Красные и белые одинаково мечтали о победе в Гражданской войне, но их представления о будущем страны были различны. Вчерашние участники боевых действий создавали миры утопий и антиутопий. В их текстах мы встречаем стену из чертополоха, отделившую Россию от Европы, и коммунистический Марс, императора Михаила II и коня по кличке Пролетарская сила.
Об образах будущего в русской литературе и философии первой половины XX века рассказал в Ельцин Центре писатель и телеведущий Александр Архангельский. Его лекция прошла 19 ноября в рамках публичной программы к выставке «Свои Чужие», посвящённой 100-летию окончания Гражданской войны.
Утопия и антиутопия: что это?
Прежде чем перейти к разбору произведений, созданных красными и белыми, эксперт дал краткий экскурс в историю утопии и антиутопии.
Основоположником жанра стал английский государственный деятель Томас Мор. В 1516 году он написал книгу «Утопия», в которой показал своё понимание наилучшей системы общественного устройства на примере вымышленного островного государства.
«Мир, который изображает мыслитель и немножко художник, вынесен за пределы нашего пространства и времени. Туда, где все свободны от противоречий, царящих вокруг. Это будущее, являющееся проекцией настоящего, но полностью изменённого. Это мечта, которая осуществляется не здесь и сейчас, а там и когда-нибудь», — комментирует Александр Архангельский.
Примеры утопий можно встретить и задолго до Томаса Мора, просто они так не назывались. Например, Платон в диалоге «Государство» также рисовал «правильное» будущее, каким оно ему представлялось: выгнать художников, чтобы не было «бродильного вещества», и построить жёсткий порядок.
Несколько иначе, чем литература, к утопии подходит социология. Карл Маннгейм в работе «Идеология и утопия» вводит понятие «утопии» как мечты угнетённых слоёв. Таким образом, утопия — это не только литературное произведение, она может принимать философские или социально-политические формы.
Под антиутопией обычно понимают изображение ужасного будущего, в котором негативные тенденции настоящего доведены до своего предела. Для широкой аудитории главная антиутопия — «1984» Джорджа Оруэлла. Иногда действие антиутопии отнесено от нас не только во времени, но и в пространстве — например, в «Марсианских хрониках» Рэя Брэдбери.
В антиутопиях, как правило, человеку противостоит злая сила — тоталитарная власть. Человек стоит на страже собственного «Я». А власть — неважно, правая или левая — хочет управлять не только его делами, но и мыслями.
Утопии и антиутопии классической русской литературы
«Склонность к страданию, поиск нового человека, рассказ о лишнем человеке и о маленьком человеке», — удобная формула для ЕГЭ, которая определяет основные сюжеты классической русской литературы. По словам Александра Архангельского, для жанров утопии и антиутопии этот подход не работает.
— У нас есть «сон Обломова» — это классическая беспримесная идиллия про царство блаженства. Но она погружена в реальные отношения. Конфликт между реальностью и сладким сном и составляет отчасти суть романного сюжета.
Благодаря школьной программе, самая известная утопия дореволюционной эпохи — «Четвёртый сон Веры Павловны» Николая Чернышевского.
— Книжка интересная: это социалистическая утопия о том, как труд в будущем будет основой человеческого благосостояния и счастья. Правда, по доброй воле это в школе не читают, — комментирует исследователь.
Другие примеры утопий этого периода — «Косморама» и «Русские ночи» Владимира Одоевского, «Сон „Счастливое общество“» Александра Сумарокова или «Путешествие в землю Афирскую» князя Михаила Щербатова. «Широкому читателю эти произведения практически неизвестны — по причине того, что они скучны», — считает Александр Архангельский.
По словам лектора, с антиутопиями в русской классической литературе дело обстоит лучше.
— Как только князь Щербатов или Михаил Салтыков-Щедрин начинают в антиутопических формах рисовать проекцию современности, писать о том, как всё будет ужасно, потому что ужасно и сейчас — читатели сразу «заводятся».
Русские политические утопии и антиутопии
Одна из ярчайших смесей утопии и антиутопии — «Три разговора» Владимира Сергеевича Соловьёва, написанные на рубеже XIX и XX веков. Книга завершается «Краткой повестью об Антихристе».
В ней Владимир Сергеевич изображает мир рубежа XX и XXI веков, и многое угадано: возникают Соединённые Штаты Европы, поднимается Китай, «жёлтая угроза» заставляет европейский мир объединиться. Приходит Антихрист, даёт мир, созывается всемирный собор об объединении всех государств и всех церквей, и только трое отказывают ему в этом «голосовании».
— Здесь важно, что попытка изобразить планету, преобразившуюся в будущем, переворачивается в воздухе и превращается в объяснение того, как мир распадётся, потому что придёт конец времён, — комментирует Александр Архангельский.
