В Ельцин Центре в Екатеринбурге 4 марта показали фильм «Довлатов» режиссера Алексея Германа-младшего. Фильм привез с 68-го Берлинского кинофестиваля две награды. Одного из «Серебряных медведей» заслужила художник-постановщик Елена Окопная (к слову, уроженка Екатеринбурга), благодаря ее мастерству зрители «Довлатова» получили возможность полного и достоверного погружения в эпоху.
«Довлатов» – шесть дней из жизни известного писателя и эмигранта Сергея Довлатова, который дружит с Иосифом Бродским, пытается найти общий язык с бывшей женой и, главное – тщетно стремится издать свой роман. Талант Довлатова признают все, и редакторы журналов, и поклонники его творчества. Однако прозу писателя не печатают, Довлатова упрекают в ироничности и неправильном выборе тематики. Друг писателя (в фильме) поэт Иосиф Бродский переживает примерно те же сложности, однако в отличие от Довлатова не стремится столь настойчиво вступить в диалог со своей эпохой. Материалы о передовиках производства, поэмы о нефтяниках, на худой конец многостраничный эпос – вот те «соблазнительные» творческие предложения, которые получает главный герой фильма. Несмотря на сложность задачи, «Довлатов» не получился искусственным, это не трафаретная и картонная имитация эпохи, чем грешат большинство современных российских фильмов-ремейков и фильмов – «реконструкций» прошлого.
Встречу Киноклуба Ельцин Центра с режиссером провел известный киновед Вячеслав Шмыров. Открывая встречу, режиссер Алексей Герман отметил, что он рад, что его «Довлатова» показали именно в Ельцин Центре.
Во время встречи зрители отметили, что в фильме ощущается влияние творчества Германа-старшего.
– Есть несколько традиций кино, которое погружается во время. Ленинградская школа была частью школы советской, – прокомментировал Алексей Герман. – В советской школе, в лучших ее проявлениях, соблюдались «правила приличия», связанные с работой со звуком. Были правила подбора лиц. Был подход к документальности съемок, документальности и художественности быта. Этот подход был комплексным и лучше, чем сейчас. Есть же и другой подход, характерный для сегодняшних телесериалов, где играют люди- декорации, которые почему-то всегда одеты ярко, существуют звуковая необязательность и фиксированная камера. Так что у меня был выбор между этими подходами.
– Мне кажется, что это первый фильм, который вы можете посвятить своим родителям, – подчеркнул Вячеслав Шмыров и пояснил, что в фильмах «Мой друг Иван Лапшин» Алексея Германа-старшего и «Довлатов» Алексея Германа-младшего происходит именно своего рода диалог режиссеров с родителями.
В ходе беседы Алексей Герман рассказал, что фильм «Довлатов» не документален, возможно и столь близкой дружбы с Бродским у Довлатова не было. По словам режиссера, он отошел от прозы Довлатова, решил не показывать его пишущим. Родственники писателя, отметил Герман, отнеслись к фильму положительно.
– Я сказал им, что не хочу самоутверждаться или вытаскивать «грязное белье», – сказал Герман. – И мы до сих пор дружим. Я ни с кем ничего не согласовывал.
Долго не могли найти актера на роль Бродского, пока Константин Эрнст не порекомендовал актера Артура Бесчастного, который сыграл поэта в сериале «Таинственная страсть». Также не без труда удалось найти артиста, исполнившего роль самого Сергея Довлатова. Им стал уроженец Сербии Милан Марич.
– Он талантливый артист, такого актера в России мы не нашли, –рассказал Алексей Герман. – Нас буквально «насиловали» актеры, которые говорили «сними меня, вызови на пробы». Хорошие пробы были у Вани Урганта, но он психофизически другой. Мы осмотрели всю Европу, в основном Восточную, и Израиль. И остановились на Милане. Он тонкий талантливый человек. Мы придумали своего Довлатова, отказавшись от штампов, на основе того, что нам о нем говорили друзья и родственники.
