Литературовед и писатель Александр Архангельский в онлайн-цикле бесед Ельцин Центра «Школа выживания: опыт есть» вспоминает примеры описания эпидемий в мировой классической и современной литературе, размышляет о том, каким образом катастрофы используются писателями для завязки сюжета и какого рода уроки мы извлекаем из литературных произведений.
Интервью записано 29 апреля 2020 года.
Разные виды литературы работают с темами катастроф по-разному. Например, для социальной фантастики катастрофа – это повод проверить на излом устройство человеческого мира, политическое, экономическое, социальное, и выстроить художественными средствами некую модель, альтернативную существующей. И это будет антиутопия, или будет утопия, но в любом случае это будет такая модель, которой в реальной жизни, окружающий нас, нет. Катастрофа обнуляет, простите за этот модный термин, настоящее, прошлое, будущее и переносит нас в условное пространство, где легко моделировать.
В литературе, которая работает прежде всего с самим человеком – с его образом, с его взаимоотношениями с животным миром, миром природы, миром вымысла, катастрофа используется для иного, она, конечно, не модели создает. Ей интересно, как проверяется на излом человек, не идея человека, а человек как образ и подобие либо божье, если это верующий художник, либо это образ и подобие хотя бы родителей, если художник неверующий; как человеческое существо раскрывается, как оно проходит или не проходит через эти испытания в необычных обстоятельствах.
Часто говорят о том, что в литературе, так же как, между прочим, и в кино, слишком велика роль темы насилия. Когда вы пишете про мир привычный – там, понятно, это рассказ обо во всём хорошем против всего плохого. А тут всё на излом, тут всё на краю, как у Пушкина «и бездны на краю». Находясь на краю, этот самый бедный человек раскрывает в себе или не раскрывает в себе какие-то невероятные возможности. Конечно, это изумительный шанс, и литература этим не воспользоваться не может. Причём это может быть кораблекрушение, как у Робинзона Крузо, а может быть именно чума, как у Камю и, в общем, между нами говоря, большой разницы между кораблекрушением и эпидемией для литературы нет, это всё одна тема.
Эпидемия как кораблекрушение
Литература вообще ни к чему не готовит, никаких ответов не даёт, она, наоборот, задаёт сплошные вопросы. И нужна она, прежде всего, чтобы поддерживать в человеке, в человечестве, ощущение непредсказуемой сложности жизни. Единственный ответ, который литература дает – что ответа не будет. «Не дает ответа», – помните, как у Гоголя. И она, конечно, для другого, она для того, чтобы и во времена эпидемии, и во времена благоденствия, и во времена войн, и во времена революций, и во времена исторического покоя и даже застоя раскрывать человеческое в человеке. А как оно раскрывается – я сейчас скажу страшные слова на фоне эпидемии, то есть они сами по себе хорошие, добрые слова, но на фоне эпидемии довольно кощунственно звучат. У Пришвина есть замечание: самое интересное в жизни – это дергать кота за ус и наблюдать за тем, как меняется его физиономия. Так вот литература в основном про это.
Эпидемия как проверка на человечность
Я против параллелей с реальностью, потому что единственное, чему учит литература, это тому, что ты будешь жить сам, не подражая никаким героям, не используя их опыт. Но для чего тогда она? Человечество довольно экономно, оно отбрасывает всё, что ему не нужно, что ему не помогает выжить, зачем ему литература? Литература помогает не конкретными советами, не конкретными рецептами, ни к чему не приучает, но она не даёт человеку забыть о том, что человеческое в нём важнее социального, политического и даже религиозного.
На материале эпидемического сюжета в большой литературе много что построено, начиная с (даже уже неприлично упоминать) «Декамерона», это первое, что приходит на ум. И не случайно Борис Акунин запустил акцию «Корона Декамерона», чтобы современные писатели читали в прямом эфире отрывки из своих новых книг. Есть много других примеров, часто мы даже не понимаем, не помним, не отдаем себе отчет в том, что такие вроде бы скучные, приевшиеся, из школьной программы вещи как «Отцы и дети», – это же тоже про эпидемию. Холера, может, ещё и не вспыхнула, но Базаров холерную тему ведет, и гибнет он, между прочим, оперируя внезапно умершего эпидемическим образом больного.