А наиболее влиятельной социально-политической антиутопией дореволюционной России стала книга «Протоколы сионских мудрецов», сфальсифицированная Сергеем Нилусом на рубеже революции 1905 года.
В ней мир изображается стоящим перед катастрофой, потому что еврейский синедрион якобы мечтает управлять планетой и разрушить её. К этому произведению многие относились всерьёз: в частности, его ценил Николай II, а затем взяли на вооружение деятели Третьего рейха.
По словам Александра Архангельского, эта книга была создана для того, чтобы запустить определённые политические механизмы. «Когда не до конца известный создатель „Протоколов сионских мудрецов“ пишет, он понимает, что это выдумка, но у этой выдумки есть чёткая цель», — комментирует он.
Сказку сделать былью: красный Марс и башня Татлина
Накануне революции и после Гражданской войны жанры утопии и антиутопии расцвели. И у красных, и у белых это не оторванные от жизни мечтания, а проекции собственных социально-политических идей на будущее.
Врач Александр Богданов написал в 1908 году одну из последних классических утопий — книгу «Красная звезда». В ней повествуется о коммунистическом Марсе. Действие вынесено и во времени, и в пространстве — описано то, что не здесь, но возможно когда-нибудь будет и здесь.
Как настоящий коммунист, Богданов верил в то, что описывал, — вплоть до готовности пожертвовать жизнью ради своих идей. Так и случилось: он писал в «Красной звезде», что переливание крови — ключ к вечной жизни. И, уже после революции, погиб вследствие переливания крови.
Ещё одним несбывшимся воплощением утопических мечтаний красных стала башня Владимира Татлина. В 1919 году инженер получает заказ, а в 1920-м впервые показывает проект на VIII Съезде советов.
— Это вымысел или политический проект? И то и другое. Это образ и попытка запустить большой политический проект, который приведёт к коммунизму здесь и сейчас, — комментирует Александр Архангельский. — Важно понимать, что речь идёт о торжестве городской цивилизации, а за пределами городов и башня Татлина, и Коминтерн, которому она была посвящена, не имели смысла.
Первая крестьянская утопия
В противовес городской цивилизации появляется в России и первая крестьянская утопия. Её в эпоху кровавого передела Гражданской войны создал выдающийся учёный-аграрник Александр Васильевич Чаянов.
Называется книга «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии». Герой засыпает в 1920 году и попадает в 1984-й — эта цифра используется задолго до Оруэлла. Оказывается, что крестьянство, гнобимое в 1920-е годы, пережило все тяготы и преследования и в конечном итоге сумело навязать обществу и государству самоё себя.
Утопическая Россия Чаянова — не социалистическая и не капиталистическая. И вообще не городская, хотя города есть — они стали местом коммуникации. Это Россия кооперативная и артельная. В артели человек зависит от общины, но принадлежит себе. Таким образом Чаянов выходит за рамки существующих противоречий.
— Понятно, что это утопия. Белая или красная? А не та и не другая. Потому что крестьянину, представителем интересов которого был Чаянов, в тот период настолько худо, что он начинает мечтать. Это утопия надежды, по ту сторону левого и правого. Утопия справедливой кооперативной русской и в то же время европейской жизни, — говорит Александр Архангельский.
Красные антиутописты: Замятин и Платонов
Мысль, ищущая форму будущего, — это утопия. Предупреждение о возможных катастрофах в будущем — это антиутопия. В 1920 году выходит роман Евгения Замятина «Мы». Это предупреждение о тоталитаризме как о потенции, зарождённой в разгар Гражданской войны, проекция сегодняшнего дня в будущее.
По словам Александра Архангельского, роман «Мы» предопределил и будущее антиутопии как жанра — влияние книги можно проследить у Джорджа Оруэлла и Олдоса Хаксли. И впервые в истории литературы мы видим, как коммунистическое начало ведёт к ужасу и к катастрофе.
Отдельно лектор остановился на Андрее Платонове, «человеке интуитивного гения». Он творил уже после завершения Гражданской войны. В СССР издание его романов стало возможным только во время перестройки: сначала появилось «Ювенильное море», затем «Котлован» и наконец «Чевенгур».
— Писались они ровно в противоположном порядке. Почему это важно? В «Чевенгуре» коммунистическое настоящее изображено как смертельное. В «Котловане» чуть помягче — там есть некоторое понимание сложностей исторического процесса. А «Ювенильное море» — это роман о том, как в принципе советскую власть можно понять. Таким образом, писатель сначала отшатнулся, а потом начал искать основания для принятия. Это путь от антиутопии к утопии.
