Театральный продюсер Алексей Малобродский в онлайн-цикле бесед Ельцин Центра «Мир после пандемии» рассуждает о свободе художника в условиях сотрудничества с государством, о необходимости консолидации профессионального сообщества и сравнивает жизнь в изоляции с жизнью в самоизоляции.
Интервью записано 14 июня 2020 года.
Наши органы управления культурой – и министерство, и региональные органы – не заточены на решение конкретных реальных задач. Единственный смысл их существования, по их мнению, состоит в том, чтобы не доставлять беспокойства начальству более высокого уровня. Соответственно, кадровая политика этих органов строится исходя из тех же предпосылок – им нужны не профессионалы, а лояльные люди, нужны не те, кто действует эффективно, а те, кто не создает проблем. Вся работа этих органов строится по принципу некой имитации – их цель, в конечном итоге, бездействие, которое обеспечивает сохранение баланса чиновничьей структуры и какого-то её же благополучия.
Разумеется, я несколько преувеличиваю и обобщаю, разумеется, есть исключения и на уровне каких-то отдельных органов и организаций, и, уж конечно, на уровне отдельных людей. Везде находятся профессионалы, пока ещё, слава Богу, везде находятся заинтересованные люди, но по моим наблюдениям, их доля, их процент печально сокращается год от года, поэтому я не вижу каких-то серьезных предпосылок ожидать серьезных перемен.
Думаю, что те поверхностные декларации, которые были сделаны в том числе и по результатам «Театрального дела» или «Дела седьмой студии», не повлекут за собой какого-то глубокого анализа ситуации и каких-то серьезных радикальных предложений. Надо отдавать себе отчет, что для того, чтобы какие-то серьезные положительные сдвиги происходили, недостаточно воли и ведомственного указа какой-то одной структуры, например, Министерства культуры. Эти изменения не могут не затрагивать более широкий круг вопросов и компетенций, выходящих за пределы компетенций Минкульта – это вопросы и налогового, и трудового законодательства, и административного тоже, поэтому если заниматься этим не для галочки, не для проформы, не ради сотрясания воздуха очередной декларацией, нужно очень серьезно изучать вопрос. При этом, когда я говорю о серьезном изучении вопроса, совершенно не намекаю на то, что нужно проводить многолетние исследования. Информации достаточно, она лежит на поверхности. Важно привлечь к этому специалистов, тех, кто реально разбирается в процессе. По некоторым репликам, которые звучали из уст представителей Министерства культуры в нашем процессе, в нашем «Театральном деле», а также из реплик и комментариев, которые звучали со стороны представителей Минкульта, не участвовавших в процессе, я понимаю, что у них никакого глубокого понимания нет, есть априорное недоверие к специалистам, и в этом вижу большую беду.
Разумеется, теперь некоторые действующие художники, действующие продюсеры будут еще более осторожны, будут стараться избегать контактов с государством, потому что это, к сожалению, таит в себе массу опасностей. Однако данность такова, что у нас очень мало альтернативных источников финансирования, они практически отсутствуют, за редчайшим исключением некоторых частных инициатив, некоторых фондов. При этом мы понимаем, что подавляющее большинство независимых структур, подавляющее большинство бизнеса тоже достаточно жестко, достаточно плотно аффилировано с государством, находится от него в некоторой зависимости и подвержено влияниям со стороны государства. Поэтому как бы ни было велико желание некоторой части театральных практиков уйти от государственной поддержки (читай – зависимости), оно, думаю, нереализуемо в большинстве случаев. А поскольку у моих коллег, у художников, которые работают в театре, у людей творческих профессий в целом, как правило, нет никаких иных желаний кроме как работать в выбранной ими сфере, то они будут вынуждены вновь и вновь обращаться к государственной поддержке.
Строго говоря, в этом нет ничего запретного или дурного, это довольно старая дискуссия – должен ли художник, который дорожит свободой своего высказывания, своей независимостью, прибегать к государственной поддержке. В этой дискуссии я придерживаюсь однозначного убеждения, что да, должен, потому что деньги государства – это фикция, потому что нет никаких «денег государства», есть деньги общества, наши с вами деньги – наши налоги, доход от эксплуатации ресурсов нашей страны, которые по конституции принадлежат народу, то есть нам с вами. Государство должно всего лишь грамотно и целесообразно их распределить, в том числе направить на цели поддержки культуры и искусства. Поэтому мне кажется, что обращение практиков искусства, обращение художников к государственным деньгам вполне законно, естественно и правомерно. Другой вопрос, как это реализуется на практике. К сожалению, практика взаимоотношений нашего государства с гражданами, с сообществом, всё больше и больше приобретает репрессивный характер, и сегодня мы свидетели того, что это уже стало нормой. Чиновники, в том числе и представители силовых структур, рассматривают нас с вами, и то, что мы делаем, исключительно как инструмент для реализации разных своих целей, зачастую целей дурных, на мой взгляд. Поэтому думаю, что ожидать от государственных органов радикальных и полезных для дела предложений не стоит.
