Директор по маркетингу сервисов «Яндекс» и автор телеграм-канала TechSparks Андрей Себрант в онлайн-цикле бесед Ельцин Центра «Мир после пандемии» делится размышлениями об ускорении, который пандемия придала развитию цифрового инструментария, о новой роли педагога, новой этике и новой приватности. За последние четыре месяца человечество открыло массу новых способов для воплощения амбициозных проектов, а каждый конкретный человек получил еще больший простор для самореализации.
Интервью записано 20 июля 2020 года. Беседовал Олег Лутохин.
– Не хочу называть вас футурологом, но уверен, что ваше представление о будущем имеет серьезное основание в виде невероятного количества технологических трендов, о которых вы ежедневно пишете в своем телеграм-канале. Как четыре месяца глобального карантина изменили образ будущего, который был у вас до пандемии?
– Никак особо не изменили, потому что мой образ будущего в основном прекрасен тем (поэтому не люблю, когда меня называют футурологом), что он мутный. Про будущее я очень мало чего знаю и совершенно не пытаюсь лезть в детали предсказаний по той причине, что я пока ещё не совсем склеротик, а опыт предыдущей жизни показывает, что, если вспомнить, например, о чём и как рассуждали люди в 90-е, когда интернет только появлялся, и сравнить это с тем, что мы имеем сейчас – никто не угадал. Можно заниматься изысканиями на тему: у кого-то там в одном месте была вещь, которая похожа на это. Но там же было еще 50 других деталей, которые близко не осуществились, а эта одна осуществилась просто по статистике. Если я сейчас выдам 50 пророчеств, то, наверное, одно из них может осуществиться.
Если отвлечься от футурологии, то за эти месяцы стало понятно, что вещи, про которые мы говорили как про более или менее надежно предсказуемые (потому, что прямо сейчас над ними кто-то работает), во многих случаях придут к нам раньше. Приход в нашу жизнь вещей, которые уже сейчас разрабатывают ученые, технологи и кто-то ещё, подчиняется старому закону диффузии инноваций, проникновения инноваций. Закон всегда зависит не столько от самих технологий, сколько от того, что творится в головах у людей: от того, например, что, независимо от своего желания, миллиарды людей получили новый опыт – опыт дистанционной работы, дистанционных покупок, дистанционного обучения или образования – кучу всего дистанционного. Это важная штука, которая в значительной степени приблизит то будущее, которое было вполне предсказуемо, например, массовое распространение электронной торговли. Оно просто придет немножко раньше, потому что те, кто долго бы еще ждали и «пробовали ножкой воду», вдруг оказались в эту воду брошенными, и им пришлось научиться, у них просто выбора не было – не подыхать же с голоду, когда сидишь дома и не можешь выйти в магазин. И вдруг оказалось, что это не страшно и не больно.
Понятно, что есть огромное количество людей, которые были резко недовольны тем, что их оставили без привычного способа что-то делать: преподавать, учиться, покупать, разговаривать с коллегами, что им пришлось попробовать альтернативные способы все это делать. И огромное количество людей, которые были не то что консерваторы по убеждениям, а просто ленивы – «зачем я буду пробовать, если всё и так работает» – вдруг выяснили для себя, что можно что-то делать по-другому, и они будут продолжать это делать. В этом смысле будущее приблизилось, мы перескочили в период времени, куда путем обычной мягкой эволюции шли бы ещё несколько лет, а тут эти годы сжались в четыре месяца.
Новое планирование и резерв на непредвиденное
– Некоторые называют этот карантин, эту пандемию великой паузой. Прямое противоречие тому, что вы сейчас сказали.
– Я очень удивлён. Честно говоря, очень мало я слышал слов про паузу. Наверное, это мнение людей, которых действительно как-то шокировало происходящее. Огромное количество людей почему-то искренне верили, что мир абсолютно управляем, предсказуем, надёжен, безопасен. Откуда у них эта иллюзия в голове, не очень понимаю, но таких оказалось много. Вот для них, наверное, то, что происходит не так, «как я планировал в прошлом году» – это пауза, и их поведение сводится к модели «буду ждать, когда смогу вернуться к своим планам». Во-первых, никогда уже вернуться не сможешь, согласно старой поговорке про реку, в которую нельзя войти дважды, во-вторых, какая к фигам пауза? Абсолютно весь мир в моём окружении используют одну и ту же метафору, которая относится вообще к любым кризисам и многократно проверена – что кризис всегда ставит историю на ускоренную перемотку. Поэтому это была не пауза, а период четырехмесячной ускоренной перемотки.
– В декабре 2019 года вы говорили, что в технологическом предпринимательстве жёсткое долгосрочное планирование невозможно, что стратегия «Яндекса», например, проработана на год, максимум на два. Ускорение, о котором вы говорите, сократило этот период?
– Нет, конечно. Стратегическое планирование – штука устойчивая. Даже когда ты планируешь стратегически на короткие периоды времени, ты всё время корректируешь планы и относишься к этому нормально. Более того, всегда резервируешь место, в том числе в ресурсах, чтобы сделать что-то внеплановое. Ровно так происходило и сейчас, потому что мы не планировали, например, что несколько миллионов школьников и сотни тысяч учителей, которым как-то надо закончить учебный год, окажутся в ситуации, когда просто не существует инструментов для продолжения занятий школьным образованием. Нам пришлось ускорить внедрение многих вещей в «Яндекс.Учебник», создать «Яндекс.Школу» – у нас все это ни в каких ресурсах и планах на 2020 год не закладывалось.