Режиссер подчеркнул, что появление фильма «Довлатов» именно сегодня не произошло намеренно, это сочетание времени, возможностей и желания творческой группы.
– Россия развивается циклически, здесь немного подождешь – и попадешь в нерв времени, – прокомментировал Алексей Герман. – Прошлое созвучно настоящему или близко к будущему. Время не движется из точки А в точку Б.
Герман рассказал, что о создании фильма он начал размышлять еще в 2008 году, продолжилась же работа в 2015-м. И поделился воспоминаниями о том, что фильмы его отца – режиссера Алексея Германа-старшего – «Проверки на дорогах» и «Мой друг Иван Лапшин» были под запретом и долго пролежали на полке. На встречный вопрос из зала, должен ли творческий человек иметь трагическую судьбу, режиссер поделился своим видением судьбы Довлатова.
– Мне кажется, судьба Довлатова могла быть только такой, какой была, – сказал Алексей Герман. – Он должен был пройти путь непризнания, переписывания, упражнений в стилистике, которые шли «в стол», переписать многое, найдя ту форму рассказа, которая была бы наиболее точна. Еще до отъезда он стремился к синтезу российской и американской литературы, с ее емкостью и краткостью. Он должен был стать известным, умереть – и стать любимым миллионами. Не могу себе представить Довлатова, который ходит на ток-шоу, Довлатова – члена Союза писателей, или дачу Довлатова в Переделкино, куда к нему приезжает программа «Пусть говорят». Не могу представить себе юбилей Довлатова. И у Бродского не могу представить иную судьбу. Другое дело, что для них значил отрыв от почвы. Глядя в глаза повзрослевших Довлатова и Бродского, я особой радости и счастья в них не вижу.
Характеризуя ситуацию в российском кино, Герман сказал, что кино будет развиваться в трех направлениях.
– Будет больше масштабных «имперских» зрелищ, комедий, хорроров и развлечений для молодежи, будет сужаться сектор авторского кино. Когда-то российское авторское кино было интересно многим, масштабно присутствовало на фестивалях, его приобретали, в том числе за границу, на телевидение, сейчас таких примеров все меньше. Происходит отбор не самых талантливых, но самых жизнеспособных. Мы скатываемся на обочину. И это не только наша вина: многие фестивали ждут политизированного кино.
Помимо презентации фильма, Алексей Герман побывал в Музее Б.Н. Ельцина и дал интервью для сайта Президентского центра Б.Н. Ельцина.
– Елена Окопная знает, что жизнь состоит из мелочей, по-своему чувствует объем, знает, что люди индивидуальны, не мыслит симулякрами времени, – рассказал о секрете успеха фильма «Довлатов» Алексей Герман. – А сейчас, к сожалению, делают так: вот у нас будут 60-е, туфли-лодочки, яркие платья, не понимая, что это не имеет отношения к работе художников. Профессия потеряна, ее почти нет.
– Как происходило ваше погружение в эпоху Довлатова и Бродского, как в вас «выросли» эти шесть дней?
– Через книги, фильмы, фотографии, хронику… В какой-то момент начинаешь в это проваливаться. Елена также многое придумала и сделала, получился коллективный сон.
– Почему все-таки вашим героем стал Довлатов?
– Потому что в нем есть парадоксы, парадокс предопределенной судьбы. Потому что в нем многое намешано: и крепость, и слабость, и развод, и возвращение к семье, и тяжелая судьба, и попытка не обращать внимания на то, что было. И то, что он был неаполитанским красавцем в сером холодном городе, любимцем женщин. То, что он трепетнее Бродского, который был более сильным и цельным. При этом Довлатов не сдался и не стал заниматься литературной поденщиной. Это делает его героем, знаковым человеком.
– Можно ли говорить, отталкиваясь от фильма «Довлатов», что Бродский как будто отгораживается, максимально дистанцируется от своей эпохи, а Довлатов словно вступает с ней в диалог, постоянно осуществляя выбор, между тем что навязывает эпоха, косностью и невежеством современников – и своей творческой позицией?
