В кино-конференц-зале Ельцин Центра 24 августа состоялась творческая встреча с Дмитрием Быковым – писателем, поэтом, публицистом, журналистом, литературным критиком, преподавателем литературы, радиоведущим, биографом поэтов Маяковского, Пастернака, Окуджавы.
Желающих послушать его стихи было так много, что они сидели на приставных стульях, ступеньках и стояли вдоль стен. Те, кто не попали в зал, слушали поэта в холле кино-конференц-зала.
Быков уютно разложил на столике книги с закладками, листы со стихами и телефон.
– В нем самое последнее! – пояснил он и пообещал: – В конце, если успею, кое-что почитаю из нового.
– Мне приятно видеть всех вас собравшихся, - открыл встречу Дмитрий Быков. – И особенно приятно, когда приходит больше, чем может вместить зал, – возникает давка, ажиотаж. Мне передали, что тем, кто заплатил за билет, будет обидно стоять. Ну что ж, я тоже буду стоять, кроме того, пятьсот рублей не бог весть какие деньги и уж вовсе это не повод для обиды. Свобода – она не для завистливых. Приходится не завидовать богатым, не завидовать счастливым. Сегодня целых полтора часа мы все будем равны – и заплатившие, и не заплатившие. Я сам не заплатил ни рубля за присутствие на этом вечере, в этом замечательном месте.
Дмитрий предложил в первом отделении читать стихи о несчастной любви. Во втором – стихи о несчастной любви к родине. А в перерыве ответить на вопросы в записках и просьбы что-нибудь почитать. Но записки потекли с первой минуты, приходилось время от времени вынимать их из стеклянного куба и по мере возможности отвечать. Быкова знают в разных ипостасях: как писателя, лектора, радиоведущего, но самое главное занятие – это лирические стихи, и ничего более важного в его жизни нет.
– Правда, – заметил поэт, – в последнее время грань между стихами лирическими и политическими стирается. О чем пишется в лирике? О непознанном и таинственном, а ничего более таинственного, чем современная российская политика, представить невозможно. Поэтому и лирика все время смещается в эту сторону.
Быкову задали вопрос, не пытался ли он в своей передаче «Один» поставить библейские сказки и насколько это ему может быть интересно.
– Очень интересно, – признался поэт, – буквально завтра я начинаю читать детям лекции о плутовском романе и об Евангелии как о первом из них. Христос, на мой взгляд, был первым трикстером – фокусы показывал, превращал воду в вино, умирал и воскресал. Нет лучшего способа воспитать человека кроме как чудом. И Беня Крик делал тоже самое, и Остап Бендер, и Штирлиц. Почему детям? Потому что взрослые тут же побегут стучать. А дети не побегут. Или подождут, когда вырастут. А когда они вырастут, уже стучать будет бессмысленно. Сопоставление евангельских сюжетов с инвариантами сказок и пропповскими формулами – это очень перспективная и совершенно непаханная тема. Возможно, я этим когда-нибудь займусь, не особенно афишируя, чтобы это не выглядело кощунственно.
Еще один вопрос, заданный Быкову: «Вы сразу поняли «Улитку на склоне» братьев Стругацких?»
– До сих пор не понял. Это не простая вещь и первая, в которой применен закон сожженных мостиков между частями, когда обе части находятся в неочевидном соотношении. Я люблю «лесную» часть, «институтская» мне кажется слишком мрачной и абсурдной, хотя там есть гениальные находки, типа этой прослушивающей трубки, где все слышат разное. Я очень скептически отношусь к людям, которые считают «Улитку» и самих Стругацких наивной «шестидесятнической» фантастикой. Это абсолютно гениальная книга, и я знаю одного очень крупного филолога, который мне говорил: «Стругацкие – это молодость! Их уже не интересно читать». А потом, когда я приехал к нему в Калифорнию, то увидел заветную полочку, на которой хранилась «Улитка», изданная журналом «Байкал», бережно переплетенная, зачитанная до дыр, привезенная с собой в эмиграцию. И мне все стало ясно. Это тот случай, когда автора любят до того, что стыдятся признаться. «Улитка на склоне» – произведение, глубины которого мы будем открывать еще очень долго.
Дмитрия Быкова спросили про его личное отношение к культовому уральскому поэту Илье Кормильцеву, на текстах которого выросло не одно поколение.
