В день рождения Бориса Рыжего 8 сентября в Ельцин Центре прошёл вечер памяти поэта. Совместное с литературным журналом «Урал» мероприятие состоялось в рамках цикла «Два города» писателя и журналиста Бориса Минаева.
Гости увидели отрывки из документальных фильмов о Борисе Рыжем, узнали малоизвестные детали биографии поэта от его друзей и коллег и услышали стихи в исполнении молодых екатеринбургских актёров Ростислава Ганеева, Евгении Бурмаки, Владислава Пивнева.
Погадай мне, цыганка, на медный грош,
растолкуй, отчего умру.
Отвечает цыганка, мол, ты умрешь,
не живут такие в миру.
Станет сын чужим и чужой жена,
отвернутся друзья-враги.
Что убьет тебя, молодой? Вина.
Но вину свою береги.
Перед кем вина? Перед тем, что жив.
И смеётся, глядит в глаза.
И звучит с базара блатной мотив,
проясняются небеса.
Ведущими вечера стали главный редактор журнала «Урал» Олег Богаев, исследователь творчества поэта Никита Быстров и писатель Борис Минаев. По словам последнего, Борис Рыжий ушёл трагически рано, но он успел оставить после себя большой корпус стихов, сложившуюся литературную биографию, яркий след в памяти своих современников.
– Он, без преувеличения, стал ярчайшим представителем уральской культуры, легендой 1990-х годов. О поэте снимают фильмы, по его стихам ставят спектакли, о его судьбе и творчестве продолжают выпускать книги и исследования. Рыжий как бы заново живёт среди нас, – сказал Борис Минаев, и обратил внимание гостей на предстоящее в 2024 году 50-летие поэта. – Хотелось бы верить, что с вечера памяти в Ельцин Центре начался юбилейный год Бориса Рыжего.
После вступительного слова о поэте рассказывали близкие ему люди, друзья, современники: Алексей Кузин, Олег Дозморов, Константин Богомолов и другие. Ведущие отвечали на вопросы зрителей, а автор лучшего вопроса получил книгу «Борис Рыжий: исследования и материалы», которую составил Никита Быстров.
Борис Рыжий много фантазировал. Друзья поэта вспоминали, как он выдумывал смешные небылицы про себя и других людей. Парадоксально, что при этом в стихах он был невероятно конкретен: в них с абсолютной точностью перечислены события и география Екатеринбурга, названия улиц и даже номера трамваев. По мнению Никиты Быстрова, «безудержное фантазирование» было связано с желанием создать автобиографический миф. В интервью местной прессе по нарастающей возникает миф о поэте, который ведёт жизнь над законами и правилами, дружит с девиантными людьми, воспевает дворы окраин и рабочих кварталов. Через его творчество мы погружаемся в сконденсированные кошмары Вторчермета и его обитателей, которые попали в разлом времени, вышли из одной реальности и попали в другую.
С тем, что Борис Рыжий сознательно занимался мифотворчеством, согласился Олег Богаев. По мнению главного редактора «Урала», миф о себе – это основа для любого поэта: «Насколько этот миф изыскан или драматичен, настолько и силён интерес к поэту. Любой поэт создаёт такой миф, и в этом даже есть момент не очень поэтической рациональности».
Я родился – доселе не верится –
в лабиринте фабричных дворов
в той стране голубиной, что делится
тыщу лет на ментов и воров.
Потому уменьшительных суффиксов
не люблю, и когда постучат
и попросят с улыбкою уксуса,
я исполню желанье ребят.
Отвращенье домашние кофточки,
полки книжные, фото отца
вызывают у тех, кто, на корточки
сев, умеет сидеть до конца.
По мнению Олега Богаева, люди, умеющие сидеть на корточках, исповедующие блатную мораль – не просто любимые персонажи Бориса Рыжего, это его герои и боги, притом, что многие из этих героев – реальные люди. Нравственность и мораль именно этих людей является для него высшим мерилом и высшей ценностью. Эстетизированные картины вторчерметовской жизни – это часть авторского мифа. В том же стихотворении есть объясняющая такую эстетизацию формула: «безобразное – это прекрасное, что не может вместиться в душе».
– Люди, сидящие на корточках, или ребята, которые постучат и попросят с улыбкою уксуса – это проявления такого прекрасного безобразного. Это не предмет эстетического любования, а внеэстетически понятая красота, показатель приятия жизни во всех её проявлениях, поскольку перспектива жизни у всех одна, – комментирует Олег Богаев. – Люди, сидящие на корточках, всем своим поведением обнажают изнанку жизни, представляют нам жизнь, очень близко стоящую к смерти. «Больше чёрного горя, поэт!» – этой фразой заканчивается стихотворение, которое мы цитируем. Чёрное горе – это настроенность сознания, благодаря которой жизнь принимается такой, какая она есть – как опыт умирания.
Олег Богаев признался, что мысленно часто возвращается к самоубийству поэта, и выдвинул свою версию глубинных причин этого поступка.