– Действительно, в фильме есть завуалированный конфликт. Самым неправильным было бы превращать его в политическую производственную драму. Я помню ту эпоху, помню по отцу: можно было дружить с начальниками, они могли к тебе хорошо относиться, но при этом существовала ватная стена, которую ты не мог продавить, и даже если ты мог войти, то никуда бы из ваты не вышел. С одной стороны, в фильме показана инаковость Довлатова, а с другой – невозможность быть изданным, это центральный конфликт его жизни. Вообще это было литературоцентричное поколение, помешанное на том, как важны высокое, литература, призвание писателя. Для этого поколения занятие искусством – не для денег, а для того, чтобы оставаться собой. Это было самым важным для этих людей, они были так устроены. Как без этого? Они жили «по гамбургскому счету», органически не хотели и не могли заниматься поденщиной. Писали статьи, публиковались в маленьких газетах, чтобы выжить. Но очевидно, будь у Довлатова выбор писать ли большую советскую книгу, детскую или о животных, он бы отказался. Он мог переломить свою судьбу, стать высокооплачиваемым сценаристом детских фильмов, но он не захотел это сделать, пытался, но не пошел дальше. Это то, что не понимают сегодня. Тогда очень много говорили о поэзии, философии, живописи – это было важнейшим элементом общения. Сегодня, к примеру, приходишь в ресторан – и за соседними столами обычно обсуждают еду или отпуск. Тогда же это было приметой пошлости. Это было другое поколение, можно сказать, другой наклон спины, люди были более цельными.
– Вы – представитель творческой семьи. Ваш дед – известный писатель, драматург и киносценарист Юрий Герман, по произведениям которого ваш отец, не менее известный режиссер Алексей Герман (среди фильмов, которые принесли режиссеру известность, «Хрусталёв, машину!» и «Трудно быть богом»), поставил фильмы «Проверка на дорогах», «Мой друг Иван Лапшин». Как выстраивались их отношения с эпохой, как они пробивались через ту самую «вату», и привнесли ли вы опыт их творческой самореализации в фильм?
– На моих глазах происходили некоторые вещи с отцом, на моих глазах его фильмы запрещали. Помню среду, приятелей отца, их разговоры, которые перекочевали в фильм. Бабушка сидела, но недолго. Судьба дедушки также складывалась сложно, некоторые произведения он был вынужден переписать. Дедушка был обвинен в космополитизме, но ему повезло, потому что у него была Сталинская премия, и многое прошло по касательной.
– В 90-е вы были совсем молодым человеком. Чем вам запомнилась атмосфера 90-х?
– У меня противоречивое отношение к 90-м. С одной стороны, тогда был взлет самосознания, многие идеалы и начинания 90-х существуют и сейчас. Было много прекрасного, открылось окно возможностей. С другой стороны, это по большому счету время упущенных возможностей, были сделаны геополитические ошибки, мы потеряли большое количество людей, которые умерли или уехали. Безусловно, при этом нас «пронесло» мимо репрессий, которые были бы, случись истории повернуться другой стороной. Наивность и непонимание того, как устроена международная политика, как работает экономика, тоже было. Поэтому у меня двойственное отношение к 90-м. С одной стороны, я с уважением отношусь к реформаторам, с другой – были брошены крупные предприятия. Реформаторы же, пусть и лучше чем другие люди, но не понимали до конца, как работает рыночная экономика, что она подразумевает брендинг и маркетинг. Это было ошибкой. Сейчас будет низкий рейтинг у демократов, и мы должны понять, почему: есть восприятие 90-х и распада Советского Союза интеллигенцией, а есть восприятие военными, среди которых много образованных прекрасных людей, рабочими, крестьянами, теми разведслужбами, которые не занимались диссидентами, а служили своей стране и занимались тем, чем разведслужбы должны заниматься в любой стране мира. Эти восприятия разные, и до сих пор никто не попытался их свести воедино, осознать то, что одни и те же события значили разное для разных людей. Для одних это было окно возможностей, шагом к более цивилизованной и менее людоедской системе, для других – крах, отчаяние, смерть родственников, невозможность быть собой. С одной стороны, я вспоминаю, что начали издавать хорошие книги, люди начали выезжать, исчезла убогость, когда в магазинах ничего не было, о чем сегодня забыли. С другой стороны, к примеру, я приезжаю на огромный завод, который продают, и вижу историю: в 1988 году там что-то шили, в 1991-м один цех закрылся, в 1992-м закрылся другой, а потом доходишь до одного маленького цеха, где рабочие до последнего пытались встроиться в современную экономическую модель. И это трагично. Я человек синтетического сознания, поэтому меня многие не любят. У меня нет прямых ответов. Это раздражает и ультра-демократов, и ультра-патриотов. Но считаю, что у всего есть обратная сторона.