Как всегда, приходится рассчитывать только на себя, на профессиональное сообщество и на коллективную волю, которую это самое сообщество при известном стечении обстоятельств может и должно проявить. Мы сами должны проявить инициативу, продолжать настойчиво делать какие-то предложения по улучшению отношений между нашей отраслью и государством, как инструментом, обслуживающим интересы общества. Думаю, что только исходя из такой посылки, которая сегодня может показаться наивной и чрезмерно романтичной, можно и нужно действовать.
Театр – убыточное предприятие
Не вполне справедливо утверждать, что в России мало частых независимых театров – их достаточно много, это часто очень интересные и в творческом, и в продюсерском отношении инициативы. Другой вопрос, что в силу своей, как правило, чрезвычайной бедности и отсутствия необходимых для театра ресурсов, они занимают очень маленькую долю рынка в денежном выражении и относительно небольшую долю рынка в отношении зрительского спроса. Это происходит потому, что у нас государство – держатель всех ресурсов: театральных зданий, источников финансирования, коммунальных ресурсов, без которых не может функционировать театральное здание, и так далее и так далее, то есть частная инициатива постоянно сталкивается с элементарной нехваткой ресурсов.
У моей жены есть собственный проект – творческий центр «Среда», который и сам выдает какой-то театральный продукт, и прокатывает продукт других таких же маленьких, независимых компаний. Поэтому мне очень хорошо известно, как работает такого рода предприятие. Это очень маленькие театральные залы, и это принципиально, потому что это особый тип театра, особый тип отношения актера и зрителя, но даже эти маленькие залы, особенно если они расположены где-то в центре больших городов, это всё равно арендная плата, которая с большим трудом отбивается сборами. Никакой помощи при этом, как правило, нет, иногда удается войти в какие-то программы Союза театральных деятелей или, к примеру, Фонда Прохорова и получить какую-то помощь на создание новой постановки. Как правило эта помощь не покрывает всех расходов, в особенности расходов на эксплуатацию.
Важно ещё сказать о ценовой политике театров. Мы не можем не учитывать реальный платежеспособный спрос населения. Тот тип театра, которым пытаемся заниматься мы, не предполагает привлечения людей с высоким доходом и с определенным кругом интересов, он ориентирован на другую публику – более демократичную, часто молодую или, как в случае с творческим центром «Среда», на зрителей с детьми, часто на многодетные семьи. Это тоже сильно влияет на ценовую политику.
Давно уже доказано, что театр (во всяком случае, традиционный театр в классическом понимании) – это принципиально убыточное предприятие, он не может, за редчайшим исключением, собственными доходами покрывать необходимые расходы. Именно поэтому мы сталкиваемся с системой тотального контроля со стороны государства – театры вынуждены рассматривать государство, как основной источник своих ресурсов.
Экран как новая сцена
Очень надеюсь, что опыт, который мы пережили и продолжаем переживать, опыт пандемии, когда театры закрыты и лишены возможности непосредственного общения со своей публикой, будет стимулировать работу театров с собственным продуктом, с архивом записей, заставит театры совершенствовать свои сайты и иные платформы, на которых они присутствуют. В скобочках замечу, что, по моим наблюдениям, худшие интернет-сайты за некоторым исключениям принадлежат именно театрам. Это печальное положение будет, надеюсь, исправляться как раз в результате событий, которые мы переживаем. Это важно и для сегодняшней практики театров, и для истории театра – наша сегодняшняя практика становится историей очень быстро, быстрее, чем нам бы хотелось.
Другой вопрос – окажется ли выход театров в сетевое пространство со своей продукцией источником некоего дополнительного дохода? Не думаю. Театры не умеют и скоро не научатся монетизировать своё присутствие, это во-первых. Во-вторых, я не думаю, что интерес, который демонстрирует публика, с таким энтузиазмом отреагировавшая в моменте на возможность смотреть архивные записи театральной продукции, продержится долго. Скорее всего, он будет исчерпан, и «новая» публика уйдёт опять в более привычные для себя сферы – сериалы, куда-то ещё; а традиционная театральная публика, когда театры вернутся к нормальному режиму своей работы, всё-таки вернётся в театры. Поэтому не думаю, что доля доходов, которые театры гипотетически смогут получить от публикации своей продукции в сети, будь то архивные записи или прямые трансляции спектаклей, будет намного больше, чем доля от продажи программок или какого-то театрального мерча.
Однако практика, опыт присутствия театра в сетевом пространстве, который мы получили и продолжаем получать в связи с разразившейся пандемией, порождает некие принципиально новые формы или, может быть, даже виды искусства. Мне кажется, что перспектива есть где-то здесь, на стыке интернета как медиа и традиционного театра.