Но именно так и должна жить любая современная компания: никогда не знаешь, что случится завтра, поэтому должен быть готов к тому, что твои планы, которые вы радостно утвердили два месяца назад, придется кардинально пересмотреть, и у тебя на это будет 48 часов. Это нормальная ситуация, потому что может измениться что угодно: новый игрок вышел на рынок, паводком смыло твой завод. Так и тут – случилась большая и разноплановая вещь, которая потребовала резкого (и внутреннего в том числе) перераспределения, резкой перефокусировки в каких-то вещах, связанных с тем, что жизнь вокруг, которую «Яндекс» в значительной степени обслуживает, резко изменилась. Поэтому пришлось уделять такое внимание курьерам, «Яндекс.Драйву», хотя каршеринг был законсервирован; и мы планировали заниматься регламентными работами, а тут пришлось его снова открывать. Готовность быстро среагировать на изменившуюся ситуацию была, и она была реализована. Сейчас мы на очередной стратсессии будем снова что-то пересматривать, это регулярная процедура.
Сейчас будет интересно, потому что мы, как любая большая компания, опираемся на получаемые данные. Мы получили за эти месяцы огромное количество новых экспериментальных данных, которые в другой ситуации вообще бы не получили, а тут случился глобальный эксперимент. Причём данные не только наши, огромное количество данных получено аналогичными сервисами, работающими по всему миру. Всё это надо осмысливать, корректировать стратегию и тактику, исключительно опираясь на новые полученные «вводные», как принято говорить.
Эффективная удалёнка без слежки за сотрудниками
– Одна из вещей, которые которая отличает компании в цифровой экономике, – это возможность быстро реагировать на собственные ошибки. Не только «Яндекс», но и Google, Applе, Facebook, Twitter говорили: «У нас такая специальная творческая атмосфера, что мы не приветствуем удалёнку. У нас почти нет «удаленных» сотрудников, наше ядро, наши талантливые программисты – это люди, которые должны собираться живьём вместе около доски». Я сам это очень часто говорил, при том, что инфраструктура позволяла нам уйти на удаленку без остановки производства. Через четыре месяца оказалось, что качество процесса от этого не просело. Как и другие компании, мы по крайней мере до конца лета разрешили своим сотрудникам сидеть на дачах, где угодно, лишь бы у них был интернет. То же сказали своим сотрудникам всякие Google и Facebook. Twitter пошёл дальше всех, он сказал: «Если вы вообще больше в офис приезжать не хотите и боитесь – не приходите никогда, не надо; мы готовы, чтобы все работали хоть до конца жизни из дома или откуда удобней – с пляжа, с гор, откуда угодно». Это очень резкий перелом, но это просто новая задача, которая вполне поддается решению: о'кей, мы Data-driven (использование фактических данных для принятия решений – ред.), есть новые вводные данные – наши сотрудники классно трудятся из дома. Давайте менять свою политику найма, политику построения рабочих процессов, взаимодействия с офисной недвижимостью, развитие наших штаб-квартир с учетом вновь открывшихся обстоятельств.
– Это плохая новость для владельцев офисной недвижимости?
– Там сложно. С одной стороны, количество людей уменьшится, с другой – нормы на каждого человека увеличатся, теперь придётся по-другому проектировать офисное пространство. Останется необходимость когда-то все-таки собирать людей, а для этого нужно будет большое открытое пространство, где все эти аll hands (all-hands-мероприятия – корпоративные встречи, в которых принимают участие все сотрудники компании – ред.) и прочие большие сборища можно было бы организовать. И это может быть важнее, чем маленькие переговорки, потому что незачем больше человеку тратить по московским пробкам два часа на дорогу, если за эти четыре месяца мы все научились довольно эффективно взаимодействовать в Zoom. У нас, кстати, даже внутренняя корпоративная среда для совещаний поменялась: если раньше очень важно было стоять у доски, перехватывая друг у друга маркер, то теперь пришлось всем работать с Miro, а с Miro я могу работать, не вставая с кресла у себя в квартире.
Во всем мире сильно больше половины офисных сотрудников на какое-то время отправили по домам и пришли к разным выводам. Очень показателен и печален тот факт, что такой дикий всплеск случился на рынке специализированного софта для слежки за «удаленными» сотрудниками.
У нас и в офисе за нами никогда не следили, не было никакого учета рабочего времени, ничего подобного. А сейчас даже наоборот, та же Елена Бунина, которая не только статьи в «Мел» пишет, но еще и всё-таки наш гендиректор, периодически шлет письма такого содержания: «Ребята, только отдыхать не забывайте. Что-то я смотрю, вы слишком много стали всего нового делать и выпускать». У нас (наверное, это не большая корпоративная тайна) просто в приказном порядке устроены дополнительные выходные раз в месяц, то есть мы властью, данной руководством компании, назначаем дополнительные выходные – «вы не перетрудитесь, родные, у себя дома на диване-то».
