В Ельцин Центре в Екатеринбурге 21 апреля прошло яркое литературное событие – «Библионочь».
Днем состоялась премьера тематической экскурсии «Писатели в «Лабиринте истории ХХ века», которую провела сотрудник музея Юлия Загородняя. Литература ХХ века ярко и образно отразила процессы политической, экономической и социальной жизни страны. Экскурсия осветила наиболее важные из них.
Еще одной частью мероприятия стал диалог двух писателей, лауреатов премии «Ясная Поляна» Евгения Чижова (Москва) и Евгения Касимова (Екатеринбург), который состоялся в книжном магазине «Пиотровский». Тема беседы-лекции – «Литературный процесс 90-х: вызовы эпохи». Завершилось всё вечером памяти одного из ярчайших поэтов России Евгения Евтушенко – его провели в кино-конференц-зале Ельцин Центра.
Последнее десятилетие минувшего столетия – особенное время для российской литературы, которая всегда чутко откликалась на перемены в стране. Это эпоха больших приобретений, когда в большой русскоязычный читающий мир вошли ранее не опубликованные творения Андрея Платонова, Льва Гумилёва, Михаила Булгакова, Анны Ахматовой, Владимира Набокова, Георгия Иванова, Иосифа Бродского, Даниила Андреева. По сути произошло возвращение классики, что читающая публика, изголодавшаяся по «живому слову» за десятилетия цензуры, идеологических и художественных штампов, бесконечных производственных романов и однообразных панегириков, восприняла как манну небесную. Неизведанную классику осваивали взахлеб, читали ночами напролет и передавали из рук в руки.
Ворвались в литературный мир и великие писатели-документалисты, зафиксировавшие самые драматичные и трагические события советского времени, – Варлам Шаламов, Александр Солженицын, Василий Гроссман. Вышли навстречу читателю и эпатажные постмодернисты, по сути портретисты эпохи Перемен – Виктор Пелевин, Дмитрий Пригов, Эдуард Лимонов, Венедикт Ерофеев, Виктор Ерофеев, Владимир Сорокин. А вот неофициальная поэзия, востребованная в период Империи, переживала кризис. Потому что перестала быть неофициальной. Так какая же она, литература 90-х, и как переживала эпоху перемен окололитературная среда?
– В 1990-м мне было 24 года. Вообще в 90-е мы обращали внимание на частные вещи, в основном личные, – рассказал Евгений Чижов. – Я сам человек достаточно «частный» и никогда не пытался выяснять отношения со временем, как это делал тот же Евгений Евтушенко, который ощущал себя глашатаем своего времени. Я ни о чем подобном не помышлял. С одной стороны, нам представляют 90-е как «лихие 90-е». С другой – для многих моих знакомых это время, когда открывались новые возможности, публиковались неожиданные авторы. И Борис Ельцин ключевая фигура этого времени.
– В начале 90-х годов, даже в конце 80-х, катастрофа настигла целую социальную группу. Это была наиболее просвещенная часть интеллигенции, которая выполняла роль передатчиков и хранителей информации, – продолжил Евгений Касимов. – Они могли кем угодно работать, но имели доступ к самиздату, к тайнам литературной и музыкальной жизни, жизни искусства. Тогда не было интернета, в газетах о многом не писали, а эти люди были именно передатчиками. Например, приезжают они в Москву, к друзьям. А им раз – и пару сборников Бродского дают да в придачу еще несколько рукописей метаметафористов, Леши Парщикова и Саши Еременко, которые еще не издавались. Они возвращаются в Екатеринбург – и все это размножается и распечатывается. Ранее так распечатывались книги Михаила Булгакова, то же «Собачье сердце», или мемуары Надежды Мандельштам. От них узнавали, что на самом деле происходило на съезде писателей или в кулуарах Дома писателей. Такие люди были востребованы временем. Они становились своего рода гуру, возглавляли кружки. И вдруг стали печатать все, вся литература зарубежья была опубликована. Появилась возможность издать даже самых левых российских поэтов. И вот эти люди оказались невостребованными. Потому что появились интернет и другие средства связи.
