Перестройка в архитектуре началась не в 1985 году. Её предвестники появились ещё в конце 1970-х, когда группа молодых архитекторов в библиотеке МАрхИ обнаружила полку с западными журналами и решила, что пора бунтовать — хотя бы на бумаге. О том, как советский модернизм подготовил почву для архитектуры «капиталистического романтизма», или капрома, рассказал 15 ноября в Образовательном центре Ельцин Центра Николай Улинич — архитектор, кандидат архитектуры, член Союза московских архитекторов, преподаватель. Его лекция стала частью проекта «Перестройка-40», посвящённого юбилею демократических преобразований в стране.
Краткая предыстория: путь от ампира к модернизму
Перед тем как перейти к рассказу об архитектуре перестройки и капрома, лектор предложил краткий экскурс в историю XX века и дал собственную трактовку двух важнейших направлений — неоклассицизма и модернизма, также обозначив их исторические рамки.
«Для себя я принял простую формулировку: архитектура модернизма — это вся современная архитектура, отказавшаяся от классического языка. Нет ордера — значит, модернизм, — сказал Николай Улинич. — Начинается он ещё с 1920-х годов, но последующее десятилетие во многих странах стало эпохой "историзирующей архитектуры" — зданий с классическими ордерами и грандиозными масштабами. В СССР этот стиль получил название "сталинского ампира"».
По словам эксперта, Вторая мировая война поменяла всё для мирового зодчества: неоклассика стала восприниматься как «архитектура нацистов», так что почти весь мир отказался от неё в пользу модернизма. Характерный пример такого сдвига — здание штаб-квартиры Организации Объединенных Наций в Нью-Йорке, созданной после победы над Гитлером для поддержания мира. Проектирование здания началось в 1947 году, им занимались архитекторы со всего мира, включая Ле Корбюзье — человека, чьё имя стало синонимом модернизма. Итогом стала минималистичная, спокойная, максимально функциональная архитектура.
Тем временем в послевоенном СССР «сталинский ампир» достиг своего расцвета перед тем, как кануть в Лету. Символом угасающей эпохи стала Выставка достижений народного хозяйства с богатыми лепниной павильонами и нечеловеческими масштабами. Символично, что в тот же год, когда ВДНХ был сдан, умер Иосиф Сталин. И архитектура в стране стремительно поменялась.
Вышедшее в 1955 году постановление ЦК КПСС «Об устранении излишеств в проектировании и строительстве» стало, по выражению лектора, «публичным распинанием всех архитекторов сталинской эпохи». Появляются «обдирные дома» — здания, где одна часть успела получить штукатурку и декор, а другую бросили, как было.
Советский модернизм: из искусства в инженерию
По словам Николая Улинича, при Никите Хрущёве архитектура превращается из искусства в инженерию, но вместе с тем строительство в СССР начинает идти в ногу с мировыми трендами. Одним из символов новой советской архитектуры стал павильон на Всемирной выставке 1958 года в Брюсселе. О сталинской архитектуре в нём не напоминает ничего. «Это простой, лаконичный, минималистичный стеклянный объём, металлоконструкция с большими стеклянными панелями, сложная инженерная система. А внутри был выставлен спутник — уже одно это способствовало популярности», — рассказывает Николай Улинич.
Внутри же страны, когда разносят сталинскую архитектуру, возобновляются эксперименты по строительству массового типового жилья. Невероятными темпами начинается строительство многоквартирных домов — «хрущёвок», начисто лишённых эстетического элемента, но решающих жилищную проблему для миллионов советских людей.
«Несмотря на все недостатки советского модернизма, сказать, что это делали непрофессионалы, невозможно. В рамках тех ограничений, которые у них были, они пытались максимально сделать всё, что могли», — подчёркивает Николай Улинич.
Даже в жёстких рамках советского модернизма возникает неожиданное пространство для эксперимента. Автобусные остановки, железобетонные оболочки цирков и дворцов спорта, монументальное искусство на фасадах — всё это попытки найти художественную выразительность в условиях запрета на «излишества».