А есть другой подход, когда от людей требуют, чтобы они установили какой-то софт, чтобы камеру не выключали, чтобы начальник мог в любой момент убедиться, что ты сидишь перед компьютером и при этом книжку не читаешь. А софт бы показывал, что у тебя на рабочем столе, чтобы ты не дай бог не открыл в окошечке "ВКонтакте".
Есть корпоративная культура, основанная на тупой слежке, поэтому появился огромный спектр софта, чтобы слежку за удаленным сотрудником перенести и в офлайн. Но теперь и у «удаленного» сотрудника есть выбор – может, ему уже не надо быть «удалённым рабом», за которым следят, у которого должен быть включён микрофон, расшарен рабочий стол и хорошо, если от него не потребуют еще три камеры, стоящих в комнате и снимающих его с разных ракурсов? Может, из такой компании пора и уйти? Дома особенно хорошо ощущается, что есть начальники, которые про границы не имеют совсем никакого понятия.
Поэтому история про удалёнку – глобальная: оказалось, что удаленной может стать практически любая работа. Даже команду, которая сидит в американском ЦУПе и руководит марсоходом, развезли по домам. Казалось бы – Центр управления полетами! Сложнейшая инженерная конструкция, там должны сидеть великие ученые, инженеры. А они разъехалась по кухням и продолжили руководить марсоходом, и очень неплохо. Или наш инженерный ЦУП, который тоже руководит буквально всем – мы любили туда водить журналистов, потому что там 28 экранов по всем стенам, куча инженеров, сосредоточенно рулящих потоками данных и серверами наших удаленных дата-центров – тоже все по московским кухням разъехались за 48 часов и продолжили оттуда работать.
Слово «удалёнка», на мой взгляд – ключевое слово, описывающие всё происходившее в эти месяцы. Возможность полноценно присутствовать в любой точке мира, куда не можешь срочно полететь физически, переделает мир. Можно наниматься на очень классные позиции в крупнейшие компании, не думая о relocation, переезде, семье, детях, даче, любимой корове. Удалёнка как способ существования людей в этом мире – это новая реальность.
Еще раз: многим людям этот опыт не понравился, я абсолютно не идеалист, не думаю, что все влюбились в удаленку. Главное, что люди получили свой личный опыт. Очень люблю сейчас говорить, что этот опыт не травмирующий. Да, у многих травма, это правда и не смешно, но для многих это был трансформирующий опыт, и трансформация миллиардов людей по всему миру сделает мир немножко другим. Это, на мой взгляд, крайне важно и очень позитивно.
Прослушка, паранойя и новая этика
– Поговорим о тех, кто не разделяет технологический оптимизм, и, в частности, про прослушку, о которой вы уже упомянули. Представители старших поколений немцев, которые имеют опыт реальной прослушки сотрудниками «Штази», говорят, что они ни за что не поставят «умные колонки» Amazon (аналог «Яндекс.Станции») в свой дом, квартиру. Сталкивались ли вы с подобным отторжением среди взрослых россиян?
– Конечно, и не только взрослых. На самом деле взрослые гораздо спокойнее к этому относятся. Поверьте, самые нервные у нас наиболее молодые, и больше для них, чем для пенсионеров, мы сделали в «Яндекс.Станции» специальный механический разрыв цепи микрофона. Это кнопка, которая физически разрывает провода, потому что есть люди, которые не готовы поверить, что, нажав что-то на экране, можно отключить оборудование. У нас теперь физически видно, что контакты от микрофона разорваны. Но – тут я сейчас цинично, как маркетолог, буду говорить – всегда есть люди чрезвычайно подозрительные и недоверчивые, любящие говорить, что, если вы параноик, это не значит, что за вами не следят. Невозможно тратить все ресурсы на то, чтобы этих людей переубедить.
Как циничный маркетолог должен сказать, что надо тратить ресурсы на людей нерешившихся и колеблющихся, а не на тех, которые твердо уверены, что земля плоская. Пусть он живёт на своей плоской земле. Есть масса других людей, которых можно переубедить, с которыми интересно работать, вместо того, чтобы заниматься спорами, результат которых точно известен. Зачем?
В «Яндексе» до сих пор не было серьезных скандальных утечек, потому что много-много лет назад, когда мы только начали понимать, как на самом деле устроен современный интернет в плане объемов информации, которую нельзя не собирать просто потому, что без этого сам интернет не будет функционировать, Аркадий Волож очень хорошо сказал: «Ребят, а давайте сейчас везде – в мессенджере, на внутренних совещаниях – будем работать так, как будто всё это транслирует Центральное телевидение. Потому что если нет, то как раз в тот момент, когда вы принимаете какое-то решение, которое может стать скандалом на Центральном телевидении – тут-то оно и утекает. Давайте просто жить так, чтобы не очень боятся того, что у нас что-то утечет».
Понятно, что есть вещи, связанные с производственными секретами – информация о запуске нового сервиса или какой-то уникальный наш кусок кода; и не хочу сказать, что у нас нет внутренней security, есть, и довольно жесткая, где она необходима. Но нужно исходить из того, что тебя всегда могут сфотографировать, перехватить твой чатик – жизнь так устроена, это реальность, которая так берет с нас плату за комфорт, за возможность работать из любой точки мира для любой другой точки мира.