Для писателя глубоко религиозного или писателя, который играет в религиозную тему, или писателя, который борется с религиозной темой, эпидемия даёт одну и ту же возможность – она вторгается в жизнь человека, человечества, не спрашивая согласия. Это может быть осмыслено как божественное вмешательство, а может быть как демоническое, а может быть как бунт природы против человека, но тем не менее, всякий раз это вмешательство, которое от нашей воли не зависит. Если уж чему и учит литература, так это готовности встретить это испытание во всеоружии, оставаясь человеком, будучи внутренне цельным. Лучшие тексты и русской и мировой литературы, связанные с эпидемиями – это тексты не про эпидемии как таковые, а про то, как люди в этот момент себя ведут и что они выбирают.
Вспомним великое пушкинское стихотворение «Герой», в котором рассказывается, как Николай Павлович, не самый любимый пушкинский персонаж, зашёл в чумной барак. И через это вспоминается другой эпизод, как Наполеон входил в Яффе в чумной барак, и споры шли о том, правда это или неправда, легенда это или не легенда. Так вот, о чём это стихотворение Пушкина «Герой», почему герой? Дело ведь не в том, что он заходит, бросая вызов судьбе, в этот самый чумной барак, а герой он в том, что разделяет с другими людьми их опасность, их страдания. И дальше начинаются размышления о том, в какой момент правитель превращается в тирана. Он превращается в тирана, когда у него исчезает сердце. Именно сердце велит ему войти в точку, где горе сгущено, где опасность расцвела, и разделить с другими эту опасность. Именно это делает правителя правителем, а если он на этот сердечный жест не способен, то он уже тиран.
Эпидемия как прозрение для героя
Разумеется, если мы будем говорить о том современном литературном процессе, частью которого каждый из нас себя ощущает, то конечно, роман «Лавр» приходит на память одним из первых. И даже не в том смысле, что герой идет сквозь чумные пространства, а в том, как он, лекарь, лечит свою будущую вечную возлюбленную и через это оказание помощи и спасение он открывает в себе дар любви и понимает, что это вообще такое. И, как ни странно, тут выстраивается параллель между пушкинским «Героем», между Николаем I, между Наполеоном и героем романа Водолазкина «Лавр» Арсением. Человек, когда в его жизнь, в его эпоху вторгается слепая безличная воля эпидемии, делает выбор в пользу сердца. И в этом едины как лекари, так и правители.
Чума на оба ваши дома
Эпидемия проявляет в плохом – худшее, в хорошем – лучшее. То спящее, что есть в человеческом опыте, в человеческом сознании, вдруг, как освобождённый огонь, выбрасывается наружу и обнаруживает себя во всей яркости. При этом в литературе старой, кстати говоря, эпидемия часто изображалась нейтрально. Плохо мы помним, что в «Ромео и Джульетте» тема эпидемии проходит фоном, она важна для сюжета, потому что там в определенный момент трудно прорваться через карантины, и это разрушает замысел героев, но больше нигде она даже не обсуждается. «Чума на оба ваши дома», - эта фраза Меркуцио не про чуму, она про людей и только про людей. А чума – естественный фон, ну, все болеют, думали герои того времени, но эпидемии постоянны, одна прошла – другая возвращается, а любовь остаётся. Про это Ромео и Джульетта, а вовсе даже не про эпидемический фон.
Точно так же, как когда Пушкин пишет «Повести Белкина». Разумеется, он думает про эпидемию холеры, он заперт в нижегородских карантинах, он не успел выехать, дома ждёт невеста, откладывается свадьба, не знает, выживет ли он сам. Он читает проповедь (кстати говоря, про то, можно ли заходить в храмы во время эпидемии) – он прочитал сам единственную проповедь с амвона своим крестьянам про то, что себя надо хорошо вести, тогда эпидемия вам будет не страшна, и сделал это как раз в церкви. Но, возвращаясь к «Повестям Белкина», там нет темы эпидемии внутри текста, но она там, тем не менее, присутствует. Об этом Ахматова очень хорошо написала: Пушкин как бы счастливыми развязками своих «Повестей Белкина» подсказывает судьбе счастливый выход и в жизни окружающей. Пусть эпидемия пройдёт мимо, пусть человек не будет жертвой этой эпидемии. Пусть крестьяне не пугаются и не начнут топить лекарей. Пусть всё будет хорошо.
