статьи из Конституции. Трудно оттуда уйти не разволновавшись. Или пространство, в котором представлены ларьки из 90-х. Я тогда маленькая была, но всё это помнится, лежит где-то в памяти, и внезапно актуализируется. Нельзя не согласиться, что были такие киоски, и люди так были одеты. А этот знаменитый троллейбус, в котором можно сидеть и ностальгировать. Можно 90-е считать эпохой развала, кризиса и всяческой национальной беды, но тем не менее все это подлинное. Это не то пространство, которое требует согласия, а то, которое требует от тебя присутствия.

– Какими запомнились эти годы?

– Обычно говорят, что 90-е – это такое обобщающее понятие, которое по мере отдаления становится все более туманным. У каждого свои 90-е, и каждый под этим подразумевает свое, поэтому людям трудно сговориться. Для некоторых это время объединяет в себе конец 80-х и до примерно 94-го года. Это именно те, кто говорят о нём, как о времени развала, распада, растворения привычных форм жизни, на месте которых ещё ничего не возникло. Есть люди, для которых 90-е были временем свободы. Это было время, когда государство декларировало и осуществляло демократические преобразования, когда совершенно другие люди были у власти, была другая эстетика, другой набор слов. Кто-то вспоминает об этом ностальгически. Публика элитарная, те, для кого чтение и письмо являются основными занятиями, они вспоминают этот отрезок времени, как время освобождения, когда стало можно читать, стало можно говорить, стало можно писать. Исчезла цензура. Открылись все богатства мировой культуры. Как сказал Ленин, нельзя стать коммунистом, не овладев всеми сокровищами мировой культуры. Коммунизм закончился, и они стали доступны. Другие вспоминают падение своего социального статуса. Они были уважаемыми людьми с привилегиями и хорошей зарплатой. Они делали что-то, что считалось общественно важным делом, и вдруг оказались никому не нужны. Это самые разные люди. Страна большая, и время это – такое растяжимое. Трудно сказать: это 90-е, а вот это не 90-е. И вы смотрите на них правильно, по-другому – не смотрите.

Что касается моих индивидуальных воспоминаний, то подросток живёт в своей семье, а не в общем политическом пространстве. Поэтому, если семья была благополучная, то и время для него было благополучным. Мои родители – учитель и вузовский преподаватель. Для них было важно, что железная хватка государства ослабла. Это было время потрясающей свободы, экспериментов, нового отношения к ребёнку, нового отношения к преподаванию. Наконец-то ушли эти чудовищные детско-юношеские организации, с которыми как-то приходилось считаться. Вместо них пришли новые демократические формы.

В моей школе в Туле был создан совет, состоящий из педагогов, родителей и школьников. Заседания, дебаты и споры продолжались до ночи. Обсуждались очень важные дела, имеющие практическое отношение к учебному процессу. Например, переход из кабинетной на классную систему, чтобы дети не ходили по кабинетам, а сидели в одном классе. Учителя были против. Дети – за. Парламент так решил, но со стороны педагогов было сопротивление. Одна учительница объявила голодовку в знак протеста – она не хотела ходить по классам. Хотела, чтобы все приходили к ней в кабинет. Просто какая-то невероятная жизнь. Ну, и кроме того, что я из Тулы, я могу ссылаться на свой личный опыт: до либерализации цен еды не было. Доставание еды – отдельный страшный крест. А потом еда появилась. Это очень сильно улучшило качество нашей жизни. Опять-таки перед ребёнком не стоит вопрос добывания еды, он просто видит, что была проблема – и не стало проблемы. Потом важно понимать, что твой взгляд субъективен. Уже в 94-м году мои родители поехали за границу. В 95-м меня отправили учиться в Канаду. Я там пусть не долгое время, но провела. Появились книжки на английском языке. Стало возможно купить Толкиена в оригинале. На этом фоне меркнет все остальное. Это я говорю не к тому, что мне прекрасно жилось, а все, кто говорит иначе – обманывает. Понимаю, что если бы я в Туле жила не в семье педагогов, а, к примеру, сотрудников военного предприятия, то воспринимала бы все это по-другому.

Мораль не в том, что моя картина мира объективна, а в том, что страна большая, и везде все было по-разному. И время было очень разным. Оно каждому принесло то, чего у него до этого не было. Есть люди, для которых новое само по себе является ценностью. Это, конечно, люди, больше нацеленные на интеллект, «заточенные» на развитие. Есть люди, для которых эти изменения – зло. И изменения должны быть очень позитивными, чтобы они были готовы их воспринять. Если мы пытаемся нащупать эту струну отношения к 90-м, то это будет отношение к изменениям: вы их скорее приветствуете, или их скорее опасаетесь. И та, и другая позиция абсолютно оправданы. В 2017 году мы начали фиксировать социологическими инструментами: количество респондентов, которые говорят, что России сейчас нужны изменения, стали приближаться к тем, кто говорит и говорил все прошедшие годы, что важна стабильность. Сейчас партия тех, кто хочет изменений, превалирует над теми, кто хочет стабильности. Это очень значимый социологический маркер.

– Как вы думаете, сколько должно пройти времени, чтобы мы начали объективно воспринимать 90-е?

– Вопрос тут даже не во времени. Довольно многие исторические дискуссии, только начавшись, становятся ужасно бурными. Вы говорите, что к 90-м острое отношение. А к Сталину? А к войне? А к 1917 году? Даже про Ивана Грозного невозможно завести мирную академическую дискуссию, чтобы люди не стали немедленно вцепляться друг в друга. Это людей волнует. У нас голова повернута не в ту сторону: мы избыточно сконцентрированы на прошлом. У нас как у социума глаза расположены на затылке. Поэтому не только 90-е обладают привилегией возбуждать большие страсти. Когда этот смягчающий флёр исторической отдалённости падет на эпоху, мы видим, то же, что происходит с Советским Союзом. Вы знаете, что СМИ часто цитируют, будто 66 процентов россиян сожалеет о распаде Советского Союза. Это, пожалуй, признак этого отдаления. Если вглядеться в цифры, то видно, что люди отвечают на вопрос: был ли распад Советского Союза позитивным или негативным явлением. 66 процентов считают его негативным в смысле того, что после него наступило что-то нехорошее. Это к вопросу об отношении к изменениям. Но так же это означает, что это уходит и достаточно далеко, так, чтобы люди имели некую общую картину, которая, к несчастью, может быть заимствована не из персональных воспоминаний, а из СМИ и с пропагандой из официальных уст. Конечно, грустно признавать это, но историческая победа советской власти состоит в том, что она уничтожила все исторические свидетельства, кроме тех, которые создала сама. Поэтому и условные «Кубанские казаки», и все остальное доброе советское кино воспринимается как исторический документ, которым оно не является. Вкладывайся в пропаганду, и ты победишь смерть.

– Что вы считаете важнейшими социальными завоеваниями 90-х?

– Снижение репрессивного пресса государства. Была либерализация уголовного законодательства, исчезновение наказания за те действия, которые были криминализованы советской властью. А это практически все, чем мы с вами занимаемся сегодня: публичные высказывания, обмен валюты, частная торговля, ксерокопирование. Множество действий, которые мог делать гражданин, были преступны. Мы даже за границу сейчас выезжаем, не получая визы. Вот до чего мы докатились от безнаказанности. Это и есть важные социальные завоевания 90-х. Надеюсь, за последние лет десять люди поняли, насколько ценно, когда государство не придумывает преступлений и не делает тебя преступником из-за того, что ты вышел с плакатом, написал какую-нибудь мысль, перепостил картинку и вдруг выяснил, что совершил преступление.