Понимаю, что сейчас существует дикая неприязнь со стороны людей, которые говорят, что прайвеси превыше всего. Но похоже, что всё идет к тому, что понятие «прайвеси» придется пересматривать. Мне очень нравится, как к этому всему относятся ребятишки, которые родились с девайсами в руках. Во многом благодаря им возникли всякие Snapchat и прочие истории, где сообщения принципиально не живут, где нет истории всего того, о чём ты говорил, где всё стирается либо по прошествии какого-то времени, либо сразу после просмотра. Это одна из историй про то, как прайвеси регулируется при помощи технических решений. А быть абсолютно невидимым современному миру уже, наверное, невозможно.
– Видимо, это и есть «новая этика», о которой так много говорят, и новый моральный императив – всегда действовать так, будто тебя снимают?
– Она еще не выработалась, разговоры про новую этику, про прозрачность в самых разных смыслах этого слова, в том числе и в отношениях со своими подчинёнными, и в отношениях даже внутрисемейных, эта история «да-да-да» – это, на самом деле, оборотная сторона. Все истории с тем же Me tоo – отражение того, что мир стал прозрачнее, что мир и так обо мне дофига всего знает, в прозрачном мире любая стена может быть прозрачной, и теперь быть тайным харассером становится невозможно. Быть абьюзером, насильником, кем угодно становится страшно в этом прозрачном мире, потому что как бы ты ни говорил, что об этом никто не узнает – узнают, и тебе будет плохо. Это очень забавная вторая сторона повышенной прозрачности, и в этом мире, конечно, этические нормы должны быть немножко другие.
Всё равно все хотят каких-то вещей закрытых, «только для себя», но про новую этику не со мной, технарем, надо говорить, а с людьми других специальностей. Но моё личное ощущение, что история с новой этикой и большей прозрачностью, в том числе и в человеческих отношениях, с вытаскиванием всех тех поганых вещей, которые раньше стыдились обсуждать – это нормальная реакция мира, который привыкает к большей прозрачности в онлайне и начинает элементы этой прозрачности переносить в офлайн.
Почему наука о данных не даёт прогнозов по COVID-19
– От этических вопросов вернемся к технологическим и к феномену Big Data. Хрестоматийный пример использования «больших данных» для прогнозирования разного рода ситуаций – Google flu trends, сервис, который бы замечал эпидемии гриппа.
– И довольно часто ошибался, почему его в итоге и закрыли.
– Почему всемогущая Big Data проваливалась, не предсказала и не помогла как-то минимизировать последствия текущий пандемии?
– Потому что она не всемогущая. История про всемогущий искусственный интеллект, Big Data и ещё что-то ни разу не поддерживается людьми, которые реально эти технологии создают. Она поддерживается либо стартаперами, которые на этом деле хотят обмануть безграмотных инвесторов и поднять деньги, либо журналистами, которым обязательно нужна какая-то страшилка, сенсация.
В середине пандемического кризиса был великолепный разбор того, почему ни одна модель пандемии не имеет предсказательной силы. Это было ровно в тот момент, когда все и на всех языках рассказывали, что учёные Стэнфорда, MIT, Сбербанка и так далее посчитали модель развития эпидемии. Ребята, нельзя её посчитать, это вам скажет любой человек, который всерьез занимается Data Science. В статье, о которой я упомянул, все было очень хорошо и понятно: есть всего три-четыре параметра – смертность, заразность, длительность заболевания, вирулентность, которые можно подставить в простую формулу. Так в чём проблема, цифры перемножать разучились? Но если внимательно посмотреть на каждую из этих цифр, то откроется очень неприятная картина. Во-первых, понятие «заболевший» неоднозначно, потому что в соответствии с протоколами, принятыми в разных странах, по-разному исполняемыми в разных больницах, с использованием различных методов тестирования, мы имеем вообще несопоставимые цифры, даже сейчас нет глобальной достоверной картины по заболевшим. Потом выясняется, что «смертность» и «летальность» – это разные вещи. И я только самые поверхностные вещи беру. Потом пресловутый коэффициент передачи – он зависит от миллиона факторов, и средний Rt имеет примерно нулевой смысл.
Поэтому с самого начала Data Science говорили, что цифры по стране вообще ни о чем не говорят: в стране есть места, какая-нибудь отдалённая деревня, где, пока туда не приедет больной, точно ничего не будет, это можно даже без модели сказать. И в то же время есть большие города, где достаточно одного спортивного матча, чтобы обеспечить мощнейшую вспышку. А ещё выясняется, что многое зависит от индивидуальных особенностей организма, там есть корреляции, например, с возрастом, и поэтому вспышки пошли по домам престарелых, поэтому нужно было (задним умом все крепки) реально жесточайший блок ставить не вокруг офисов, а вокруг домов престарелых, но кто же знал!