Чем хуже вокруг, тем больше литература желает счастья, мечтает о хороших развязках и прекрасно понимает, что все это исключение из правил, а совершенно даже не правило. Она помогает человеку жить всегда, и в эпидемии тоже. А параллели, которые мы можем проводить, они всегда будут натужными, потому что одно дело Пушкин, который читает своим крестьянам проповедь, а совсем иное дело, когда мы здесь и сейчас обсуждаем, можно или нельзя входить в храмы. Вообще говоря, храмы можно было бы и закрыть, но это должно было быть решением светской власти, а не церковной общественности, потому что церковь не может запретить входить в храм, если уж там идёт служба. Но эту тему литература так пока не ставила, наверное, это дело уже будущих сочинений.
Эпидемии в мировой литературе
Говорить о том опыте, который мы приобрели во время этих недель и месяцев вынужденной изоляции, вынужденной разлуки, вынужденного бездействия, тяжело будет с той привычной для русской литературы мрачностью, с какой мы привыкли обсуждать все окружающие нас проблемы, просто потому что страдание и так вошло в каждый дом, и тут как бы не было переборов – это раз, два – писатели, которые пишут сейчас, всё-таки, я надеюсь, люди умные и понимают, что они не первые, кто об эпидемиях в мировой литературе рассказывает. Некоторые имена мы уже назвали, ну, давайте, просто пальцы загибать: «Смерть в Венеции» Томаса Манна, или «Волшебная гора». Да, люди прячутся от эпидемии туберкулеза в волшебном мире грёз в горном санатории, и в конечном счете герой должен будет спуститься вниз и попасть на войну, потому что прятаться от реальной угрозы, которую представляет собой человеческая история, больше становится невозможно.
Ну, или может быть мы вспомним, что даже в таком классическом и вроде бы не про эпидемию сочинении, как «Остров Сахалин» Антона Павловича Чехова, вообще-то про медицину и про чистоту, как залог не только человеческого здоровья, но и избавления от несправедливости истории, много сказано. Остров Сахалин – это образ Ада, из которого выбраться невозможно, он отрезан со всех сторон и нет границы, Чехов это подчеркивает, которая отделяла бы этот мир, мир острова Сахалина, от всего того запредельного мира, где живут люди свободные, вольные. Единственное, что можно было сделать, говорит лекарь и писатель Чехов – это наладить гигиену и с этой гигиеной жить, потому что иначе все перемрём. Так что русская литература и про это тоже думала.
Мы знаем образ эпидемии метафорической, например, в одном из последних текстов Сарамаго жителей настигает эпидемия слепоты, вымышленная самим писателем, и это предупреждение. В общем, когда писатели решат рассказать об опыте проживания новейшей эпидемии, всё-таки это нужно делать с оглядкой на то, что мировая литература есть, мы не первые на этом свете живем, и может быть самое интересное – писать после эпидемии не про эпидемию, а про мир, в котором этой эпидемии нет. Это парадоксально, но факт.
Предсказания эпидемии в современной литературе
Главный текст об этой эпидемии и в массовом ряду, и в элитарном уже написан. В новейшей русской литературе одно сочинение я уже назвал, это «Лавр» Водолазкина, а два других назову сейчас – это роман Яны Вагнер «Вонгозеро», по которому снят сериал «Эпидемия», и это отличный образец массовой культуры (для меня это не ругательство, это просто разряд и тип размышления социального); и роман Сальникова «Ивановы в гриппе и вокруг него», где состояние человека, пребывающего в этой непроходящей температурной бредовой ситуации, уже рассказано и осмыслено. И ещё одна будет вещь – это экранизация Серебреникова, который снял по «Петровы в гриппе и вокруг него» новый фильм, мы его ещё не видели, но увидим. И уж, конечно, смотреть мы его будем совсем другими глазами, чем если бы он вышел до эпидемии и помимо неё. Разумеется, мы – телезрители, мы – читатели, будем накладывать свой опыт проживания эпидемии на те тексты, которые уже есть. Одни из них нам уже предъявлены, другие нам ещё не предъявлены, и это, поверьте мне, гораздо интереснее, чем просто быстренько отразить опыт карантинного проживания.