– Художник вообще часто лишний человек, который либо создает свою аудиторию, своего читателя, либо не создает, – отметил Евгений Чижов. – Люди, о которых мы говорим, жили за счет того, что в советском обществе было дефицитом. А дефицит был неподцензурной литературы. Потом дефицит исчез, а люди как бы остались без работы.
– Поэтому многие эти люди ушли в другие профессии, стали издателями, журналистами, культуртрегерами, переводчиками, – продолжил Евгений Касимов. – Но одно дело быть культуртрегером в 80-х, устраивая литературные и музыкальные вечера. Другое – когда это стало бизнесом. И мне грустно, потому что эти люди опережали свое время. Я учился у них, прислушивался к ним. Они были нашими Вергилиями. А потом их вдруг не стало, также не стало авторитетов. Вдруг стали не интересны «шестидесятники». Сейчас же мы, вглядываясь в 90-е, видим, что такие крупные фигуры, как Денис Новиков или Борис Рыжий, или многие другие замечательные поэты попросту не выжили в этом мире.
– 60-е нам представляются временем оптимистическим, с «улыбкой до ушей», над людьми раскрылось небо, взлетел Гагарин, – поделился воспоминания Евгений Чижов. – Это было время нескольких одновременных революций: политической, психоделической, сексуальной, культурной, музыкальной. И эти революции были со знаком плюс. Единственная революция, которую Советский Союз «прошляпил», была психоделическая революция, которая накрыла нас в 90-е. Но эта революция потребовала больших жертв. Не все смогли ее пережить. В Москве открылась сеть кафе, соединенных с книжными магазинами. Они назывались ОГИ, объединенные гуманитарные издательства. Это было время, когда взошли такие «чёрные звезды», как Владимир Сорокин – автор грандиозный, но негативный, стремящийся разрушить все, что когда-либо было написано.
– В 80-х, казалось, все было нормально. Все писали, дорожили дружбой, поэзия была не пустой звук, – уточнил Евгений Касимов. – Все это было интересно. Нас пускали даже в институты или Центральный дом работников искусств в Москве, где в 1984 году прошло выступление поэтов Алексея Парщикова и Александра Еременко. Но потом принципиальный андерграунд остался тихонько умирать в подвалах, кто-то перестал писать, а кто-то уехал. Писатели пошли работать в издательства, музыканты сели в студии, художники начали работать в мастерских. Когда в 1993-м году приехало канадское телевидение снимать фильм об андерграунде, и меня попросили собрать людей, я сказал, что нет у нас никакого андерграунда и никакого подполья. С большим трудом удалось кого-то собрать. Но ничего хорошего уже не было. Я же сам стал делать городское радио, «Студию Город».
– Я присутствовал при триумфе вышеупомянутых людей, они писали заумные стихи, – сказал Чижов. – И эта поэзия собирала гигантские аудитории. Их стихи с листа-то тяжело читать, и что могли понять люди из их творений на слух, для меня загадка. Один из ключевых моментов этого времени – исчезновение андерграунда. В конце 90-х вышел прекрасный роман Владимира Маканина «Андерграунд, или Герой нашего времени», где показана трагедия людей, которые всю жизнь противостояли советской власти, а когда эта власть была опрокинута, они стали никому не нужны.
– Самое интересное, что и 90-е закончились с приходом так называемых «нулевых», – сказал Касимов. – Сначала в 2000 году умер при неясных обстоятельствах поэт Роман Тягунов, через пять месяцев наложил на себя руки Борис Рыжий, еще через два умер Сергей Нохрин, тоже при непонятных обстоятельствах. И вдруг началась череда ключевых смертей людей, которые были яркими звездами 90-х. Причем многие это делали добровольно, а многие занимались самоистреблением. Так сделал замечательный поэт Денис Новиков, который просто истребил себя. У меня есть ощущение, что Борис Рыжий прекрасно понимал, что ему нет места в «нулевых», его время закончилось. Люди почти физически ощущали, что их время заканчивается, что начинается новое время. Появились новый читатель, новый зритель, новое искусство.