Когда начинаешь смотреть, выясняется, что модель построить нельзя, и человек, который реально занимается Data Science, понимает, что у него нет чистых данных. Кроме того, о чем я уже сказал, есть еще протоколы – что называется заболеванием, как ведутся обследования, по каким выборкам делаются тестирования, какие именно тесты используются (выясняется, что и они несопоставимы) – в общем, мы имеем дело с самым страшным для любого Data Science – чистых данных нет. Попытки их очистить приводят к тому, что у тебя оказываются маленькие островки разрозненных данных, но нет массива, на котором можно строить модель.
Если вы сравните прогнозы по поводу того, что должно было твориться летом, и сопоставите с текущими цифрами, то не увидите ничего общего. И если вы меня спросите сейчас, может ли кто-то в мире предсказать, что будет с пандемией в октябре-ноябре, я вам отвечу – никто и никак. Это отличный пример «блеска и нищеты» Data Science.
Яндекс.Школа, инклюзия и дистанционное обучение в 70-х
– Вы упомянули «Яндекс.Школу». Мне очень понравилась позиция, которую высказала ваша коллега по «Мелу» Елена Бунина в отношении цифрового образования, ведь никто особых иллюзий не питал, большинство учителей оказались не готовы не потому, что нет инструментов, а потому, что нет навыков. Тем не менее опыт мы получили, а вы, как «Яндекс», получили колоссальное количество данных. Как поживает эта экосистема сейчас? В какую сторону она будет развиваться, и что полезного можно извлечь из полученного опыта?
– «Яндекс» никогда не разглашает детально своих планов, поэтому куда будет двигаться «Яндекс.Школа», я подробно рассказывать не буду, хотя понятно, что мы ее будем корректировать и, главное, сильно расширять. Не всё можно было сделать за те буквально несколько недель, которые у нас были на создание инструмента, призванного помочь людям закончить учебный год. Теперь, когда она в каком-то виде работает, мы дальше можем уже продумывать относительно ресурсоемкие вещи.
Во время кризиса ты не можешь «выкатывать» принципиально новые продукты, потому что разработка, тестирование, отлаживание занимают больше времени, чем у тебя есть. Поэтому быстренько вбиваешь какие-нибудь «костыли», что-то переделываешь из того, что можно, или принимаешь очень простые решения типа этих видеоуроков, которые мы записали вместе с МЭШ и выложили. Не потому, что считаем, что видеоурок это и есть будущее образования; мы просто понимаем, что видеоурок можно сделать быстро, а написать новую образовательную среду по типу той, которая существует для более старшего возраста, для дополнительного обучения внутри практикума, за две недели нельзя в принципе. Это даже не зависит от количества программистов, потому что, как известно, десять женщин не могут родить меньше, чем за девять месяцев, все дело в длительности цикла. Поэтому то, что было в «Яндекс.Школе», в течение следующего года приобретет несколько другой вид, и дальше этот проект будет развиваться.
То, что говорила Лена Бунина, я абсолютно и полностью поддерживаю, разделяю и согласен, что никаких замен учителя не планируется нигде, ни в каком образовании. Скорее всего, изменится роль учителя, и, безусловно, значительно разовьются навыки учителя в области использования современных технологических инструментов. Даже когда нет кризиса, какие-то дети по разным причинам не могут ходить в школу, например, из-за серьезных проблем со здоровьем. Этим детям нельзя отказывать в качественном образовании.
В последнее время мы много говорим об инклюзивности, а ведь это в том числе и возможность для абсолютно любого ребенка, независимо от того, где он живёт, получить такое же образование, как дети, которые учатся в моём любимом екатеринбургском СУНЦе. Наш проект дает возможность донести лучшие уроки лучших педагогов страны, пусть не в идеальном пока формате, но зато до любой точки страны. Это частный пример того, что теперь использование технологий в школе может стать реально массовым.
До сих пор очень небольшой процент учителей умел этим пользоваться. А по итогам прошедших месяцев мы увидели, что из тех педагогов, которые впервые за время кризиса вынуждены были воспользоваться технологиями, 40 с чем-то процентов, сказали, что это интересно, и они дальше будут пробовать. Это и есть эффект «ускоренной перемотки»: до этих 40 процентов ещё очень-очень много лет и месяцев доходило бы, что это все не больно и не страшно, а, напротив, интересно и полезно. Да, при этом половина сказала «нет, ни за какие коврижки, хоть стреляйте – я больше не хочу этим пользоваться». Ну и бог с ними, такие всегда бывают. Для нас главное, что есть почти половина учителей, которые готовы это принять и с этим работать.
Конечно, среди учителей есть те, кто ничего нового не признает и ничему учиться не готов. Но это плохая фишка для учителя, которую он отчасти транслирует детям. «Я не способен ничему обучаться. Я могу только повторять то, что меня научили делать 20 лет назад, и буду это в вас вдалбливать». Но это же плохой учитель, а хорошим учителям мы дали возможность, и они её приняли, несколько расширили свой инструментарий.
