В киноклубе Ельцин Центра 10 ноября состоялась премьера восстановленного фильма Дзиги Вертова «Годовщина революции», вышедшего на экраны в 1918 году. Его представил киновед, историк кино, доцент ВГИКа, режиссер восстановления Николай Изволов.
Долгое время фильм считался утраченным. Но несколько лет назад киновед Светлана Ишевская нашла в РГАЛИ афишу с полным списком подписей из этого фильма, которая предназначалась для расклейки на уличных тумбах в момент выхода фильма – 7 ноября 1918 года. Руководствуясь этими подписями как монтажными листами, Николай Изволов восстановил все фрагменты фильма. Он смонтировал его по следам Дзиги Вертова, который стоял у истоков кинодокументалистики. Он собрал в один фильм хронику, снятую разными операторами в Петрограде, Москве и Казани. Первая документальная работа 22-летнего режиссёра стала классикой авангарда. Его фильмы и статьи сегодня изучают во всех киношколах мира.
Фильм охватывает период с Февральской революции 1917 года до подготовки к празднованию первой годовщины ноябрьского восстания в 1918 году. В него вошли хроника создания Временного правительства, августовского правительственного совещания в Москве, кадры взятия Зимнего дворца в Петрограде, освещение революционных событий в Москве, сюжеты о разгоне Учредительного собрания, заключении Брестского мира, начале Гражданской войны, взятии Казани и снятый операторами агитационный рейд Льва Троцкого по городам на Волге.
После просмотра фильма состоялось обсуждение. Один из первых вопросов – почему об императоре Николае II упоминается лишь вскользь в одном незначительном эпизоде. Изволов озвучил свою версию: к моменту начала съёмок фильма император уже отрёкся от престола и не был ключевой политической фигурой. Он понимает, как важно для Екатеринбурга упоминание роли Романовых, но, например, при показе фильма в Иванове, горожане предъявили претензию, что в нём не отражена роль первых Советов. Это вероятно то, чем отметилось Иваново в истории революции. Изволов пошутил, сказав, что ещё в институте их учили тому, что фильм можно ругать за то, что в нём есть, но не за то, чего в нём нет.
В нём действительно нет многих значимых для нас событий таких, как расстрел царской семьи просто потому, что они не были и не могли быть зафиксированы.
Сегодня, когда у каждого есть сотовый телефон, кажется, что абсолютно всё можно задокументировать. В то время это было не так. Например, штурм Зимнего происходил ночью, и снять его технически было невозможно. Поэтому мы видим в фильме сцену не самого штурма, а то, как юнкера строят баррикады у дворца. И, конечно, он происходил не так, как в фильме Эйзенштейна «Октябрь».
На вопрос, почему так подробно отражены в хронике парады и похороны, ведущий пояснил, что именно потому, что это были назначенные события, к съёмкам которых готовились, выбирали для съёмок наиболее удачное место. Снимали в дневные и утренние часы, когда не приходилось крутить ручку аппарата слишком медленно. Изволов рассказал, что и без того снизил скорость экспонирования на пятьдесят процентов, иначе люди в кадре движутся слишком быстро.
Участники клуба поинтересовались у режиссёра, какой эпизод фильма ему наиболее дорог. Он отметил хронику Февральской революции, как наиболее спонтанную, живую и литературно-подтверждаемую часть фильма.
Почему этот фильм помимо того, что считался утраченным, был малоизвестен даже профессионалам, вполне понятно. Он изобилует кадрами с участием Льва Троцкого. Именно поэтому был запрещён к показу в 30-е годы прошлого столетия и похоронен в архивах. Это чудо, что его удалось восстановить.
Многие эпизоды, не попавшие в первый фильм Вертова «Годовщина революции», вошли в его следующий полномасштабный фильм «История Гражданской войны», над восстановлением которого в данный момент работает Николай Изволов. Участники киноклуба выразили надежду, что его премьера также состоится в Ельцин Центре.
Незадолго до встречи со зрителями Николай Изволов дал интервью для сайта, в котором поделился впечатлениями от посещения Музея Бориса Ельцина и рассказал о своём отношении к 90-м.
– Я был в музее несколько лет назад в рамках фестиваля «Кинопроба». Всем нам провели подробнейшую экскурсию, начиная с мультфильма и последовательно по всем разделам экспозиции. Конечно, всё это организовано на очень высоком техническом уровне. Хотя у меня, как у профессионального историка, вызвало некоторое недоумение то, как представлены некоторые разделы нашей истории. Например, история Великой Отечественной представлена двумя плакатами. Оба по поводу американской помощи по ленд-лизу. Мне кажется, что история войны была куда более разнообразной. Но опять же я понимаю, что экспозиция зависит от концепции авторов. Поэтому здесь претензий к ней быть не может. Это же не учебник истории. Экспозиция краеведческого музея тоже не отражает всей истории. Она подверстана под конкретных людей, которые создавали эту историю. Но набор артефактов очень интересный.