– По поводу гибели или исчезновения ключевых героев 90-х могу сказать, что ценности этого десятилетия, психоделической революции, не были рассчитаны на долгую жизнь, и к поэту Денису Новикову это имеет прямое отношение, – рассказал Чижов. – Поэты, если это не такие поэты, как Евтушенко, как правило, долго не живут. Атмосфера 90-х и те, кто жили в это время, разделяя ценности этого десятилетия, из него не выбрались, они в нем остались. Это оказалось гибельным, и это прискорбно.
– Но при этом создавались новые институции, незримо вызревало то, что мы можем назвать новой культурой, – продолжил Евгений Касимов. – Стал проглядывать новый тип человека. Я вспоминаю 1996-1997 годы. Тогда были интересные медиа: радио, газеты, телевидение, появились частные издательства, частные предприятия, которые работали на культуру. Самое здоровое и лучшее, что сегодня есть, закладывалось тогда.
– Мне кажется, что это закладывалось еще раньше, в позднесоветские времена, в конце 80-х, – парировал Чижов. – Это время интересно полным разрывом с традицией, которое необходимо для новаторства. И благодаря этому и смогли возникнуть некие «крутые» фигуры, которые несли в себе этот разрыв. Типа Сорокина, который в обычное время бы не возник. Ситуация разрыва плодотворна для оголтелых новаторов.
– Что поразительно, тогда перестали издавать хороших писателей: Юрия Трифонова, Юрия Казакова, Василия Шукшина. Они просто были исключены из издательского плана, – напомнил Евгений Касимов.
– Их только сейчас начинают вспоминать, – подтвердил Евгений Чижов. – Сейчас происходит возвращение имен. Среди прозаиков популярно возвращение биографий писателей. То Дмитрий Быков напишет биографии Владимира Маяковского, Бориса Пастернака или Булата Окуджавы. То Сергей Шаргунов – книгу о Валентине Катаеве. Я вырос в атмосфере 90-х, они меня сформировали и наложили отпечаток. Вообще я вспоминаю их как веселое время, но я не такой эгоист, чтобы распространять это на людей, у которых все валилось из рук, и они оставались без работы. Даже рокеры типа Виктора Цоя или Бориса Гребенщикова не пережили свое «золотое время» конца 80-х–начала 90-х. Борис Гребенщиков начисто утратил тот энергетический заряд, который обеспечил ему грандиозный успех, а остальные просто сложили свои буйные рокерские головы. Революция долго не длится.
После лекции прозвучали вопросы из зала.
– Вы много говорили о культуре 90-х, андерграунде и рок-музыке. Создается впечатление, что поэзию в 90-е вытеснили «песенные» стихи Егора Летова, Виктора Цоя. Это так?
– Я присутствовал в месте, где должен был проходить концерт «Аквариума». Туда пришел Парщиков, гремевший в Москве и собиравший стадионы на свои заумные, местами прекрасные стихи, – сказал Чижов. – Они все там перезнакомились. Это было какое-то дикое возбуждение, все шло «в одном потоке». Что поэты метаметафористы, что Гребенщиков с его психоделическими текстами. Никто не стремился к понятности и внятности. Предполагалось, что свобода обречена на предельную невнятность. Но удивительно, как быстро к этому был потерян интерес. Дмитрий Быков, наверное, чувствовал себя в то время совершенно потерянным и выброшенным из колеи. Помню у него строчку «теперь здесь любят ясность, как везде». В 90-е годы всем было наплевать на ясность.