Генерал-коллаборационист и его мечты о России будущего
Почему в белом стане практически не создавалось утопий? Дело в том, что литература белых во многом связана с воспоминаниями «о прекрасной России, которую мы потеряли». Это близко к литературному жанру идиллии, как сон Обломова. Идиллия всегда в прошлом, она уже закончилась, а утопия всегда в будущем, она ещё придёт. Чуть ли не единственным литературным памятником в жанре утопии, который оставили белые, стал роман Петра Николаевича Краснова «За чертополохом».
Краснов происходил из генеральского казачьего рода. Воевал в Первую мировую войну, перед началом Гражданской попал на земли донского казачества, был избран атаманом, создал Всевеликое Войско Донское, объявил его самостоятельным государством и немедленно начал переговоры с Германией — это важный факт для понимания его будущей биографии.
Примкнул к Деникину и Юденичу, после поражения белых уехал в эмиграцию. С 1936 года принял германский паспорт, сотрудничал с Геббельсом и видел в Гитлере освободителя от масонства и еврейства.
— Он и газету издаёт, и книжки пишет, более 20 романов. Пишет плохо, но быстро. Вроде бы и талантливый человек, но почитать довольно тяжело, потому что он коллаборационист, — отзывается о нём Александр Архангельский.
В 1923 году Краснов выпускает роман «За чертополохом». Сюжетная канва такова: большевистская Россия погибает вследствие войны с Западом, голода и чумы. На картах Европы эта зона теперь обозначается слепым контуром. Вдобавок по границам вырастает чертополох — настолько густой, что прорубиться через него никто не может. Что происходит с несчастной Россией, никому не известно.
События книги разворачиваются спустя 40 лет после катастрофы. Герой романа Коренев живёт в Германии, которая находится под разлагающим влиянием атеизма и демократии. И вдруг в Потсдаме к Кореневу является небесное видение — девушка, которая говорит: «Я жду». И он понимает, что она ждёт там, за чертополохом.
Герой собирает экспедицию, участники которой прорубаются через чертополох. Какая картина предстаёт перед их глазами? В России монархия. Страна выжила, обособилась. Первый царь, Всеволод Михайлович, сослал всех коммунистов на дальние острова, где они друг друга поубивали. При втором, Михаиле Всеволодовиче, уже не надо было никого преследовать, все всё осознали сами.
В домах будущей России на войлоке, который заменяет экран, появляется светящееся изображение, и даже придумано название — «Светодар с дальносказом». Светодар — телевизор, а дальносказ — радио. Удивительно, что это было описано в 1923 году, отмечает Александр Архангельский. Собственно, при помощи этих высоких технологий к Кореневу и явилась в Потсдаме дочь государя-императора — Радость Михайловна.
Россия будущего, с одной стороны, патриархальна: на книжных полках в домах стоят «Старый домострой в переложении к нашему времени», Псалтирь, Часослов, «Русские песни и сказки». С другой стороны — она утопична, потому что справилась с техническими проблемами и достигла прогресса, о котором не может мечтать современная автору Европа.
Есть в романе «За чертополохом» и утопия в утопии: оказываясь в кабинете государя-императора, герои видят карту, на которой обозначены войсковые части и планы России выйти за пределы чертополоха и сделать русским сопредельное пространство. И есть объяснение экспансионистской политики: чертополох — это не навсегда.
По мнению лектора, с точки зрения современного читателя, если он не настроен чересчур консервативно, всё вышенаписанное звучит как пародия.
Современные всходы чертополоха
Наследие генерала Краснова в препарированном виде можно встретить, например, у Владимира Сорокина в романе «День опричника».
В отличие от большинства своих читателей, Сорокин Краснова внимательнейшим образом изучил, — говорит Александр Архангельский. — Телевизор, который описан в «Чертополохе», у Сорокина пародийно описан точно так же: зажигается светоглаз, появляется государь, потом государыня. Но то, что для Краснова — добро и предмет умиления, для Сорокина зло и предмет раздражения. Хотя проекция одна и та же.
Краснов пишет роман о том, как победил русский дух и все противоречия снялись, о «хорошей опричнине» без пёсьих голов и мётел. У Сорокина победил русский дух и все противоречия возобновились. И всё, что генерал описывает как мечту — сарафаны в соединении с высокими технологиями, — у Сорокина превращается в нечто противоположное. Высокие технологии есть, но и насилие присутствует.
В этом смысле Сорокин — наследник и завершитель традиции, начавшейся во времена Гражданской войны, — считает Александр Архангельский.
— Он считается антитрадиционалистом, но более традиционного писателя я не знаю: у него все строится на воспроизведении устойчивого приёма прошлого и преобразования его в настоящее. Вы берёте русский классический роман, но все распадается на навоз в конце. В тексте много отсылок к литературной современности, и это роман отчасти сатирический, но в гораздо большей степени антиутопический.
