Кто или что является источником власти? В чём различие между властью учредительной и властью учреждённой и как эволюционировала в трудах мыслителей Нового времени теория общественного договора? Ответам на эти и другие вопросы была посвящена лекция Александра Филиппова «Спиноза, Руссо и учредительная власть», которая прошла в Ельцин Центре 14 октября в рамках курса по политической философии «Политика: скрытые смыслы».
Александр Фридрихович Филиппов — доктор социологических наук, профессор, руководитель Центра фундаментальной социологии НИУ ВШЭ, главный редактор журнала «Социологическое обозрение». По его словам, многие выдающиеся мыслители Нового времени возводили истоки политической власти к общественному договору, учреждающему государство, но смотрели на этот вопрос по-разному.
Томас Гоббс считал, что новое действие учредительной власти в государстве невозможно, народ должен навсегда передать власть суверену. Младший современник Гоббса Бенедикт Спиноза пытался совместить понятие о высшей власти как соединённой мощи подданных («империум») с идеей их добровольного согласия и готовности снова стать учредительной силой. Менее чем через столетие после Спинозы Жан-Жак Руссо уже доказывал, что всеобщая воля граждан не может быть подвергнута отчуждению.
Эмманюэль Жозеф Сийес — родоначальник термина «учредительная власть»
По словам Александра Филиппова, термин «учредительная власть» ввёл в обиход политической науки самый поздний из философов-классиков, знаменитый деятель Французской революции Эмманюэль Жозеф Сийес. Он прославился несколькими важными формулировками (например, термином «третье сословие») и историческими анекдотами («Что вы делали во время Французской революции? — Оставался жив!»), а также первым провёл различие между властью учредительной и властью учреждённой.
— Существует некая система власти, и она должна устойчиво функционировать. Даже если вы стоите на позициях народовластия и считаете, что власть исходит от народа и может быть востребована народом обратно, вы всё равно не можете обойтись без устойчивой системы. Она издаёт и исполняет законы и осуществляет функционирование всего большого политического организма, без которого бы воцарилась анархия. Но поскольку произошла революция, обострился вопрос о том, на чём базируется легитимность системы властей. И в революционную эпоху на повестке дня появляется рассуждение об учредительной власти. О власти, которая не связана законодательством, которая не является постоянно действующим законодателем, а скорее неким экстразаконодателем, и учреждает порядок, который будет функционировать дальше. И которая дальше никакого отношения к этому порядку иметь не будет.
По мнению Сийеса, если не делать этого различения, у общества будут большие проблемы с определением законности и правоспособности тех, кто учреждает новый порядок. А если учреждение порядка происходит постоянно в силу того, что власть в революционную эпоху перманентно востребуется народом (от которого она и исходит), можно оказаться в эпохе анархии, при которой ни одна структура не может оказаться продолжительной.
Это рассуждение, — уверен Александр Филиппов, — может оказаться более чем продуктивным не только в революционные эпохи.
Томас Гоббс и общественный договор
Особое внимание в своём выступлении Александр Филиппов уделил философу, имя которого не значилось в названии лекции, но который оказал огромнейшее влияние на развитие политической философии Запада, — Томасу Гоббсу. По его словам, Гоббс нанёс страшный удар по многим бытовавшим в его время представлениям: он деконструировал понятие «народ» и потом собрал его заново таким образом, что устойчивость этой конструкции до сих пор вызывает у представителей политических наук большие сомнения.
— До Гоббса «народ» был объектом политического описания: с ним что-то происходило, он оказывался в благоприятных или неблагоприятных обстоятельствах, ему были даны те или иные вожди и так далее. Гоббс же стал одним из создателей теории общественного договора, хотя самого термина «общественный договор» у него нет. Гоббс рассуждает о том, что народ должен собраться из того, что на латыни он называет multitudo (множество). Он пишет о том, что государство появляется благодаря договору. Кого с кем? Не народа с сувереном, а договору каждого с каждым. А откуда берётся суверен? Каждый говорит каждому, что отказывается от природного права на самозащиту, и вместе с остальными передаёт это право суверену.
Александр Филиппов подчеркнул, что Томас Гоббс никогда не описывал исторические события — сам философ отмечал, что не было ни реального общественного договора, ни предшествующей ему «войны всех против всех». Однако в истории легко можно наблюдать обратный процесс — когда в процессе разрушения государства люди переходят из состояния «общественного договора» в естественное, «война всех против всех» более чем реальна.