Вообще, литература лучше справляется с предсказаниями, пророчествами, чем с отражениями и описаниями. Напомню, что самый ближайший аналог эпидемии – это война. Самый сильный маленький текст о войне Чеченской, например, это рассказ Владимира Маканина «Кавказский пленный». Этот рассказ был написан до начала Чеченской войны, мало кто это помнит, но он написан за полгода или год до того, как Чеченская война разразилась. А там уже она идёт, и люди в этом водовороте. Даже, боюсь, роман Маканина «Асан», который после завершения Чеченской войны написан, не так сильно включает нас в это осмысление. Так и с эпидемией. Мне кажется, что самые сильные тексты о новейшей эпидемии написаны задолго до неё, а теперь лишь поменяется наше восприятие этих текстов.
Что читать во время эпидемий?
Никакой опыт твой личный, даже если он тебе много дал, не стоит чужого страдания. Твоё преимущество, которое получил, время свободное, тишину, которой у тебя обычно не бывает, оплачено сейчас чьими-то страданиями и смертями. Это оговорка очень важная, но тем не менее это время появилось, тем не менее тишина, которой нам не хватает в обыденной жизни, тоже появилась. И во время тишины лучше прочесть либо то, что тебе уже было близко, то есть перечитать, либо то, до чего у тебя никогда не дошли бы руки.
Если ты читатель приключенческих романов, ну попробуй почитать не приключенческие, а если ты никогда не читал массовую литературу, а всегда читал только элитарную, сойди с котурнов, попробуй прочитать то, что твои современники читают, может это не так плохо окажется, может, ты будешь лучше понимать людей, когда закончится это очередное испытание.
Читать, мне кажется, надо то, что помогает тебе здесь и сейчас жить. То, что снимает твой психоз, а психоз неизбежен, у каждого из нас он так или иначе проявляется, только одни из нас в этом признаются, а другие стесняются. Выйти за пределы своего замкнутого и растерянного состояния поможет та литература, которая нужна только тебе и лично тебе. Другому не поможет, а тебе поможет. Иди на ощупь, как по болоту с посохом, прощупывая где провалы, а где кочки. По кочкам, по кочкам, по ровной дорожке. Вот так, мне кажется, нужно идти с помощью литературы из этого психически ненормального состояния.
Цифровой ошейник и благодать
Тишины мне досталась не так много, как хотелось бы в этот период, просто потому, что цифровая цивилизация – это такой мощный цифровой ошейник, который теперь уже всегда с тобой. Бесконечное количество совещаний, заседаний, защит, консультаций съедают время, потому что цифровой контроль за своим расписанием мы не все умеем осуществлять. Но, тем не менее, я провёл почти весь апрель за городом и выходил выгуливать собачку, и должен сказать, что никогда в жизни в апреле таких закатов не видел. Это какое-то совсем другое небо, это какая-то совсем другая красота, это какая-то невиданная благодать, поперёк всего ужаса, распространяющегося в человеческой истории. Эти образы останутся со мной навсегда. Я, разумеется, не буду пытаться описать эти закаты, потому что в литературе описание закатов это примерно тоже самое, что описание закатов в живописи, то есть штамп на штампе сидит и штампом погоняет, но это останется навсегда со мной.
Я решил прочитать то, чего, наверное, не собрался бы читать в другое время – полное собрание сочинений Хармса, именно потому, что я очень люблю Хармса как детского писателя, обожаю как драматурга и прозаика, но до меня не доходят его взрослые стихи. А сейчас я «прогрызаюсь», и это дает мне ощущение труда, потому что расслабиться, находясь в изоляции, слишком просто, а с другой стороны, это дает и смысл, потому что теперь и это останется со мной. Я перечитал книги, которые мне очень нравятся, я перелистал «Войну и мир», это какое-то глубинное удовольствие. Еще я выпустил книжку за это время, и новую начал писать. Так что литературная тишина вопреки цифровому миру всё равно мне досталась.
Запись от 29 апреля 2020 года
