Артём Варгафтик: «У Белого дома было ощущение невероятной общности»

8 февраля 2019 г.Денис Каменщиков
Артём Варгафтик: «У Белого дома было ощущение невероятной общности»

Иван Сусанин жил на Рублёвке. И под Костромой, правда, тоже. Просто в разное время. Хотя поляков по лесам водил при этом вроде бы одних и тех же, но вот подвиги совершил всё-таки разные. При Николае Первом, когда впервые возник государственный заказ на крестьянского героя, он сложил голову за самодержавие. А в сталинские времена погиб уже за народ. Разницу между операми «Жизнь за царя» и «Иван Сусанин» в Ельцин Центре 2 февраля разъяснял музыкальный критик Артём Варгафтик. Он также познакомился с музеем первого президента России и поделился впечатлениями об экспозиции и воспоминаниями об эпохе 90-х.

По его словам, «Жизнь за царя» Михаила Ивановича Глинки – одна из главных театральных премьер, вошедших в историю России, краеугольный камень русской классической оперы и отправная точка в отечественной музыкальной традиции. Но, в то же самое время – это опера, текст которой полностью переписали через сто лет после премьеры, полностью изменив смысл произведения.

Для начала Артём Варгафтик предложил разобраться, кто же такой был Иван Сусанин и был ли он вообще? Был. Крепостной крестьянин дворян Шестовых жил с семьёй и домочадцами в селе Домнино – нынешний Сусанинский район Костромской области. А при Сусанине – вотчина бояр Романовых, давших начало царской династии. Вотчина, где Сусанин был одним из старших – вотчинным старостой. Именно здесь в феврале 1613 года остановился на постой 17-летний Михаил Фёдорович Романов, только что избранный Земским собором на царство. Смута заканчивалась. За четыре месяца до этого народное ополчение под командованием князя Дмитрия Пожарского и нижегородского земского старосты Кузьмы Минина освободило Москву от поляков.

Но польско-литовские отряды ещё оставались на территории России. Один из таких отрядов и искал дорогу к Домнино, чтобы захватить нового юного русского царя. По дороге они наткнулись на Ивана Сусанина и приказали ему провести их к селу. Крестьянин согласился, но повёл отряд по лесам в другую сторону, отправив своего зятя Богдана Собинина предупредить царя об опасности. Когда поляки поняли, что их обманули, они стали пытать Сусанина, но места убежища Михаила Романова он так и не выдал. Крестьянин был «изрублен в мелкие куски» на Исуповском болоте. Всё это, как отметил Варгафтик, о Сусанине известно из царской грамоты от 30 ноября (10 декабря) 1619 года о даровании зятю Сусанина Богдану Собинину в награду за подвиг половины деревни с «обелением» от всех податей и повинностей «за службу к нам и за кровь, и за терпение…».

Вспомнили о Сусанине через полтора века – в 1767 году, когда императрица Екатерина Вторая изволила приехать в Кострому. В своей приветственной речи костромской архиерей Дамаскин поведал о верноподданническом подвиге Ивана Сусанина, спасшего основателя династии Романовых Михаила Фёдоровича. Но своей вершины, по словам Варгафтика, прославление простого крестьянина, положившего жизнь за самодержавие, достигло при Николае Первом. Сусанин идеально вписывался в тогдашнюю идеологию. В 1838 году Николай Первый повелел назвать центральную площадь Костромы Сусанинской, а на ней возвести памятник герою «во свидетельство, что благородные потомки видели в бессмертном подвиге Сусанина – спасении жизни новоизбранного русской землей царя через пожертвование своей жизни – спасение православной веры и русского царства от чужеземного господства и порабощения». Памятник был установлен в 1851 году и простоял здесь до 1918 года, пока его не разрушили большевики.

– Сохранились его фотографии, и можно видеть, что даже в самом внешнем виде была заложена идея того самого крестьянского самопожертвования во имя самодержавной власти, – рассказал Артём Варгафтик, – это был высокий квадратный монумент, на который скульптор водрузил ещё более высокую колонну. А вот уже на её вершину – бюст Михаила Романова. У основания колонны, на квадратном постаменте автор монумента расположил Ивана Сусанина. Коленопреклонённым перед царём.

Премьера оперы Михаила Глинки «Жизнь за царя» состоялась в Санкт-Петербурге в 1836 году. Автором либретто стал секретарь наследника престола, будущего императора Александра Второго, барон Егор фон Розен – обрусевший немецкий дворянин Карл Георг Вильгельм Розен. Николай Первый лично руководил постановкой и по некоторым данным мог даже редактировать текст либретто.

Через сто лет – в 1939 году – премьера переписанной с разрешения Сталина оперы «Иван Сусанин» состоялась на сцене Большого театра в Москве. Советской рабоче-крестьянской власти был нужен собственный герой – крестьянин, выходец из народа, погибший за этот народ. Автором либретто стал поэт Сергей Городецкий, которому пришлось полностью переписать текст, чтобы убрать оттуда всё монархическое. И если у Розена поляки требуют у Сусанина провести их к царю, то у Городецкого – показать, где лагерем встали ополченцы под командованием Минина.