– Помню, в 1983 году мой товарищ пригласил Майка (Майк Науменко, советский рок-музыкант, основатель и лидер рок-группы «Зоопарк» - ред.) и Цоя, – развил тему Касимов. – Они приехали. Мы сидели в его квартире большой компанией, нас было человек 25. Мы читали друг другу стихи, разговаривали. Я начал читать им стихи Еременко: «Я смотрю на тебя из настолько глубоких могил, что мой взгляд, прежде чем до тебя добежать, раздвоится. Мы сейчас, как всегда, разыграем комедию в лицах. Тебя не было вовсе, и, значит, я тоже не был». Цой напрочь все отверг, сказал, что нет, в рок-н-ролле главное музыка, слова ничего не значат. А Майк был человеком просвещенным, переводил, знал язык, американскую битническую культуру, и у него глаза загорелись. Когда организовался Свердловский рок-клуб в 1986 году, я передал туда через Сашу Калужского, президента рок-клуба, подборку замечательных московских поэтов, среди которых были Саша Волохов, Марк Шатунов, Саша Еременко. Они перебрали все – и не нашли ничего для того, чтобы это можно было исполнять. И стали делать свое. Появились «Наутилус» и «Чайф». Но взаимопроникновения не получилось.
– Сегодня часто употреблялось слово андерграунд. Почему андерграунд возвращается?
– Для начала разберемся в терминах, – ответил Касимов. – Термин «андерграунд» впервые появился в 70-х годах, он пришел из музыкальной критики. Это не направление в искусстве или литературе. Это было связано с психоделической культурой. У нас андерграунд воспринимали как то, что не печаталось, то, что было неофициально. Сегодня андерграунд в принципе существовать не может. Для него нет условий. Потому что даже в подвале будет стоять калорифер, Wi-Fi, сам подвал будет выбелен, и это уже будет не андерграунд.
– В Советском Союзе основным заказчиком творений писателей и поэтов было государство. Какова была роль Союза писателей в 90-е и в чем она состоит сейчас?
– Как председатель местного отделения Союза писателей России могу сказать, что вся связь прервалась в 1994 году, когда Союз писателей перевели в разряд общественных организаций, – сказал Касимов. – Закончилось финансирование, полетели тематические планы, писателям перестали платить гонорары. Всю собственность писательскую отобрали, распродали и приватизировали. Многие члены Союза писателей стали продавать газеты в электричках и тихонько помирать от беляшей. До пенсии они не дотянули, но ничего другого, кроме как писать стихи, они не умели. Мне искренне этих людей жаль. Сегодня, член ты или не член Союза писателей, какая разница? Писатель выстраивает отношения с издательствами на другой основе.
После встречи в «Пиотровском» зрительская аудитория переместилась в кино-конференц-зал Ельцин Центра, где прошел вечер памяти поэта Евгения Евтушенко. Евтушенко, безусловно, – один из главных поэтических творцов Оттепели. Силой слова талантливый поэт, ворвавшийся в мир большой литературы с сибирской станции с символическим названием Зима, пытался растопить лед обыденности, мещанства и той самой коварной самоцензуры, которая зачастую мешает поэту творить в гораздо большей степени, чем цензура внешняя. Впрочем, Оттепель согрел своим творческим дыханием не только Евгений Евтушенко, но и целая плеяда замечательных поэтов, чье творчество было звонким и смелым эхом поэзии Серебряного века. Белла Ахмадулина, Андрей Вознесенский, Роберт Рождественский, Булат Окуджава. Они собирали полные залы слушателей в Политехническом музее. Они были своего рода глашатаями послевоенной страны, которая праздновала победу над фашизмом, а также конец эпохи репрессий, и вместе с воинами-победителями как будто вышла за границы «железного занавеса», вдохнув полной грудью воздух огромного и спасенного ею свободного мира.
Евгений Евтушенко был творчески плодовит. Он буквально фонтанировал стихами и выпускал сборник за сборником. «Третий снег» (1955), «Шоссе энтузиастов» (1956), «Обещание» (1957), «Стихи разных лет» (1959), «Яблоко» (1960), «Нежность» (1962), «Взмах руки» (1962). А еще он был не просто поэтом-мастером образности, но и поэтом-публицистом, владевшим даром определять болевые точки своего времени и формулировать предназначение Поэзии и Поэта.