– Экспозиция, рассказывающая об истории 90-х, то, как она представлена, совпало это с вашими ощущениями?
– Трудно сказать. Мы все очень хорошо помним эти годы. Я работал в Музее кино в Киноцентре, который сейчас собираются сносить. Это в нескольких сотнях метрах от Белого дома. События 1991–1993 года помню очень хорошо, поскольку находился практически в их эпицентре. Люди, живущие в Екатеринбурге, никогда не поймут того, что происходило в Москве в этот момент. Точно так же как я, человек живущий в Москве, никогда не пойму, как события 1991 года происходили в Ленинграде. Могу судить по чужим отзывам, но это не мой персональный опыт. Поэтому любая экспозиция, сделанная другими людьми, конечно, будет иметь другой набор артефактов, концепций, эмоционального отношения. Помню, как в августе 1991 года, когда провалился ГКЧП, люди вышли на улицы. И это было какое-то удивительное братание. Ловили милиционеров, подбрасывали их в воздух. Все кричали: «Ура!». Говорили, что Руцкой поднял в небо эскадрилью и повел на Форос. Началось народное мифотворчество. Одна наша сотрудница, пожилая дама, фронтовичка сказала: «Вы знаете, Коля, я только один раз в жизни видела что-то подобное. Это было 9 мая 1945 года». Она сравнивала то, что происходило на улицах Москвы, с этим эпохальным событием. Но если говорить об экспозиции, то понятно, что наш эмоциональный опыт не может быть отражен во всех артефактах. Поэтому история 90-х для кого-то может быть другой. Это уже зависит от концепции автора экспозиции. Здесь я не могу давать ни советов, ни рекомендаций. Отчасти это совпадает с моим опытом, но по большей части не совпадает.
– Вы знаете, что концепцию музея создавал Павел Лунгин. Он делал её не только для екатеринбуржцев. Это первый президентский центр в стране, и он был открыт на родине первого президента для всех россиян.
– Для меня, жителя Москвы, который помнит огромное количество событий этого времени, того, что представлено здесь, конечно, недостаточно. Например, раздел, посвящённый дефициту в продовольственных магазинах. Хотя я помню, как утром 19 августа 1991 года, когда начался путч и по телевизору стали показывать «Лебединое озеро», я разбудил жену и сказал ей, что у нас в стране военный переворот. Она не стала со мной спорить. Просто сказала: «Пойдём в магазин и купим продукты». И мы пошли в магазин и купили продукты. Значит, они там были. Если верить экспозиции, которая представлена здесь, то никаких продуктов не было, что, конечно же, неправда.
– Какими были ваши 90-е?
– Я ещё был довольно молодым человеком. Молодым людям всякие перемены кажутся интересными, поскольку это новый опыт. Мы не знали, что будет происходить потом и что нас ждет впереди. Нам казалось, что хуже уже не будет. Что может быть хуже коммунистов, которые замучили нас своими партсобраниями? Или товарного дефицита? Бесконечной серости на улицах? Или отсутствия перспективы? Как будто история закончилась и дальше развиваться не будет. Как мы видим в фильме Дзиги Вертова «Годовщина Революции» в феврале 1917 года все вышли на улицы, все были счастливы. Была всеобщая эйфория, но кто же знал, что уже скоро начнётся поножовщина и гражданская война? Никто не знал. Когда провозглашают свободу – это всегда хорошо. Вот и мы, так же думали примерно. Сужу по себе и своим знакомым. Нам казалось, что эти перемены тоже будут позитивными. Но мы к тому времени уже несколько лет переживали перестройку и наблюдали, что происходит не совсем то, о чём нам говорят. Взять, например, табачные бунты в Москве и другие приметы горбачевского времени. Помню, как начали вводить карточки. Вдруг жизнь стала очень сложной. Но надежды все равно сохранялись! В конце 1991 года что-то такое произошло, что началась эйфория от победы над «рутинерами» (членами ГКЧП). Их же никто не расстрелял. Подержали в тюрьме, но потом выпустили. Это казалось так здорово, так демократично и правильно. Вдруг наступило время, когда все поверили, что всё будет хорошо. Что наступило потом, мы теперь все прекрасно знаем. 