Какой порок, согласно Гоббсу, заложен в государстве изначально? Он лежит на поверхности: в гоббсовской конструкции в душу или мозг человека его начальник залезть не может. Никто не может отследить, как распространяются опасные для суверена идеи, и под воздействием неконтролируемых мнений конструкция государства разрушается. Именно здесь возникает хорошо знакомая политической науке «Гоббсова проблема», или «Гоббсова ловушка»: для сохранения социального порядка суверен проявляет агрессию к несогласным для того, чтобы предотвратить агрессию с их стороны. Или, цитируя Екатерину Шульман: «Для того чтобы на ваш пирог никто не покушался, вы должны восприниматься как достаточно угрожающий субъект. Для того чтобы вы воспринимались как угрожающий субъект, вам нужно не только угрожать, а еще и эту агрессию проявлять в реальности». Долгое время считалось, что из «Гоббсовой ловушки» нет выхода.
Спиноза и его «империум»
Первые попытки решить «гоббсову проблему» предпринял Бенедикт (Барух) Спиноза, младший современник Томаса Гоббса.
— Гоббс Спинозу не читал, а Спиноза Гоббса читал и частично соглашался, частично спорил. В его трудах упоминается и естественное состояние, и общественный договор, и обладающий высшей властью суверен. При невнимательном чтении может показаться, что Спиноза — это вариации на тему теории общественного договора, но при ближайшем рассмотрении там открываются бездны.
По словам Александра Филиппова, в рассуждениях Спинозы необходимо зафиксировать несколько важных моментов. Начиная с самых банальных: человек желает самосохранения, и действует исходя из понимания собственной пользы. У человека есть увлечения и стремления, которые он хочет реализовать. И он может обнаружить, что с другими людьми это получается лучше. Они могут объединить усилия, и через это объединение появляется соединённая мощь. Спиноза обозначает её труднопереводимым словом «империум». Это и высшая власть, и высшая мощь при объединении людей. «Империум» может быть мощью государства — причём в форме как монархии, так и аристократии или демократии.
— Когда человек действует в одиночку, он действует по своему праву, и высшее основание таких действий — это самосохранение. Но когда он соединяется с другими людьми, он уже не в своём праве, так как признал за высшей властью право распоряжаться его силами. В том числе в ситуациях, которые ему кажутся более чем сомнительными. И если Гоббс говорит: «молчать, а если невозможно молчать, то закройте двери и там говорите», то Спиноза продолжает упорствовать в том, что ни один начальник не может быть господином мыслей и чувств своих подчинённых.
Что делать если, говоря языком Александра Пушкина, «начальник начал чудесить»? Стоит ли повиноваться нелепым распоряжениям? Спиноза задаёт подобные вопросы и говорит вещи, для нас сегодня очевидные — разве повиноваться из-под палки продуктивно? Разве действовать нехотя или из страха — то же, что повиноваться охотно? Нет, не то же самое! Рабский труд менее эффективен, повиновение нехотя и по желанию — разные по природе.
Если, согласно Гоббсу, на первый взгляд монолитное тело общества состоит из людей, занимающихся множеством эгоистических своекорыстных предприятий, то Спиноза возрождает старую античную концепцию политического, — говорит Александр Филиппов. — Люди в любом случае будут размышлять и разговаривать, а в худшем случае — с мрачной ненавистью подчиняться.
— Если ты начальник, ты должен понимать, что хочешь достигнуть результата, при котором тебе помогают добровольно, а не когда подчиняются и действуют не в полную меру усилий. Поэтому выстраивание наилучших способов взаимодействия является для суверена неотчуждаемой задачей.
Руссо и volonté générale
В том же духе рассуждает ещё один важный мыслитель Нового времени — Жан-Жак Руссо. Хотя Руссо почти не цитирует Спинозу, отдавая предпочтение цитатам из Гоббса и Макиавелли, — уточняет Александр Филиппов, — развитие мысли предшественника здесь явно прослеживается.
Концепция общественного договора у Руссо предполагает создание общественного организма, обладающего высокой степенью солидарности. И если для Гоббса «общественный договор» — это лишь мыслительная конструкция, то для Руссо «первоначальное соглашение» между членами общества — это реальная история, вне зависимости от того, можно или нет подтвердить её фактами.
Что происходит при переходе от естественного состояния к политическому в результате заключения общественного договора? Как писал Спиноза, в этот момент люди теряют естественные свободы и приобретают гражданские, а их единство репрезентирует суверен. Согласно Руссо, суверен — это сам народ, и у него есть единая воля. Он называет её всеобщей и неотчуждаемой. И ещё один важный момент — она не подлежит репрезентации.