Вспомню свой личный опыт. В 1971 году я поступал на Физтех, и среди ребят, с которыми учился, было огромное количество выпускников Заочной физико-технической школы (ЗФТШ). В 1971-м не было никаких технологий, они учились по почте – по почте в бумажном виде получали задания, по почте отправляли обратно свои работы. Если бы не было этого заочного образования, то огромного количества ведущих советских, а в дальнейшем и российских ученых просто бы не появилось, потому что они не смогли бы поступить на Физтех с теми знаниями, которые им давала провинциальная школа (при всём уважении к этой школе, и при всех рассказах про великолепное образование в Советском Союзе). Образование в области физики и математики, если не брать крупнейшие города и специализированные школы, было отвратительным. Той самой элиты, которая запускала ракеты в космос, делала великолепные атомные реакторы, атомные ледоколы и атомное оружие, просто не было бы без этого заочного образования для школьников, которое позволяло им поступать в Физтех, МИФИ, МГУ и прочие ведущие вузы. Поэтому точно знаю, что заочное образование, даже без современной технологической подложки, решало и решило огромное количество проблем.
Цифровое неравенство. Технологический ответ
– Знаю, что вы не сторонник всеобщего равенства как идеи, но одна из проблем цифрового образования – цифровое неравенство. Мне не известны актуальные цифры покрытия интернетом в России, но думаю, что оно ниже 70 процентов. Как с этим быть? Не может ли история ЗФТШ быть какой-то подсказкой, ключиком?
– Моя история лишь иллюстрирует тезис – если человек хочет учиться, он найдет возможность. С точки зрения образовательных сред и процессов это означает, что один компьютер на семью – это реальная ситуация, а иногда и одного компьютера нет. А чтобы не было ни одного смартфона на семью – так уже не бывает. Поэтому есть технологические ответы, софт делается как массовый, рассчитанный на ребят, которые, возможно, живут в местах с не очень хорошим интернет-доступом; которые живут в семьях, где не очень хорошо с доходами и нет дорогого оборудования. Образовательная среда должна быть «заточена» на то, чтобы с ней можно было работать с какого-нибудь достаточно средненького и дешевого смартфона. Сейчас дешёвые смартфоны – это, поверьте, гораздо более мощные компьютеры, чем те, что стояли у нас на столе еще двадцать лет назад.
Насколько я знаю, государство в лице Минсвязи реально взялось еще раз за вопрос нормальной интернетизации отдаленных территорий и школ в первую очередь. Подобные программы уже несколько раз принимались, по ним довольно хорошо отчитывались, но тем и прекрасен прошедшей кризис, что он очень четко показал – с доступом в интернет в куче мест нашей страны и в куче школ всё не так хорошо, как представлялось, и это надо срочно исправить. Кстати говоря, результаты во всём мире оказались примерно такие же, я сейчас боюсь наизусть приводить цифры, но не так давно читал отчет Британской образовательной ассоциации, тамошнего аналога Министерства образования, из которого следует, что у них тоже в негородских зонах история с доступом в интернет оказалась недостаточно хорошей чтобы обеспечить качественное продолжение образовательного процесса. И теперь там тоже будет приниматься госпрограмма с большими деньгами. Другое дело, что эти деньги там будут вливаться во многом в частные компании. Оказалось, что в Финляндии субсидировали раздачу устройств – планшетов простеньких, компьютеров – в семьи с детьми школьного возраста, не имеющих средств для покупки такого оборудования. То есть цифровое неравенство можно устранить, это вопрос денег, оно преодолимо. Проблема вполне решаема.
Трансформация высшей школы. Командная работа без преподавателя
– Какие тренды вам наиболее симпатичны в сфере цифровизации профессионального образования? Какие специальности будут востребованы, и как высшая школа должна реагировать на изменения рынка труда?
– Это гораздо более сложная история, потому что высшая школа должна понять, что есть два типа дисциплин, по которым готовятся специалисты в высшей школе. Есть дисциплины, в которых правильное утверждение звучит так: «Давайте оставим всё как есть, немножко добавляя технологический инструментарий». Там необходимо живое присутствие человека, там сам по себе лекционный процесс совершенно необходим. Например, любая наука – физика, биология, социология – в значительной степени, как сущность, не претерпела каких-то революционных изменений. Инструментарий у современного физика не такой, как у физика полвека назад, но суть науки, суть процесса, которым человек занимается, и требования к тому, что умеет и что знает этот человек, изменились мало. Он должен владеть не логарифмической линейкой, а мощным компьютером, уметь ставить задачи программистам, а не стоять за кульманом, но это техническая вещь, это не про суть процесса, а про инструментарий процесса. Когда речь идёт о подготовке ученых, совершенно справедливо утверждение, что ученый должен-таки изучать не только дисциплины, непосредственно связанные с его будущей специальностью, но и довольно много фундаментальных дисциплин вокруг, и это действительно минимум пять лет, и это действительно нужно очное, прямое взаимодействие на семинарах с состоявшимися, действующими учеными.
Или возьмём медицину – лично я не готов лечь под нож к хирургу, который получал образование исключительно в онлайне и впервые увидит на операционном столе живое тело. Это только два ярких примера, для которых текущий процесс в высшей школе адекватен. А есть куча гораздо более прикладных, современных специальностей, которым вполне можно обучиться за год. Так устроены наши мозги, что требуют много тысяч часов погружения в предметную область, при этом мы не можем заниматься больше десяти часов в сутки. И здесь возникает всё то, что ярким образом воплощено в проекте «Школа 21» (франшиза французской «Школы 42»), который в Россию пришёл благодаря Сбербанку. Есть и другие подобные проекты, просто я больше знаком с этим.