Помните:
Поэт в России – больше, чем поэт.
В ней суждено поэтами рождаться
лишь тем, в ком бродит гордый дух гражданства,
кому уюта нет, покоя нет…
(1964)
Или:
Танки идут по Праге
в закатной крови рассвета.
Танки идут по правде,
которая не газета.
(1968)
А еще тексты Евтушенко становились популярными песнями. Например, эта, лирическая и проникновенная, прозвучавшая в знаменитом фильме Эльдара Рязанова «Ирония судьбы, или С лёгким паром»:
Со мною вот что происходит:
ко мне мой старый друг не ходит,
а ходят в мелкой суете
разнообразные не те.
(1957)
Но вернемся в кино-конференц-зал Ельцин Центра, где вечер памяти Евгений Евтушенко провел поэт Константин Комаров. Тональность вечеру задал отрывок из фильма Марлена Хуциева «Застава Ильича» (1965), с эпизодом с документальными съемками поэтов в Политехническом музее.
– Евгений Евтушенко интересен и важен, его поэзия не увядает, хотя казалось, что его время прошло. Это был первый поэт, чьи стихи я выучил наизусть и оттарабанил в школе на уроке, – рассказал писатель Евгений Чижов. – Проходят десятилетия, Евтушенко уходит из жизни, и пишут о нем представители других поколений, люди, которые гораздо моложе, чем он. Начинаешь перечитывать Евтушенко и думаешь – чем он взял 60-е? Что в его стихах особенного? А особенное то, что он писал с неповторимой евтушенковской рифмой, так, как никто раньше не писал. И в этом проявлялась его свобода. Он воплотил время, как никто был рупором времени. Он воплотил в себе нового человека, молодого и свободного, внутренне противоречивого и осознающего это как преимущество.
Он делал ставку на свою молодость и бескомпромиссность, на принадлежность послесталинскому поколению, противопоставляющему себя поколению родителей. Его антипод Иосиф Бродский, к примеру, напротив делал ставку на старость. Теперь на Оттепель все оглядываются, она чуть ли не лучшее время в истории СССР.
– Владимир Маяковский, наследником творчества которого небезосновательно считал себя Евтушенко и другие шестидесятники, писал, что чувство Я для него мало, – продолжил Константин Комаров. – Многие стихи Евтушенко говорят о желании поэта расширить свое Я до масштабов Вселенной, перевоплотиться во все, во что возможно перевоплотиться. Это был высокий артистизм.
– В мою жизнь Евгений Евтушенко вошел, когда мы в 1966 году в шестом классе читали девочкам Асадова. Все сразу стали жалостливые стихи под Асадова писать, и была угроза сорваться в пошлость, – поделился воспоминания писатель Евгений Касимов. – Но журнал «Юность» тогда печатал Вознесенского, Евтушенко, Рождественского. И это был другой образец поэзии.
Зола Дахау жжёт мне до сих пор подмётки.
Дымятся подо мной асфальт или паркет.
Как гвозди палачей, мне всажены под ногти
неправые штыки и острия ракет.
Конечно, и Евтушенко, и Вознесенский вытеснили негромкую провинциальную поэзию. Мы тогда еще читали книги Александра Дюма, Джека Лондона, Фенимора Купера. Для нас были важны романтические представления о любви и дружбе. Союз поэтов Рождественского, Евтушенко, Вознесенского, Окуджавы был для нас примером того, что дружба, такая как в романе «Три мушкетера», может существовать и в наши дни. Ахмадулину мы считали Миледи, – вспоминал Евгений Касимов.
После вступления мэтров к открытому микрофону получили возможность подходить слушатели, которые хотели прочесть любимые стихи любимого поэта.
