Как тексты Дмитрия Пригова — центральной фигуры московского концептуализма — взаимодействуют с советской риторикой и историей, дискурсом классической литературы и сенсациями из постсоветской прессы? Речь об этом шла в Ельцин Центре 11 августа на лекции Льва Оборина — поэта, критика, литературного редактора и составителя малого стихотворного собрания Д. А. Пригова.
Лекция стала частью дискуссионной программы в рамках выставки «Далёкие планеты ДАП» к 80-летию Дмитрия Пригова, работа которой завершилась 22 августа в Арт-галерее Ельцин Центра.
Оставив без ответа многочисленные просьбы прочитать собственные стихи, Лев Оборин сконцентрировался на анализе поэтического наследия Дмитрия Пригова. Оно насчитывает тысячи стихотворений и состоит из нескольких циклов.
По словам критика, создавая «Обращения» и другие циклы в 1980-е годы, поэт хорошо изображает обывателя, принимающего всю советскую реальность целиком.
— Образ Рейгана, экзальтированный монолог про газ, строчки наподобие «Как я понимаю, при плановой системе перевыполнение планов есть вредительство»… У него в голове была превосходная стилистическая машина, которая, пародируя советский новояз, прогнозировала некоторые события заранее. Известно, что цикл «Некрологи», в котором Пригов переписал известия о смерти Фёдора Достоевского и других культурных икон прошлого в духе траурных передовиц «Правды», появился незадолго до «пятилетки пышных похорон».
Говорят, что Пригов — это в первую очередь работа с советским языком, и в своих текстах он довёл до абсолюта идеологию всеобщей индифферентности той эпохи. Однако, убеждён Лев Оборин, поэт больше и выше этих ограничивающих представлений.
— В 90-е годы Дмитрий Александрович обращается к дискурсу газетной информации как к источнику дурного пустого чтения и массового вкуса. Препарируя сенсации, чернуху и беспредел газетных статей, он создаёт сборники «По материалам прессы». Подобно Маяковскому и Мандельштаму в своё время, он вычитывает из газет и переосмысляет что-то важное, касающееся духа эпохи. Пригов в этом цикле объединяет два отношения к газете — как к материалу для наблюдения за человеческой природой и как к иллюстрации несовпадения того, что хотелось сказать и что в итоге было сказано.
Также в ходе лекции исследователь попытался осмыслить и выделить персонажей, населяющих Вселенную приговской поэзии.
Во-первых, это фигура милиционера. Он — главный советский авторитет и супергерой. Неслучайно самый известный сборник стихов Пригова — «Апофеоз милиционера», и слово «апофеоз» используется здесь в его изначальном значении — обожествление.
— Милиционер непогрешим, он напрямую общается с высшей силой, может переговариваться с богом по рации. Это сама жизнь, явившаяся в форме долга: «Когда здесь на посту стоит милицанер….» Для Пригова восторг от тотального милиционера — это попытка приблизиться к пониманию власти, для концептуалистов это один из главных концептов.
Концепцию власти можно понимать широко, — отмечает критик, — не только с политической точки зрения, но и, например, в контексте власти поэта над произведением. Мотив подобной демиургической власти часто присутствует у него — например, в стихотворении «Куликово поле».
Разумеется, поэт задумывался о природе государственной власти, её административном языке и символике. «Он всю жизнь пытался полюбить или по крайней мере осознать государство. По его мнению, уже сама идея власти есть отчасти власть. Но при этом земная власть не вечна, она заканчивается со смертью властителя или сменой эпохи», — говорит Лев Оборин.
С небесной же властью у приговских героев сложные отношения. У поэта под рукой всегда есть маска простака, которая объясняет бога с точки зрения массового сознания: «Наш господь от вашего господя отличается». Но рассуждая на эту тему, невозможно не выделить ещё одну важную фигуру приговской Вселенной — поэта-гения, у которого налажен прямой контакт с божественным. Пригов развивает этот концепт в цикле «Божеские разговоры».
— Если гений общается с богом, давайте посмотрим, каков сам гений-творец в приговском универсуме. Это тотальное принятие — Пригов бесконечно принимает не только собственную гениальность, но и исключительность поэтического ремесла в целом. Поэтическое у него канонизируется в принципе: «Как сказал поэт, и поэт, который сказал, — это я».
Подобный мотив, отмечает Лев Оборин, находится в самом основании русской поэтической традиции. Александр Пушкин «памятник себе воздвиг нерукотворный», Владимир Маяковский написал поэму с названием «Владимир Маяковский», и так далее. У Пригова эта позиция достигает трансцендентных высот: «Я поэт, я бог, я тать, больше нечего сказать».
Пригов не только певец милиционеров, он ещё певец рутины. Демонстративно скучное и неприятное также может быть подвергнуто поэтическому переосмыслению: «Я жизнь свою провёл в мытье посуды и в сочинении стихов». Дмитрий Александрович не только отыскивает поэтическое в повседневной жизни, но и утверждает, что повседневное и есть поэтическое. Об этом, отмечает Лев Оборин, одно из самых цитируемых его стихотворений:
Килограмм салата рыбного в кулинарии приобрёл
И ничего в этом обидного, приобрёл и приобрёл
— Дмитрий Александрович поэтизировал и район Беляево, в котором прожил большую часть жизни. «Бывает, тебя убивают, а вокруг Беляево», — писал он, и в качестве антитезы земному Беляеву выделял небесное — там, где всегда хорошо. И это осмысление окраин принесло плоды: по соседству, в Коньково, на одном из домов увековечили стихограмму Пригова «А Я».
Поэзия Пригова даёт хорошее представление о советском космосе, — убеждён Лев Оборин. — И безусловно, советский обыватель — один из главных приговских героев. Обыватель постоянно испытывает унижение от других представителей советского космоса: «Вот придёт водопроводчик и испортит унитаз. Вот придёт газопроводчик и испортит газ». Пресечь это унижение может только милиционер — он придёт и прикажет «не баловаться».
Важнейший предмет из приговской поэзии — телевизор. Он не всегда называется по имени, но Пригов позволяет обитателю советского мира телевизору ответить. Через диалоги с ним можно сделать снимок коллективного сознания и бессознательного. Пример такого диалога — стихотворение про президента США: «Вот избран новый президент Соединённых Штатов». По словам Льва Оборина, это стихотворение — точная картография того, что происходит в голове человека, который слышит это сообщение.
Также Вселенная Пригова населена различными существами, находящимися по ту сторону общества и в него не включёнными. Это монстры или животные, посланники из другого, более реального мира. Слоник, куры, коростели, болезнетворные микробы, а также зомби, ангелы и даже неведомая «Махроть всея Руси».
Наконец, в литературном наследии Пригова возникает категория вины — он часто объявлял себя виноватым в проблемах мира.
— Он любил новые медиа и часто появлялся на ТВ, — рассказал Лев Оборин. — В этом есть что-то уорхоловское — мысль про 15 минут славы и «меня показывали по телевизору». Однажды в программе «Знак качества» Дмитрий Александрович устроил публичную исповедь: «Я в детстве избил мальчика Сашу и прошу у него прощения. И за то, что тебе, Саша, причинили другие люди, я тоже прошу прощения. И за всех обиженных…» и так далее, этакая отсылка к фильму «Покаяние».
Вопрос: насколько это всерьёз? Мы знаем, что, если надеть маску, — возможно всё. А тот, кто берет вину за все вообще, оказывается в выигрышной позиции, в сильной позиции того, кто способен попросить прощения. Но даже это Пригов делает в собственном стиле и ускользает от общего толкования, убеждён Лев Оборин.