На самом деле в области профессиональной переподготовки, второго или даже первого образования, которое позволяет человеку резко изменить область своей активности, профессиональной деятельности – скажем, гуманитарию стать программистом и довольно неплохим – это происходит не в модели классического высшего образования. Это не сочетание лекций, семинаров, лабораторных работ, зачётов. Это, как правило, сложные «тренажёры» – онлайновые, офлайновые, зачастую вообще без преподавателей, и это критически важно – преподавателя нет. «Школа 21», на мой взгляд, квинтэссенция этой модели, поскольку «Школа 42», по образцу которой она создана, во всём мире существует уже много лет и имеет огромное количество историй успеха, зарекомендовала себя в самых разных странах, в самых разных корпоративных культурах как эффективный поставщик классных программистов. Оказалось, чтобы получить хорошую работу в хорошей компании, быстро расти в новой специальности и очень качественно выполнять свою работу, нет необходимости четыре года изучать всё на свете, что изучают у нас на соответствующих факультетах. Можно погрузить человека на период от года до чуть больше в сложную, немножко даже игровую, обучающую среду, где игра – это решение настоящих живых задач, и человек «с нуля» становится довольно сильным программистом.
Опыт «Школы 21». Не зубрить, а знать, где найти
При подготовке практического навыка, пусть даже очень сложного (вспомним врачей), труднее всего воспроизвести полноценную рабочую ситуацию, в которой можно делать сколь угодно много ошибок, и это никому не навредит, и это дёшево. А в программировании, например, это сделать можно. При этом, что очень важно и в чем преимущество как раз «Школы 21» – здесь практикуется дикая прокачка социальных навыков, гораздо более жесткая, чем социализация в классическом институте или университете. Есть команда людей, которые работают вместе (это принципиальный пункт, что люди сидят в одном помещении, пусть даже виртуальном), каждый решает свою задачу, но у него есть основной ресурс – возможность задать вопрос коллеге. Если ты не умеешь спрашивать, если не умеешь обращаться за помощью, задавать вопросы типа: «а вот никто не знает…?», «а помогите мне найти…», «я не знаю, как правильно задать вопрос, на каком форуме…», то ты не сможешь ничего сделать. Как и в реальной жизни, на первый план выходит умение найти.
Очень люблю приводить такой пример: в прошлом веке, когда я учился на Физтехе (это 70-е годы прошлого века), нам разрешали приносить на экзамены любые учебники, потому что предполагалось, что знание предмета – это умение применить то, что написано в книжках, ведь в жизни ты будешь заниматься именно этим. И когда я сейчас читаю, что людям запрещено приносить на экзамены смартфоны, потому что «они же в Google посмотрят» – для меня это странно, потому что если с помощью Google он способен решить задачу, так это ровно то, что он будет делать в жизни дальше, всегда. Если вы опасаетесь, что человек может подсмотреть то, что он должен знать наизусть – не должен он знать наизусть то, что он знает, где найти, жизнь именно так сейчас устроена. Поэтому проверка знаний на предмет того, вызубрил ли он то, что написано в книжках – это просто бездарно, и образовательный процесс, который так проверяет результаты, видимо, как-то фундаментально неполноценен в современной жизни.
Но много ли сейчас есть вузов, где преподаватель способен дать такие задачи на экзамене, что ему не важно, будут ли ребята пользоваться интернетом, подсказками и чем угодно, и при этом он сможет проверить, чему он их реально научил? Это требование именно к преподавателю, и именно поэтому мы считаем, что огромное количество ситуаций, как профессиональных, так и социальных, может быть воспроизведено в сложных тренажерах (и онлайновых, и офлайновых). Это работает, мы это видим прямо сейчас.
Перед высшим образованием сложнейшая задача – выделить те дисциплины, в которых консерватизм, в хорошем смысле этого слова, оправдан, нужен, эффективен. Это подготовка медиков, учителей, ученых и подготовка тех людей, которые работают где-то на грани среднего профессионального и высшего образования, где-то между техникумом и институтом.
В то же время сегодня есть огромное количество современных инженерных задач, которые вполне в состоянии решить выпускник хорошего техникума. Этот факт создает серьезную конкуренцию ВУЗам, потому что человек может пойти не к ним на платное место, а в какой-то платный сервис, и за год стать самым востребованным на рынке специалистом. И у ВУЗа начнутся проблемы, потому что им же платные студенты тоже нужны. Поэтому, смею вас заверить, это все не просто досужие рассуждения о пользе для людей, моде и так далее, это рассуждения в том числе про то, что ВУЗам придётся переосмысливать свою бизнес-модель.
– Разделяю ваш энтузиазм в отношении «Школы 21». Пару лет назад они запустили программу «50+», её прошёл мой московский коллега, он в восторге.
