25 лет референдуму о сохранении СССР

17 марта 1991 года – 25 лет тому назад – состоялся исторический референдум о сохранении Советского Союза. На него вынесли вопрос о сохранении СССР как обновлённой федерации равноправных суверенных республик.

В Архиве Президентского центра Б.Н. Ельцина есть ряд оцифрованных документов, которые рассказывают о тех днях, напоминают о дискуссиях, которые шли в обществе, демонстрируют сложность ситуации: тексты выступлений Михаила Горбачёва и Бориса Ельцина, газетные материалы, стенограммы.

О том, как это происходило и какое значение в общественно-политической жизни страны имел тот референдум, рассказывает Евгений Волк, доктор исторических наук, заместитель директора Фонда Ельцина:

– Тогдашнее руководство государства, прежде всего Михаил Горбачев, придавало этому событию важное политическое значение, рассматривало его как своеобразный вотум доверия себе и своей линии. Нельзя не отметить, что формулировка, вынесенная на голосование, заключала в себе изрядную долю лукавства. Гражданам Союза предлагалось дать положительный или отрицательный ответ на развернутый и, пожалуй, каверзный вопрос: «Считаете ли Вы необходимым сохранение Союза Советских Социалистических Республик как обновленной федерации равноправных суверенных республик, в которой будут в полной мере гарантироваться права и свободы человека любой национальности?» Даже тот, кто против Союза, разве осмелится возражать против таких хороших принципов как обновление федерации, равноправие республик, гарантии прав и свобод человека независимо от национальной принадлежности? На это и делался расчет.

Действительно, почти 77 процентов пришедших на избирательные участки, по официальным данным, проголосовало за эту формулировку, поддержав СССР. Но так ли уж убедительны результаты этого референдума в исторической ретроспективе? Явка составила 80 процентов – гораздо меньше, чем обычно в советские годы (тогда было 99,9 или чуть меньше). В 6 из 15 республик – в Прибалтике (Латвия, Литва и Эстония), а также в Армении, Грузии и Молдавии – референдум практически не проводился, незначительная часть их жителей проголосовала на объектах союзного подчинения (советские воинские части и др.). Да и судьбоносные события, последовавшие в том же 1991 году (августовский путч), ставят под сомнение даже краткосрочное политическое значение этого волеизъявления. Так, на референдуме 17 марта около 70 процентов электората на Украине проголосовало за сохранение СССР. Однако на всеукраинском референдуме 1 декабря более 90 процентов высказалось уже за провозглашение независимости Украины (хотя формально вопрос о выходе из Союза на нем не стоял, всем было понятно, что в рамках СССР эта независимость невозможна). Примерно такая ситуация сложилась и в других республиках, проголосовавших в ещё марте за СССР. Осенью, после провала путча и переговоров о Союзном договоре, большинство их населения поддержало идею независимости, узаконившей крах Союза.

Таким образом, для руководства СССР референдум 17 марта 1991 года стал «пирровой победой». Хотя его результаты вроде бы были позитивными, распада Союза он не предотвратил.

Особенностью референдума было то, что союзные республики и отдельные регионы имели право вынести на голосование собственные проблемы. Это было особенно значимо для России. Параллельно со всесоюзным прошёл первый всероссийский референдум о введении поста президента РСФСР. В нём приняло участие 75,09 процентов граждан России, из них 71,3 процентов поддержало это предложение. Через три месяца, 12 июня 1991 года, первым президентом РСФСР был избран Борис Ельцин.

Фрагменты из книги Бориса Ельцина «Записки президента»:

<...> Приближался мартовский референдум 91-го, со страшной силой прогремели события в Прибалтике. Общество бурлило.

Для чего был нужен референдум, все понимали. Во-первых, чтобы придать легитимность чрезвычайному положению уже в масштабах страны. И во-вторых, чтобы получить «законное право» бороться с российской независимостью.

Каждый день телекомментаторы запугивали народ развалом Союза, гражданской войной. Нашу позицию представляли как чисто деструктивную, разрушительную. Пугать гражданской войной — это просто. По-моему, многие уже всерьёз ждали её. Поэтому я испытывал острую необходимость объясниться. Объяснить, что реформа Союза — это не его развал.

Но тут вдруг выяснилось, что никто выпускать меня в прямой эфир не собирается.

Начались игры с Кравченко, тогдашним теленачальником. То он не подходил к телефону, то выдвигал какие-то условия, то переносил дату записи. Продолжалась эта мышиная возня не день и не два. Естественно, я начал накаляться. Буквально каждый день со страниц разных изданий и в личных беседах демократы уговаривали меня пойти на компромисс с Горбачёвым, не держать страну в напряжении. И тут я понял, так сказать, реально, какой компромисс мне предлагается — компромисс с кляпом во рту.

Вся эта история стала достоянием газет, пресса подняла шум. Кравченко делал вид, что ничего не происходит — обычные рабочие моменты.

Результат получился как раз обратный тому, чего хотели блюстители государственных интересов: внимание к моему телеэфиру стало огромным.

Проблема была в одном: объяснить свою позицию предельно ясно, коротко, понятно любому человеку. Не извиняться, не принимать оборонительную стойку — это было самое важное в сложившейся ситуации.

Вот тут у меня и созрела эта мысль. Вы боитесь Ельцина? Ну так получите того Ельцина, которого боитесь! И я решил в очередной раз пойти вразрез с выработанным в обществе стереотипом.