– Как для драматурга, для меня это состояние глубочайшего внутреннего конфликта. Когда он пришёл в журнал «Урал» – а это в общем мир профессиональной литературы – в жизни Бориса Рыжего случился успех. Его талант признали живые классики: Евгений Рейн, Александр Кушнер, Евгений Евтушенко, Сергей Гандлевский. Следующий шаг должен быть какой? Я его спрашивал: ты собираешься, наверное, перебираться в Москву? И да, такие планы были, но он отвечал с каким-то внутренним страхом. Фамилии, которые перечислены выше, – это профессиональные литераторы. У профессионала всегда есть момент цинизма по отношению к себе и к транслируемым смыслам. А Борис решил остаться искренним, решил остаться любителем, и это было глубинным отказом: «у меня получилось, но дальше я не хочу».
О том, как изменилось восприятие наследия Бориса Рыжего за прошедшие 20 лет с момента самоубийства поэта, рассказал в видео из Лондона его ближайший друг Олег Дозморов. По его мнению, Борису Рыжему удалась уникальная вещь: сделать поэтику одинаково близкую и профессору, и обычному человеку, что роднит его с такими фигурами как Сергей Есенин и Владимир Высоцкий. Его лирический герой понятен читателю без литературной подготовки, а судьба и трагедия Рыжего связаны с судьбой и трагедией страны. У этого есть и тёмная сторона: покончив с собой, поэт стал мифом для массовой культуры, что отчасти редуцировало его наследие.
– У нас есть как бы два Бориса: настоящий Борис и Борис – пьяный гопник со Вторчермета, почему-то пишущий стихи, такой свой в доску парень. К сожалению, с этим ничего нельзя сделать: массовой культуре нужны герои, штампы и конфетки в обёртке, на которых написано «поэт страшных девяностых».
В те баснословные года
нам пиво воздух заменяло,
оно, как воздух, исчезало,
но появлялось иногда.
За магазином ввечеру
стояли, тихо говорили.
Как хорошо мы плохо жили,
прикуривали на ветру.
И, не лишенная прикрас,
хотя и сотканная грубо,
жизнь отгораживалась тупо
рядами ящиков от нас.
И только небо, может быть,
глядело пристально и нежно
на относившихся небрежно
к прекрасному глаголу ЖИТЬ.
Во второй части вечера рассказывали о «бытовой» стороне жизни поэта. Ответственный секретарь «Урала» Константин Богомолов поделился воспоминаниями о том, как Борис Рыжий работал в редакции журнала.
– У него в стихах самопроизвольно возникает тема разгульной жизни, но когда он работал в «Урале», я его таким не помню. Он был очень трогательный, приходил в белой рубашке, галстуке и пиджаке, что для редакции того времени было странно. Очень ответственно относился к работе и остро шутил, на грани фола. У него действительно была стратегия самопродвижения, он хотел уехать из Екатеринбурга и стать столичным поэтом. Что касается его второй стороны, знакомства с разными людьми со Вторчермета, он много говорил об этом. Я думаю, что это было искренне. И одновременно, как это бывает, частью мифа.
Друг детства Бориса Рыжего Алексей Кузин рассказал, как подарил ему на 20-летие орфоэпический словарь русского языка на 80000 слов: «Не думаю, что он им воспользовался. Он был очень грамотный, и обладал уникальной способностью: ему было достаточно прочитать один раз любое стихотворение, чтобы его запомнить, потому что слышал мелодию стиха».
Алексей Кузин считает Бориса Рыжего «поэтом эпического плана»: он отразил главные черты жизни российского народа в переломную эпоху, поэтому его и любят, и его не запретишь. При этом Рыжий на всю жизнь остался наблюдательным, добрым и умным мальчиком, не став взрослым «мужиком». Он остро смотрел на мир, поэтому и покончил с собой. Но этот взгляд мальчика и свою душу он сохранил, – считает друг поэта.
В кварталах дальних и печальных,
что утром серы и пусты,
где выглядят смешно и жалко
сирень и прочие цветы,
есть дом шестнадцатиэтажный,
у дома тополь или клён
стоит, ненужный и усталый,
в пустое небо устремлён,
стоит под тополем скамейка,
и, лбом уткнувшийся в ладонь,
на ней уснул и видит море
писатель Дима Рябоконь.
Он развязал и выпил водки,
он на хер из дому ушёл,
он захотел уехать к морю,
но до вокзала не дошёл.
Он захотел уехать к морю,
оно – страдания предел.
Проматерился, проревелся
и на скамейке захрапел.
Но море сине-голубое,
оно само к нему пришло
и, утреннее и родное,
заулыбалося светло.
И Дима тоже улыбался.
И, хоть недвижимый лежал,
худой, и лысый, и беззубый,
он прямо к морю побежал.
Бежит и видит человека
на золотом на берегу.
А это я никак до моря
доехать тоже не могу –
уснул, качаясь на качели,
вокруг какие-то кусты
в кварталах дальних и печальных,
что утром серы и пусты.
По признанию Алексея Кузина, Борис Рыжий ставил себя выше большинства других поэтов, создавал для «коллег» хулиганский образ, выпивая и ввязываясь в драки, но трезвым был очень застенчивым человеком. К примеру, перед первой встречей с Александром Кушнером выпил для храбрости 100 граммов. «Александр Семёнович выучил и прочёл два его стихотворения, потому что признал в нём равного. Поэты легко друг друга чуют и знают, кто из них лучше. Борис Рыжий был очень искренним поэтом, и это та искренность, которая попадает в каждого из нас», – заключил он.