«Бумажная архитектура»: бунт в библиотеке
Пока в СССР продолжалась эпоха модернистской архитектуры, мир вошёл в постмодерн. В 1972-м в американском Сент-Луисе снесли целый жилой массив Прюитт-Айгоу, задуманный как «социальный рай», но превратившийся в гетто. По мнению британского теоретика Чарльза Дженкса, это событие стало признанием тупиковости модернистских идей. На Западе начинается поиск новых архитектурных решений по принципу: «сначала философия, потом визуальный облик».
Этот подход просачивается и сквозь железный занавес, который, по выражению Николая Улинича, «местами был перфорированным». В конце 1970-х группа студентов МАрхИ на полке «иностранная литература» находит журналы из Японии и Европы. Молодые люди узнают о международных архитектурных конкурсах — и начинают тихий бунт против советского модернизма.
Так рождается феномен «бумажной архитектуры» — чистой архитектурной фантазии, не предназначенной для строительства. Александр Бродский и Илья Уткин создают альбом с проектами вроде «Вилла "Клаустрофобия"» или «Блуждающая черепаха». Михаил Филиппов рисует «Ноев ковчег», совмещая библейские сюжеты с архитектурой. А проект «Кукольный домик» Андрея Чельцова и Влада Кирпичева проходит во второй тур конкурса международного журнала Architectural Design — единственный из советских участников.
«Главное: все эти архитекторы не остались мечтателями — сегодня многие из них достаточно активно проектируют и строят», — отметил Николай Улинич.
Расшатывание рамок: 1980-е
Параллельно с бумажными экспериментами осторожное расшатывание модернистских догм начинается в реальном строительстве. «Перестройка возникла не на пустом месте, это были общие тенденции, общие веяния. Архитекторам тоже становилось всё теснее. И они тоже пытались расширить рамки», — сказал лектор.
Первым постмодернистским советским зданием Николай Улинич считает музей Ленина в Горках, построенный по проекту Леонида Павлова в 1980-е. Минималистичный белый объём с гигантскими колоннами, отсылающими к египетским храмам, критики впоследствии назовут «усыпальницей коммунизма».
Появившийся в конце 1980-х и недавно снесённый Киноцентр на Красной Пресне Владимира Гинзбурга соединяет жёсткую модернистскую рамку бруталистской архитектуры с историческими отсылками: тут и ступенчатые романские порталы и религиозная мозаика в интерьере. «Объект очень многосложный, многосоставный, очень атмосферный и больше про эмоциональное воздействие на зрителя, чем про прямую функцию», — комментирует эксперт.
В национальных республиках процесс шёл ещё смелее. В качестве яркого примера Николай Улинич привёл Дворец торжественных обрядов (ЗАГС) в Тбилиси, построенный в 1985 году. «Если не знать, что там внутри, это абсолютно храмовая типология, один в один. С одной стороны, вроде модернизм по всем галочкам, а с другой стороны, всё очень сложное, архитектурно направленное на вау-эффект», — говорит Николай Улинич.
1991: башню сносит
В 1991 году с крушением СССР архитекторам, по образному выражению Николая Улинича, сносит башню. «Когда вам вчера было нельзя ничего, а сегодня можно всё, это ни одного самого здравомыслящего человека не оставит в здравом уме. Представьте, что вы три дня не ели, а потом вам сказали, что вы можете съесть всё что угодно», — комментирует он.
В архитектуре и градостроительстве начинается эпоха, которую долго не могли назвать. Здания 1990-х в Москве начали называть «лужковской архитектурой» по фамилии столичного градоначальника. Чуть позже для феномена, который существовал не только в Москве, появляется определение «капиталистический романтизм». Или сокращённо — капром. Название связано с приходом капиталистического строя, а также содержит в себе отсылку к эпохе романтизма конца XIX века и в целом романтизации прошлого.
«Уже вообще не модернизм. Хотя приёмы те же самые: геометрия, большие плоскости остекления. Но вдруг какие-то странные образы прорываются, колонны гигантские, совершенно не нужные в таком объёме. Вот что здесь держит эта колонна? Вот скажите мне?», — эмоционально описывает лектор типичное для эпохи здание.