1 января 1992 года «отпустили» цены, и вся страна стремительно обнищала. Люди потеряли абсолютно все сбережения. Никто же не думал, что так произойдёт. Нам говорили, что во всем цивилизованном мире правит рынок. И у нас теперь будет так. Мои родители накопили на однокомнатную квартиру для меня, а через неделю на эти деньги можно было купить только зимнюю шапку. И так произошло со всей страной. Но мы приспособились. Как-то стали жить. Молодым людям всё кажется интересным. Но я помню, какой катастрофической была смертность, как умирали люди, которым было за 50, люди моего теперешнего возраста. Они умирали от того, что не выдерживали стресса; от того, что вся жизнь прошла прахом, что все накопления сгорели; от того, что у детей нет перспективы. Люди просто не знали, как жить дальше, не знали, что им делать. Тогда не очень были развиты похоронные службы и меня звали помочь на похоронах. Я многих тогда перетаскал. Тогда мне не казалось это ужасным. Надо было помогать людям. Но сейчас, когда я примерно прикидываю статистику того, что происходило, конечно, это ужасает. Мой отец умер в 1992 году. У моей жены тогда же умерли отец и бабушка. И другие родственники. Но нам, молодым людям, казалось, что потом всё равно будет хорошо. Советские люди привыкли жить в таком сознании, что потом всё равно будет лучше. По какой-то инерции это ощущение ещё работало до конца 90-х. Мы видели разгул бандитизма, на улицу было страшно выходить. Я ходил по этим улицам, возвращался домой поздно вечером, но меня бог миловал. Со мной ничего страшного не приключилось. Хотя с кем-то приключалось. Когда бываю на провинциальных кладбищах, там целые отсеки, где похоронены молодые люди именно в 90-е годы. Они умерли явно не от голода. Это участие в бандитских разборках. Когда жизнь переходит в начальную стадию накопления капитала, первое, что всплывает на поверхность, это бандитизм, воровство и проституция. Сейчас мы это преодолели, а что тогда происходило в моногородах, когда весь город одномоментно терял работу? Чем было людям заниматься? Криминальные деньги распределялись в рестораны, магазины, казино.
Я – историк, понимаю, что бывали времена и похуже. Когда говорят, что мы живем в такое трудное время, вспоминаю историю нашей страны: а когда оно было простым? Но ведь люди как-то жили! Было искусство, образование, промышленность, медицина, детские сады. Была прекрасная детская литература. Когда вспоминают эпоху «застоя», 70-е годы, я – историк кино, думаю, что в эти годы у нас работало порядка двадцати первоклассных режиссеров. Можем ли мы сегодня столько назвать? Не можем. Хотя сейчас пришли и деньги, и технологии, и новые отношения, а режиссеров у нас нет. Может, они просто не нужны в эпоху тотального потребления? Может, они ещё не сформировались? Мы этого не знаем потому, как сказал Тютчев: «Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется». Мы никогда не знаем, какими будут последствия наших действий, но историки ко всем этим происшествием относятся гораздо снисходительнее, чем другие люди, потому что мы сравниваем эпоху с другими эпохами. Не думаю, что то время, в котором мы живем, труднее или хуже времени, в котором жили, например, мои родители – дети войны. Им было гораздо сложнее. После 90-х прошло больше двадцати лет, появилась какая-то статистика и можно подходить к каким-то объективным сравнениям.
– Но до сих пор мы не можем говорить об этом спокойно.
– До сих пор мы также не можем говорить спокойно о Революции и Гражданской войне. Когда я показывал фильм Дзиги Вертова «Годовщина Революции» в Москве, в огромном зале кинотеатра «Октябрь» начались серьёзные словесные перепалки. Оказалось, что до сих пор кто-то сочувствует монархистам, кто-то белым, кто-то красным, кто-то за Столыпина, кто-то против. Началась публичная бурная дискуссия. Кричали друг на друга во время просмотра. Я боялся, что всё это закончится дракой, а ведь с момента революции прошло более ста лет! Как же мы можем говорить спокойно о том, что было 20–30 лет назад? Это же наша живая память.
– В фильме акценты действительно расставлены по-другому, не так, как мы привыкли воспринимать.
– Но это сделано свидетелем событий. Это определенная точка зрения одной стороны – большевиков. Если бы у нас было возможно сделать объективистское кино, наверное, фильм был бы другим. Но это не было задачей авторов фильма. Задача большевиков была сделать пропагандистский фильм, и они сделали его со своей точки зрения, используя все материалы, которые были накоплены к тому времени.