– Вы сказали, что в перестройку и 90-е был «брейн-дрейн», многие уехали из страны. Но, если обратиться к «Довлатову», два главных героя вашего фильма, образно говоря, тоже «сидят на чемоданах» и готовятся к эмиграции.
– Это трагедия. И в те времена уезжали, и сейчас уезжают. Тогда была другая эмиграция. Многих из страны выгоняли. Кто-то хотел уезжать, кто-то не хотел. Потом была экономическая эмиграция, сейчас она отчасти перешла в экзистенциальную.
– Вас уже начали критиковать за фильм «Довлатов», за его героев, за пропаганду позиции творческого эскапизма?
– Одни меня упрекают в том, что я слишком мрачно показал время, другие – что я слишком его облагородил. Думаю, это происходит от некоторой необразованности и непонимания предмета. У нас не было задачи показать время лучше или хуже – мы хотели показать его таким, какое оно есть. Если бы мы показали ссылку Бродского, то, как он ехал в страшном вагоне, это было бы одно, а если избиение Довлатова перед его отъездом, то другое. Время, которое мы показали, было временем людоедской толерантности, когда душили относительно нежно. Это проблема нашего сознания, впрочем, не только наша, но и общемировая: все ищут удобный угол зрения, на самом же деле все сложнее, мир объемен и не одномерен.
– Западная критика приняла ваш фильм очень позитивно.
– Критики ничего не решают на фестивалях, решает жюри. Фестивали иногда искусство, а иногда политика. Если председатель жюри нормальный, то он мыслит категориями кино-не кино. Если же он озабочен политикой, то призы дают за политику.
– А вам за что дали?
– За прекрасную работу Елены и образ фильма. Наш приз самый честный, потому что он не политический.
– Эта победа открывает новые перспективы в творческом отношении?
– Минимальные. В России кризис, олигархи трясутся, чтобы не попасть в список Госдепа, и чтобы у них не отняли дом в Майами. Свободных денег нет. Культура финансируется по остаточному принципу. Раньше нам удавалось находить спонсорские и инвесторские средства, сейчас все сложнее.
– Можно сказать, что советский идеологический диктат сменился диктатурой рынка?
– Конечно. Никто не хочет вкладывать в культуру, не видит в этом смысла. И в этом плане у нас хуже, чем при Советском Союзе. Представить себе, что можно, как мой отец, снимать «Двадцать дней без войны», где было 220 смен, невозможно. Да, отца закрывали, да, у Тарковского тоже были неприятности. Но можно ли представить себе, что сегодня кто-нибудь снимет фильм «Андрей Рублев»? Нет. Или «Сталкера» со всеми пересъемками? Тоже нет. Поэтому, конечно, советское кино в среднем было лучше. Другое дело, что это была другая страна, были запреты и цензура.
– К слову. Реплики ваших героев, тех же редакторов журналов, до которых пытается достучаться Довлатов, вполне узнаваемы и сегодня тоже актуальны.