Нижний Новгород: качественный капром
Нижний Новгород Николай Улинич называет городом, наиболее насыщенным зданиями эпохи капрома. Работы архитекторов Александра Харитонова и Евгения Пестова показывают, что этот стиль может быть цельным. «Это не историческая архитектура, очевидно. Здесь нет прямого заимствования и попытки каким-то образом повторить то, что было раньше. Но при этом мы видим отсылки к узорочью, к русской каменной классической архитектуре», — прокомментировал он один из проектов.
Работы нижегородских архитекторов 1990-х годов демонстрируют отсылки и к модерну XIX века: «Мы видим плавность линии, какие-то цветочные мотивы — и вдруг кессонированный потолок становится большой стеной, давая нам яркую светотень. Очень сложная пластика фасада, но в общем мы не ошибёмся в определении, что это за эпоха. Ни в какую другую эпоху ничего подобного построить не могли».
Москва: эклектика без границ
Театр Et Cetera на Чистых прудах стал для Николая Улинича «самым уродливым зданием Москвы»: «При всем моем уважении к архитектору Андрею Бокову, у него очень много хороших проектов, но — не получилось».
Проблема театра — в механическом переносе чужого контекста. Художественный руководитель Et Cetera Александр Калягин, деятельно принимавший участие в проектировании, привёз из Барселоны фотографию каталонского театра начала 1990-х и сказал: «Я хочу так же».
«А в Москве так же не получится, потому что Москва — не Барселона, и терракотовый цвет с мавританскими мотивами не принадлежат этому месту, — отметил эксперт. — В результате мы видим в одном проекте и модернистский объём, и гигантскую колонну родом из конструктивизма, и овальное вертикальное окно из барокко. Здание не собирается в целостный образ — оно разваливается».
Более успешный пример — работы архитектора Сергея Ткаченко. Дом «Патриарх» на Патриарших прудах — это «попурри, но уже всё-таки попурри, принадлежащее местности, в которой оно находится». Жёлтый цвет классицизма, белая отделка барокко, ступенчатая башня сталинского ампира, венчающая башня Татлина из конструктивизма — это всё родом из Москвы.
Имеет свою историю ещё одно творение Сергея Ткаченко — дом-яйцо в районе Чистых прудов. Изначально это был проект родильного дома для Израиля. «Там яйцо логично — как символ того, что отсюда рождается жизнь. Израильтяне отказались, но Ткаченко стало обидно терять форму, так удачно найденную. И он его смасштабировал до маленького объёма, частного дома в Москве, и нанизал на образ яйца Фаберже», — прокомментировал эксперт.
От капрома к зрелому постмодерну
На рубеже 2010-х капиталистический романтизм в российских городах практически сошёл на нет. Комплекс «Белая площадь» напротив Белорусского вокзала Николай Улинич называет уже «сформировавшимся московским постмодерном», а не капромом. По его мнению, это осмысленная архитектура, которая отсылает нас к типологии офисных многоэтажных зданий, напоминая Чикаго или Нью-Йорк.
Михаил Филиппов, бывший «бумажник», создаёт проекты в духе неоклассики. «Это, наверное, главный наш российский неоклассицист», — считает Николай Улинич. Ещё один «бумажный архитектор» Александр Бродский в 2014 году построил частный дом с наружным каркасом — это аллюзия на центр Помпиду в Париже.
«Вот в это переродился капром, — подвёл итог Николай Улинич. — Нужен был период освобождения от бесконечных рамок, в которых архитектура жила столько лет, начиная с 1930-х, когда запретили конструктивизм, и дальше, аж до конца 1980-х. Перебесились и ушли в философию, чему я безумно рад».
В финале лекции Николай Улинич рассказал об эволюции собственного отношения к капрому: «Наверное, так же, как и большинство, я терпеть не мог эту архитектуру раньше. Но когда начинаешь копаться в западном постмодернизме и понимать, откуда это всё пришло, когда накладывается исторический контекст и смыслы, которые вложили архитекторы, как-то проникаешься нежной любовью к этим уродцам. И они уже какие-то любимые становятся».