– При этом по Городецкому, Сусанин «переехал» из-под Костромы куда-то в сторону Можайска, – смеётся Артём Варгафтик, – то есть, с северо-востока – на запад. Ведь именно с запада в СССР ждали врага. И оттуда за Мининым пришли поляки. Получается, что Иван Сусанин жил где-то на Рублёвке. И там поляков и перехватил.

Что касается музыки, то «Жизнь за царя», по словам Варгафтика, исполнялась быстрее, чем «Иван Сусанин», а значит, представление в театре заканчивалось раньше.

Первым, кто усомнился самом факте совершённого Сусаниным подвига, а именно в спасении им царя Михаила Романова, стал историк Николай Костомаров – профессор Петербургского университета, живший в годы правления императора Александра Второго. В статье «Иван Сусанин» Костомаров писал: «В истории Сусанина достоверно только то, что этот крестьянин был одной из бесчисленных жертв, погибших от разбойников, бродивших по России в Смутное время; действительно ли он погиб за то, что не хотел сказать, где находится новоизбранный царь Михаил Фёдорович, – остаётся под сомнением…» Артём Варгафтик согласился с Николаем Костомаровым.

– Там, где погиб реальный Сусанин, в то время просто не могло быть внешнего врага, – отметил музыкальный критик, – так что, скорее всего, он погиб от рук разбойников, которые возможно угрожали его боярам – Романовым.

Артём Варгафтик ещё несколько раз в течение встречи назвал «Жизнь за царя» «краеугольным камнем русской классической оперы», но как любитель парадоксов, выразил уверенность, что «если бы не гениальная музыка Глинки, всё это уже давно бы кануло в Лету вместе с автором».

А мы спросили у музыкального критика, как он оценивает ещё один вариант «Ивана Сусанина», написанный на ломанном русско-английском языке. Его авторство в разное время приписывали студентам Московского авиационного института, учёным из Новосибирского Академгородка и безвестным пионерам, рассказывавшим друг другу по ночам в пионерских лагерях страшилки про Чёрную руку в Чёрной комнате на Чёрной улице в Чёрном городе:

Винтер, винтер, винтер...

Форест, форест, форест...

Колд, колд, колд…

Вулф сэй: «Ууууууууу!»

Ин зе мидл оф поляна стейт Иван Сусанин,

Ин зе мидл оф поляна стейт Иван Сусанин…

– Ви вона Москоу, – сэй поляки,

– Ноу, ноу, ноу, – сэй Иван Сусанин,

– Ви вона кил ю! – сэй поляки,

– Партизаны не сдаются! – сэй Иван Сусанин.

– Это самодостаточный фольклорный артефакт, – смеётся Артём Варгафтик, – и как музыкант я могу сказать, что это большое мастерство – в композиторском, да и в исполнительском искусстве. Отказаться от всего лишнего. Оставить только самые простейшие, примитивные вещи. И заставить ими любоваться так, как будто они и есть то единственное, ради чего стоит жить на свете. Это вот такая версия, на самом-то деле. Это говорит о том, что очень глубоко и живо укоренилась вся эта история в сознании и коллективной исторической памяти. И это не может не радовать.

– А помните, как заканчивается одна из версий?

– Смотря какая.

– Иван Сусанин из зе хироу оф зе Совьет Юнион!

– Безусловно! Ну, а как же иначе? И вот это напоминает нам об ещё одной подробности, на которую сегодня на встрече нам не хватило времени. Там до Глинки была ещё одна смешная история про Ивана Сусанина. Дяденька, который дирижировал глинкинской премьерой, такой обрусевший итальянец Катерино Альбертович Кавос, он ещё лет за двадцать до этого сочинил своего «Ивана Сусанина», который был похож на оперетту гораздо больше, чем на оперу. И вот там у Кавоса особенно интересно то, что в результате самых разных хитросплетений сюжета, Сусанин там проявляет чудеса изобретательности и остаётся жив. Более того, великий русский бас Осип Петров, который пел: «Ты придёшь, моя заря!» в «Жизни за царя», он же пел и в этом спектакле по Кавосу. И параллельно две конфликтные версии одной и той же истории шли на Императорской сцене довольно долго. И обеими дирижировал Катерино Кавос. Люди жили в очень интересную эпоху, когда у них происходило такое, чего быть не может, но ещё и во взаимоисключающих версиях.

– Поскольку мы с вами находимся в Президентском центре Ельцина, а Борис Николаевич, пусть и ненадолго подарил нам «Патриотическую песню» Глинки в качестве государственного гимна.

– И хорошо, что подарил.

– Не могу не спросить – с какой музыкой у вас ассоциируется фигура Ельцина?