— Руссо разделяет «всеобщую волю» (volonté générale) и «волю всех» (volonté de tous), которая является суммированной волей каждого, волей большинства в лучшем случае. Всеобщая воля — характеристика общественного организма. Это конститутивная, учредительная воля. У Руссо и в целом во французской политической мысли эпохи Просвещения нет идеи репрезентации. Правительственные учреждения никого не репрезентируют. В случае законодательной власти постулируется одно из двух: либо все собираются вместе на вечевом поле, либо те, кто говорят, что они репрезентанты — самозванцы.
По мнению Руссо, граждане подчиняются не начальнику в виде суверена, а всеобщей воле. И это не отдельные личные желания, а желание общества, с которым каждый желает одного и того же. В этом смысле всеобщая воля, как её трактовал Руссо, впоследствии вызывала у многих либерально настроенных мыслителей настоящий ужас, — говорит Александр Филиппов. — Согласно Руссо, если государство говорит, что надо пойти на войну и умереть, значит надо пойти, потому что ты жив только благодаря государству. Руссо также говорит, что нет подданных или вещей, которые общая воля не могла бы переопределить по-своему.
С другой стороны, Руссо пишет, что нет нужды постоянно собираться, решать или опрашивать всех членов общества, чтобы узнать, в чём состоит общая воля. Всеобщая воля не может ошибаться, она направлена к общем благу. Если благо прирастает — территория, население, богатство и т. д. — значит, процессы в государстве идут правильно и хорошо, в соответствии с принципами общей воли.
По словам Руссо, можно создать хороший основополагающий закон, и те, кто управляют государством в соответствии с этим законом, не должны говорить про себя «мы — народ», а должны говорить «мы служим народу в соответствии с законами, которые оставили нам лучшие люди и наши предки». И, если возникнет ситуация болезни и распада государства — в том числе вследствие того, что правитель начинает отождествлять народ и себя, — народ имеет право заявить о себе как о суверене.
— Основополагающее право суверена продолжает пребывать у народа, он может переучредить власть на новых условиях, и это очень взрывоопасная штука. В рассуждениях Руссо действия общей воли разоблачают себя как перманентная революция. Она и является учредительной властью, и мы приблизились к тому месту, с которого стартовали, — к рассуждениям Сийеса, возникшим уже после Великой Французской революции.
По словам Александра Филиппова, неограниченная и до конца никогда не смиряющаяся активность учредительной власти представляет собой одну из главных особенностей модерна.
Перманентная возможность революции
Из-за подобных рассуждений многие аспекты французской революции возводят именно к Руссо, — отметил Александр Филиппов. — Мы видим в ту эпоху некоторое количество институтов, унаследованных от старого режима. Есть новые институты, которые возникли потому, что происходит работа учредительных органов. Они работают как органы народной воли, учреждают новую власть и новые законы и создают каркас для будущего.
— Нет способа провернуть этот фарш обратно в то единство внутреннего и внешнего, которое когда-то существовало в средневековой Европе. Оно разрушено — у людей появилась внутренняя неподконтрольная жизнь, появился котёл желаний, который может разгореться. И есть ещё одна проблема — можно выдавить прочь политические ассоциации ограничивающим правом, полицейскими порядками, способами воспитания следующих поколений и так далее. Го (логическая настольная игра с глубоким стратегическим содержанием — ред.) невозможно формализовать, канализировать и взять под контроль всю жизнь и все способы межчеловеческого общения. Между людьми происходит бесконечное взаимодействие, рождаются новые и новые ассоциации, и каждая из этих ассоциаций — от маленьких до больших — может выступить как учредительная власть. Не этого хотели великие классики? По крайней мере они помогают нам с этим разобраться.
По словам лектора, интерес к теме учредительной власти в настоящее время очень большой, и работа политических философов с текстами Спинозы, Гоббса, Руссо и Сийеса продолжается.
— Они актуальны потому, что позволяют заново задавать тот же сакраментальный вопрос: в чем законность законной власти? Не находится ли ниже уровня всякого законодательства текущей правовой жизни эта бурлящая стихия, которая может быть разбужена в любой момент и переучредить все заново? Это актуальная тема. Одно дело, когда изучаются революции, которые были в прошлом. И совсем другое, когда ваши же современники спрашивают: разве история кончилась? Разве достаточно сказать, что при текущих обстоятельствах вас всё устраивает? Но великие классики учили о другом: под якобы прочным фундаментом — кипящая магма. И она кипит не потому, что кто-то что-то плохо делает. Тот же Руссо со ссылками на античную историю и Макиавелли писал, что хозяйственные проблемы, военные неудачи и даже природные катаклизмы не приводили к смене государственного устройства. Дело не в самих вещах, а в том, что там, в глубине находится первозданный атомный котёл социально-политической жизни, из которого в любой момент могут вырваться наружу новые языки революционного пламени, — завершил своё выступление Александр Филиппов.