– Сейчас будут учить художников и писателей, как надо делать все светло и позитивно.
– В фильме особенно запомнилась фраза, что писатель должен быть умеренно талантлив, то есть не очень одарен и не очень бездарен.
– Да, быть середнячком, но чтобы ни в коем случае ничего не учудил, а средства были бы потрачены с умом. Во время работы над фильмом нас никто не цензурировал, ни о чем не просил, не вызывал на ковер. Поэтому я был бы не против, чтобы Владимир Мединский остался министром. Он консерватор – я не консерватор, могу быть с ним согласен – могу не быть согласен. Но я вижу в людях, которые сейчас будут прорываться к управлению в сфере культуры, желание все задавить и задушить. И это будет очень плохо для культуры, потому что они повторят советский идиотический опыт и загубят то, что начало прорастать: независимый театр, независимое кино. Вижу это по многим людям, эти мутации. Могу вспомнить моего любимого Станислава Говорухина, который меня зачем-то обижает. Никита Михалков очень помог фильму «Довлатов» и спас фильм. С чем-то из того, что он говорит, я согласен, с чем-то нет, у него свои взгляды, часто я не считаю, что они правильные.
– Вообще должен ли художник вторгаться в сферу идеологии?
– Художник имеет право вторгаться в любую сферу. Если это не вторжение ради вторжения, ради некоего акта, то художник имеет право говорить о том, что его заботит. Вообще художник должен заниматься художественным. Тот же Гоголь, как и вся русская литература, приближается к осмыслению того, что такое государство, русский человек, Россия, кто мы и куда идем. И так или иначе соприкасается с идеологией, которая в принципе одинаковая, за исключением коротких моментов, когда мы начинаем думать, что можем жить как в Швейцарии. А мы не можем, мы другие, нравится это кому-то или нет. У нас другое устройство, взгляд на мир.
– Были ли библейские мотивы у шести дней, в течение которых происходит действие вашего фильма?
– Не было, мы просто расписали сценарий на шесть дней, я не художник метафор и обобщений, я так не мыслю.
– А у нас в Музее Б.Н. Ельцина, созданного по принципу семи дней, библейский подтекст некоторые посетители порой видят. Каковы ваши впечатления о нем?
– Музей прекрасный и блестяще сделан. Что важно – музей напоминает о том, что фигура Ельцина и происходившее в нашей стране не было заговором агрессивных империалистов, а результатом того, что страна подошла к перестройке и распаду как идеологический банкрот, как экономический банкрот и без смысла своего существования. Мы видим массовую поддержку тех событий со стороны разных людей, в разных городах, представителей разных национальностей. Рабочих, колхозников, инженеров, которые понимают, что так жить нельзя. И мы понимаем все величие этого момента времени. Другое дело, что то, как все было, пытаются замалчивать. Помню, когда Станислав Говорухин снял фильм «Так жить нельзя», он был очень демократическим, ничего более демократического не было. Прошло с исторической точки зрения совсем немного лет – и Станислав Сергеевич борется с мировой закулисой и говорит, как было раньше – хорошо. Хорошо не было, другое дело, что, к сожалению, огромное количество возможностей, которые должны были быть использованы, не использовались. Вина ли в этом Ельцина? Не думаю. Наверное, в некоторые моменты можно было быть решительнее. Важность его фигуры в том, что он понимал, что нельзя переступать грань «посадок», крови, и надо дать народу возможность решить судьбу как он хочет. Сейчас мы видим, что народ решает судьбу так, как он хочет. И в этом величие Ельцина – что он отпустил. И, конечно, большую настоящую кровь предотвратил, предотвратил массовые посадки, которые ни к чему бы не привели, все равно система развалилась бы лет через 15, предотвратил гражданскую войну, когда были бы миллионы жертв и все бы умылись кровью. Хотя, повторюсь, мы не использовали многие возможности. Был ли другой выход, не знаю…