Дело в том, что из двух ключевых видовых отличий театра как искусства – непосредственного контакта зрителя с актёром и сиюсекундность этого контакта – в интернете возможны только полтора. Сейчас написано и поставлено некоторое количество пьес специально для интернета – спектакли в Zoomе, например, и это только первые шаги. Они достаточно наивны и несовершенны в художественном отношении, но мы знаем, как сегодня стремительно развиваются технологии и как быстро учатся художники, особенно молодые, реагировать на эти новые возможности и использовать новые выразительные средства.
Повторюсь, не думаю, что эта новая ситуация даст театрам дополнительный источник дохода и как-то существенно реорганизует их деятельность, но думаю, что есть серьезная перспектива для зарождения некого нового направления театра, которое мы назовем условно «интернет- театр».
Переживание коллективной болдинской осени
В качестве ридера фестиваля «Любимовка» я прочел больше сотни новых пьес, написанных буквально в течение последнего года, и некоторые из них уже отражают это явление (пандемию), уже учитывают в сюжете. Но искусство и театр в частности так или иначе оперируют некими вечными понятиями и ценностями, отслеживая, как вечные понятия, ценности и проблемы трансформируются в сегодняшнем дне. Сегодняшняя драматургия отражает пандемию пока просто в форме фиксации факта и того, как этот факт отражается на обыденной или бытовой стороне жизни людей, не затрагивая пока каких-то глубинных аспектов взаимоотношений или мировоззрения людей.
Есть подозрение (и не только у меня), что ситуация, которую мы переживаем, не может существенным образом не отразиться на нашем мировоззрении и на наших отношениях, но боюсь, что мы до сих пор не осознали и в полной мере не отразили этого. Во всяком случае, мне пока не пришлось столкнуться с какими-то произведениями драматургии и театра, которые бы отражали это достаточно глубоко и делали бы какие-то существенные выводы для нас о нас самих.
Человек же достаточно стационарен, и, хотя есть ощущение, что мы находимся на пороге какого-то цивилизационного сдвига, каких-то открытий в самих себе и в наших отношениях, мы по-прежнему устроены так, как устроены – и биологически, и физиологически, и психологически, и нравственно, так что и наши взгляды на мир в общем-то тоже достаточно стационарны.
Мне очень радостно при этом, что молодые авторы не проходят мимо этой темы, хватают её и начинают как-то разминать, пытаются рассмотреть в новой ситуации какие-то существенные или сущностные моменты, и надеюсь, что очень скоро мы увидим какие-то успешные художественные решения. При этом есть несколько пьес, не буду сейчас их называть, которые уже сейчас с точки зрения высокого критерия представляют особый интерес.
Сознание творческого человека устроено таким образом, что любой недостаток оно превращает в достоинство, а любое препятствие – в возможность. Когда мы имеем дело с настоящими художниками, с подлинно творческими людьми, то видим, что художник любую подобную ситуацию неизбежно рассматривает как вызов, и на пути преодоления этого вызова нас ожидают (хочется верить, что ожидают, хотя это не закон и не всегда это так) новые открытия. Я верю, что даже в этой ситуации мы получим новое знание о себе и о мире, что сейчас происходит некое переживание коллективный болдинской осени, и это несет в себе серьезную творческую потенцию.
Тюрьма лишает общения
Мне кажется, что для человека живого, реагирующего и рефлексирующего, человека интеллигентного – в том смысле, в котором интеллигент ежедневно анализирует сам себя и свои обстоятельства – для такого человека любой прожитый день что-то меняет, любые новые обстоятельства меняют вдвойне, втройне. Любые обстоятельства, которые можно оценивать, рассматривать как вызов, как необходимость преодоления меняют отношение и к жизни, и к людям и, разумеется, дают довольно много новых наблюдений.
Мне кажется, что в качестве некоего критерия (неточное слово) стоит иметь в виду границы изоляции и обстоятельства, в которых человек начинает себя чувствовать действительно одиноким и действительно лишённым какого-то важного общения. Скажем так, следует отличать изоляцию и несвободу. Мне повезло в том смысле, что, когда я сидел в тюрьме, мой контакт с внешним миром, с родными людьми, с друзьями и коллегами не прерывался или прерывался на очень короткое время, я постоянно чувствовал присутствие дорогих, важных для меня людей в своей жизни. Эти люди отзывались на мои просьбы держать меня в курсе всего происходящего, так что я даже не чувствовал себя как-то критично оторванным от профессионального и общественного контекста, и в этом смысле моё переживание изоляции было сравнительно легким.
А изоляция, связанная с пандемией – об этом вообще не стоит говорить как об изоляции. Во-первых, я был дома, рядом с любимой женой, рядом с книжками, у меня были телефон и компьютер. Конечно, это порождает какие-то проблемы профессионального и делового характера, создает проблемы экономического свойства, но с точки зрения душевной, духовной, ментальной, с точки зрения дефицита общения тут проблемы нет.
Фото: Валерий Шарифулин/ТАСС