«Стало совершенно очевидным, — сказал я телезрителям, — что, сохраняя слово „перестройка“, Горбачёв хочет не перестраиваться по существу, а сохранить систему, сохранить жёсткую централизованную власть, не дать самостоятельности республикам, а России прежде всего… Я отмежёвываюсь от позиции и политики президента, выступаю за его немедленную отставку…»

Заглядывая вперёд, могу сказать, что последствия этого шага были благоприятными — как и некоторые другие мои резкие заявления. В конечном итоге моё выступление не осложнило, а разрядило обстановку в стране.

Хотя и страшно оскорбило Горбачёва.

Почему я тогда резко выступил? Почему потребовал отставки Горбачёва, ведь он продолжал считаться лидером перестройки, продолжал быть кумиром интеллигенции, в мире его авторитет был неизмеримо выше любого политика тех лет?

Вот что писали газеты мира после моего выступления: «Уход Горбачёва в отставку вряд ли откроет путь к демократии» («Берлинер цайтунг»). «Решение Ельцина пойти в открытую атаку отражает скорее его слабость, чем силу» («Крисчен сайенс монитор»). «Иностранные дипломаты считают, что Горбачёв остаётся самой подходящей кандидатурой, если не с точки зрения прогресса, то, во всяком случае, предотвращения там хаоса. Ельцин остаётся неизвестной величиной и может привести к анархии» («Таймс»).

А вот что заявил мой хороший друг, руководитель Казахстана Нурсултан Назарбаев: «В этот поворотный момент, когда мы переживаем экономический кризис, Ельцин фактически организует ещё один кризис — на этот раз политический».

Для резкости у меня были причины разного плана, о них я говорил. В том числе чисто морального — мне было нестерпимо двурушничество Горбачёва во время трагедии в Вильнюсе, я не мог ему простить, что он так легко похоронил программу «500 дней» — единственную нашу экономическую надежду тех лет.

Но были причины и более глубокого порядка, которые я начал в ту пору отчётливо осознавать.

К тому времени явно наметилась совершенно новая политическая сила, которая валила до кучи Ельцина и Горбачёва, левую оппозицию и власти предержащие, для которой все мы были «агентами империализма» вместе с «американским шпионом» Яковлевым и «главным немцем» Горбачёвым! Это было, по сути, зарождение будущего Фронта национального спасения — через разочарованных русских в Прибалтике, через новую, полозковскую компартию, через неформальных «новых коммунистов», через реакционные профсоюзы, через чернорубашечников и так далее.

В отличие от большинства демократов я догадывался, что угроза диктатуры исходит не только от окружения «Горби», но и от него самого. А это уже было по-настоящему страшно. Настанет момент, когда ему придётся спасаться, и его выход через запасную дверь может иметь необратимые последствия.

Ведь теперь консерваторы в Верховном Совете, которым руководил хитроумный Лукьянов, в правительстве, в ЦК КПСС, в силовых структурах имели чётко сформулированную радикальную идеологию. Идеологию «национального спасения». Кризис в экономике, национальные конфликты на Кавказе они использовали в своих интересах, шаг за шагом разрабатывая модель чрезвычайного положения, а по сути — схему будущего государственного переворота.

В этой ситуации маневрировать между правыми и левыми было уже невозможно.

Горбачёв стоял перед ужасной необходимостью выбора.

А однозначный выбор лишал его основного оружия — оружия политической игры, манёвра, баланса. Без этого свободного пространства для вечных обещаний, блокировки с различными силами, неожиданных шагов — Горбачёв уже не был бы Горбачёвым.

Зажатый в угол различными политическими силами, он выдвинул идею нового Союзного договора.

И сумел выиграть время..."<...>

<...>Мне трудно объективно говорить о том, что же главным образом повлияло на мой успех в первых свободных выборах. И все-таки я думаю, что миф об «обиженном» Ельцине, образ врага режима сыграли тут не самую важную роль.

Самым важным политическим мотивом этих выборов я считаю разделение ролей: Горбачёв представлял собой Союз, империю, старую державу, а я — Россию, независимую республику, новую и даже пока ещё не существующую страну. Появления этой страны все ждали с нетерпением.

Большая часть российского общества подошла к июню 91-го с ощущением финала советского периода истории. Само слово «советский» уже невозможно было произносить. Оно исчерпало свой ресурс. Во всем мире образ СССР был неразрывно связан с образом военной силы. «Советский человек» и «советский танк» — оба эти понятия находились в каком-то немыслимом, сложном, неразрывном единстве. Изменив в рамках своей глобальной стратегии наш образ в мировом сообществе, зачехлив пушки у наших танков, Горбачёв продолжал твердить о социализме, о дружбе советских народов, о достижениях советского образа жизни, которые нужно развивать и обогащать, не понимая, что зашёл в тупик.

Эта страна уже не могла существовать вне образа империи. Образ империи не мог существовать вне образа силы.

СССР кончился в том числе и тогда, когда первый молоток стукнул по Берлинской стене.

Со всем «советским» у наших людей — пусть не всех, но наиболее активной и мыслящей части общества — уже было покончено. Именно с этой точки зрения, сквозь эту призму страна смотрела на выбор нового лидера.

Я пришёл с идеей самого радикального освобождения от «советского» наследия — не просто путём различных реформ, а путём изменения державной, несущей, страдательной функции России<...>

Полностью прочитать и бесплатно скачать книгу "Записки президента" можно на нашем сайте.