– И при этом эксперимент показал, что это не просто жест в сторону инклюзивности, это прямое экспериментальное подтверждение, что эти ребята 50+ спокойно, во-первых, живут и функционируют в коллективе гораздо более молодых ребят (по себе знаю, насколько это дико полезно – жить и работать в коллективе, где все лет на 30 тебя моложе, это позволяет сохраняться в форме, быстро учиться, и просто жить в кайф). Во-вторых, по результатам этого эксперимента стало понятно, что люди абсолютно квалифицированные, те самые 50+, спокойно выходят из «Школы 21» эффективными программистами, на которых большой спрос.
Плохой сценарий и «немодные» болезни
– Каков наихудший, на ваш взгляд, сценарий развития пандемии и сопутствующего ей кризиса? Сказанное вами рисует картину более или менее оптимистическую. Существует ли плохой вариант развития событий? Может ли кризис, который переживает индустрия услуг, коснуться техногигантов типа «Яндекса»?
– Конечно, существует. Самый плохой вариант – если мы вдруг выясним, что есть не обнаруженный нашими телескопами астероид массой пару сотен тысяч тонн, который точно воткнется в Землю. Пандемия покажется после этого детским лепетом. Поэтому я и говорил, что меня больше всего удивило в отношении этого кризиса количество людей, которые искренне считали, что мир надежен, предсказуем, что климатические проблемы можно решить просто путем выхода на улицу, а экологические – путём раздельного сбора мусора.
Если говорить про пандемический кризис – в истории известны случаи наложения нескольких пандемий. Последние пандемии все вирусные, а против вирусов не существует хороших лекарств, которые могли бы убить сам вирус, как антибиотики убивают бактерии. Поэтому мы вынуждены не вирус убивать, а бороться с чрезмерным иммунным ответом организма, который реально убивает сейчас многих людей. И вакцины создаются, хоть ты тресни, месяцами, а то и годами, они не могут быть созданы за две недели. В этой ситуации вторая вирусная пандемия от какой-нибудь новой модификации вируса, который окажется примерно таким же, или, не дай бог, ещё тяжелее по своим параметрам – это худшее, что можно себе представить.
Лично я больше всего боюсь панических реакций, потому что история про пандемию – это в том числе история про психологию людей. Вот смотрите, в течение четырех месяцев каждый день новости начинаются с цифры, сколько людей умерло от конкретной болезни. Представьте себе мир, где главная тема, с которой начинаются новости, причём не только у тебя в немножко нервной интернет-ленте, а на всех федеральных каналах, на всех радиостанциях, везде вокруг тебя всё информационное поле пронизано смертью, при этом смертью очень специфической. У меня были случаи, которые меня реально испугали: узнаю о смерти близкого родственника своего друга и спрашиваю, почему он мне об этом не сказал? Он отвечает: «Мне стыдно было писать, он же не от COVID умер…». Что за маразм? Почему сейчас в соцсетях человеку, заболевшему коронавирусом даже в легкой форме, ставят сердечки, жесты поддержки, а человеку, умирающему в это время от рака, как бы говорят: «Слушай, извини, сейчас не твоё время, сейчас не модно, сдохни побыстрее, не засоряй ленту своим раком, тут у нас пандемия». Меня подобные психологические эффекты пугают. Иногда кажется, что сейчас ещё один какой-нибудь толчок, и у людей массово «поедет крыша», и это штука непредсказуемая. Эти психологические последствия влияют на принятие решений самыми разными властями, поэтому паника в миллиардах голов, на которую еще накладываются принятые в панике решения людей, у которых есть ресурсы чтобы эти решения воплощать – вот это, на мой взгляд, гораздо страшнее, чем сам по себе вирус.
Богатство выбора – главное приобретение
– Я всегда верил в пластичность и адаптивность человеческой психики в целом. Открытием стало то, что процессы, которые мы, как компания, мы, как человечество и я лично считали неотчуждаемыми от физического контакта, оказалось возможным перевести в онлайн, и эффективность этих процессов не сильно падает, а иногда не падает вообще. Для меня очень приятное открытие, что мы можем делать в онлайн гораздо больше, чем представлялось раньше. Да, это не всегда приятно, да, это требует тренировки, как все хорошие вещи, но это офигенно важно и совершенно неожиданно для меня.
Я совершенно не стесняюсь в этом признаться, да и довольно легко найти мои лекции, где рассказываю, почему в «Яндексе» (и не только) нет никакой удалёнки. Оказалось, что я говорил неправду, прямой эксперимент опроверг это утверждение. Теперь мы живём в новом мире, в котором можно работать в удалённом режиме над созданием очень творческих продуктов, и качество продуктов от этого не падает. Это ни разу не отменяет старого кайфа от того, чтобы собраться вместе, кайф от очных встреч совершенно прекрасен. Но теперь богатство в выборе, а я очень люблю выбор.
За последние месяцы я осознал, что мои выборы стали богаче. Да, я не полетел в любимую Калифорнию, как планировал – слетаю позже, когда границы откроются. Но это время подарило мне кучу других вещей, о которых я без этой насильственной тренировки во время пандемии не узнал бы, и теперь у меня выбор и в общении, и в работе, и в том, чем я просто сейчас дома занимаюсь, сильно богаче по сравнению с тем, что я мог представить себе еще пять месяцев назад. Богатство выбора – ценнейшая вещь, и то, что выборы стали шире, богаче и больше – это всегда круто.