– Для меня есть два автора, с которыми это связано напрямую. Настолько прямо, что даже невозможно объяснить, откуда взялась эта связь. Это Шостакович и Шнитке. Причём, это симфонии, монументальные и громкие вещи. Это тот разряд музыки, которые называют трагическими полотнами. И, кстати, тот разряд музыки, к которому я сейчас, в своём не юношеском уже возрасте, честно говоря, без особого приглашения и без веской причины не стал бы обращаться. То есть, вот так просто пойти и послушать в каком-нибудь хорошем исполнении 8-ю или 10-ю симфонии Шостаковича, или какое-нибудь из симфонических сочинений Шнитке, даже если это виолончельный концерт для Натальи Гутман или альтовый – для Юрия Башмета, всё равно не пошёл бы. Это вещи, которые длятся по 40-45 минут, и это очень затратно. Это не будешь слушать просто так. Сама музыка тебе этого не позволит. И ты не просто вовлекаешься и переживаешь, а эти переживания с многократным мучительным и как на устном русском языке говорят, «довольно стрёмным» ощущением того, что это было вот так и вот так. И ты в этом тоже был. И мог в тот момент пойти не туда, а сюда. И, самое интересное – это как в хорошо известной тебе истории с предопределённым трагическим концом. А ты каждый раз думаешь, что в ней что-то изменится, когда ты к ней возвращаешься. Что главный герой не умрет. А всё равно нет. Здесь не трагический финал, а общая невероятная какая-то напряжённость. И даже не знаю, как сказать... – Артём замирает, трёт подбородок, теребит шарф, – это и с музыкой связано… Жёсткость воздействия, которое на тебя оказывает музыка, всё время открывает в тебе какие-то новые ресурсы, с которыми не знаешь, чего делать…

В обычной жизни не думаешь об этом и не переживаешь. Но я помню, что тогда в начале 90-х – единственный раз за свои 47 лет – поймал себя на том, что мне реально страшно, а что будет дальше? Что будет с нами со всеми? Имея в виду страну и всех, кто в ней живёт. Это было как ни странно 22 августа 1991 года – я шёл на Киевский вокзал – собирался ехать к своим на дачу. Племянник у меня был маленький, и я вёз ему молоко. И я зашёл к Белому дому. Толпа. Народ. Народ, который уже не толпа, а что-то совсем другое – какая-то другая общность. И я поймал себя на том, что я сейчас переживаю то, о чём обычно пишут в книжках. Или люди об этом говорят для пафоса, но при этом ясно, что они врут. Как говорится, ради красного словца. До этого такое чувство общности и единения с народом я испытал лишь однажды – когда в феврале 1990 года на Манежной площади (до 1990 года – площадь 50-летия Октября – ред.) собрался миллион человек. Я когда вижу те фотографии – митинга против 6 статьи советской конституции «о руководящей и направляющей роли КПСС» – всякий раз горжусь, что мы её всё-таки сбросили. И в результате её нет. И у Белого дома было то же ощущение невероятной общности.

Почему я так долго отвечаю на вопрос о музыке? Потому что она создаёт при правильном исполнении из любой, даже самой неподготовленной аудитории, вот такое же сообщество. Сообщество обеспокоенных и однонаправленных людей. И Ельцин, и эпоха здесь неразделимы. Это и огромные полотна Шостаковича, и глобальные сочинения Шнитке, и Борис Ельцин. Неотличимы эти воздействия. И неотделимы одно от другого.

– И что вас больше всего сейчас зацепило в Музее Ельцина?

– Просто офигеваешь, когда вот там в «квартире» звонит телефон. Берёшь трубку, а с тобой разговаривает человек, который дословно повторяет слова всех телефонных разговоров августа 1991 года. У нас были точно такие же разговоры Ты не знаешь, кто это говорит, но он говорит абсолютно то же самое. «Кто за этим стоит?» – «Ну, конечно же, КГБ!» И радиоприёмник VEF, и телевизоры, по которым показывали реальную картинку эпохи. А меня больше всего сегодня удивило, как же я хорошо всё это помню. От начала и до конца. Это всё – часть меня. И проход через «Семь дней» – это как путешествие по хитросплетениям внутри собственных мозгов. И мне будет страшно любопытно посмотреть, так ли это интересно будет моим детям, которые родились как раз, по странному совпадению, в год смерти Бориса Николаевича Ельцина – в 2007 году. Надо будет вернуться сюда с моими двойняшками. У меня мальчик и девочка. Они абсолютно разные. И у них абсолютно разный интерес к прошлому.

Льготные категории посетителей

Льготные билеты можно приобрести только в кассах Ельцин Центра. Льготы распространяются только на посещение экспозиции Музея и Арт-галереи. Все остальные услуги платные, в соответствии с прайс-листом.
Для использования права на льготное посещение музея представитель льготной категории обязан предъявить документ, подтверждающий право на использование льготы.

Оставить заявку

Это мероприятие мы можем провести в удобное для вас время. Пожалуйста, оставьте свои контакты, и мы свяжемся с вами.
Спасибо, заявка на экскурсию «Другая жизнь президента» принята. Мы скоро свяжемся с вами.