– Я люблю Кормильцева. Он был моим другом и искренне меня восхищал. Я не встречал никого умнее его. Было, конечно, в его уме нечто циничное. Мы с ним как-то летели на книжную ярмарку. Он от своего авангардного издательства. Я сам по себе. Мы ушли в хвост поболтать. И началась вдруг резкая турбулентность. Я этого очень не люблю и сильно перепугался. «Валерьич, что это?» – спрашиваю Кормильцева. «Самолет не выдержал такой концентрации интеллекта», – гордо сказал Илья. Он был человеком свободного сознания. Он как-то сказал мне две вещи, которые меня поразили. «Серьезность вернется в Россию, через возрождение архаики и ради этого архаику можно потерпеть. Это утешает меня в некоторые минуты». И еще одну интересную вещь он сказал: «Человек не изменится до тех пор, пока не изменится его биологический носитель. Это произойдет лет через триста. Я как раз сейчас пишу рассказ про человека, который умер за день до того, как открыли бессмертие». Мы с ним как-то обсуждали, что женщины любят обвинять мужчин в эгоизме. Он сказал: «Зачем им слово «эгоист», когда уже есть слово «человек»?» Мне это кажется абсолютно точным. Я его любил и люблю. Мне его страшно не хватает, но я предпочитаю думать, что он не умер, а уехал в Перу, куда он собирался перебраться на окончательное жительство. И может быть, там мы с ним когда-нибудь встретимся, - сказал Дмитрий.
Быков пообещал прочитать парочку серьезных стихотворений и перейти к «письменам счастья» из золотистого айфона. Из зала последовала записка: «Почему вы изменили «Нокии»?». Поэт признался, что ему пришлось перейти на айфон из-за кочевой жизни, чтобы пользоваться определенными сервисами, отправлять почту, покупать авиабилеты «онлайн». Он рассказал про забавный случай с его учениками, которым он объяснял достоинства бунинской прозы: «Показал им золотой айфон и сказал, что Бунин сильно уменьшил размеры, но расширил диапазон. И они меня поняли!»
Еще один оригинальный вопрос задали из зала: есть ли такие строчки его коллег по поэтическому цеху, которым он завидует и хотел бы сам быть их автором. На что Быков ответил, что завидует одному маленькому четверостишию.
«Вот тебе, гадина!
Вот тебе, гадюка!
Вот тебе за Гайдна!
Вот тебе за Глюка!»
Он завидует всему, что написала Новелла Матвеева, что не мешает им дружить.
И тут же последовал вопрос о том, какую музыку поэт предпочитает.
– Моя дочь – клинический психолог по образованию – как-то сказала, что по коридору нашей квартиры она идет как по маниакально-депрессивному синдрому. Маниакальная часть у меня – Шостакович, депрессивная у моей жены – Чайковский. Я действительно предпочитаю слушать музыку нервическую. Восьмую симфонию Шостаковича, особенно ужасную ее третью часть. Его же марши и Пятую симфонию. Ничего не поделаешь – у меня простые вкусы. Прокофьева очень люблю. А не из классической музыки – французский шансон.
В поэзии Быкова много вечных тем и философских размышлений, и только привычная для его стихов самоирония позволяет скрыть болезненное отношения к некоторым вещам. Вопрос из записки, кого-то очень волнующий: «Как вы справляетесь со страхом смерти?»
– Долгий и тщательный самоанализ привел меня к мысли о том, что… Как у Набокова в Ultima Thule или у Толстого в «Записках сумасшедшего»: мысли о смерти несовместимы с сознанием. Следовательно, что-то одно из этого не существует. Помните, как сказал в свое время Оскар Уайльд: «Что-то исчезает, то ли я, то ли обои», – отшутился Дмитрий.
«Что вы думаете о бесконечно молодящемся человечестве, как в жизни, так и в литературе?» – вопрос из записки.
– Тема старости появляется не в силу молодящейся элиты и не в силу вечной молодости, по которой все скучают, а потому, что главный принцип истории – это захват культуры и ее новых территорий. Говорить о старости было не очень прилично, ее старались как-то спрятать, но с появлением таких фильмов как «Любовь» Ханеке и целой серии комедий о домах престарелых тема старости постепенно начала входить в культуру. Вообще, старость отодвигается. Раньше человек в моем возрасте считался стариком. Сегодня это возраст начинающейся зрелости. А в силу моего крайнего инфантилизма – вовсе щенячья пора. Я не думаю, что сегодня надо о старости говорить всерьез. Сегодня человек все придумал для того, чтобы максимально долго поддерживать себя в рабочем состоянии, а потом сразу умереть. Мне кажется это правильный выбор.
Вечер завершился чтением трех новых стихотворений из телефона и автограф-сессией. Хвост очереди из желающих получить автограф автора протянулся на добрую сотню метров. Некоторые удерживали в руках по три-четыре тома стихов Быкова и все их хотели подписать.
Позднее Дмитрий записал небольшое интервью к вечеру памяти Ильи Кормильцева, который состоится в Ельцин Центре в конце сентября. Почитал на камеру его стихи. Некоторые он помнит наизусть.
