Юлий Ким: «Надо переварить историю»

Гостем публичных диалогов с журналистом Валерием Выжутовичем «Другой разговор» в Ельцин Центре в Екатеринбурге 22 мая стал поэт и композитор Юлий Ким. Послушать автора поистине народных хитов («Бабочка крылышками бяк-бяк-бяк-бяк», «Ходят кони над рекою», «Давайте негромко, давайте вполголоса», «Белеет мой парус, такой одинокий, на фоне стальных кораблей») пришло так много желающих, что кино-конференц-зал Ельцин Центра не мог вместить всех.

В качестве приветствия Юлий Ким исполнил куплет песни из «Пять вечеров» – «Губы окаянные, мысли потаенные. Бестолковая любовь, головка забубенная».

– Чтобы вы убедились, что это – я! – пошутил он.

В первом вопросе гостю ведущий процитировал Дмитрия Быкова.

– Знаю, вас связывают дружеские отношения. Так вот Дмитрий назвал вас выдающимся поэтом ХХ столетия, но при этом – «пасынком века». Согласны вы с этим утверждением?

– Абсолютно нет! – ответил Ким. – Дима – любимый мной человек, поэт, литератор, просветитель, меня многое связывает с ним, но ему свойственно увлекаться идеями, с которыми трудно согласиться. Однажды я попросил его написать предисловие к моему сборнику, и он проделал это меньше чем за сутки на восьми страницах. Это был замечательный труд. Позвонил ему и сказал, что единственное, что не позволяет мне немедленно отправить его опус издателю, – то, что его мнение о моем творчестве не совпадает с моим. Вот и тут, называя меня «пасынком века», Дима не то чтобы меня обидел, просто промахнулся. Я считаю себя плоть от плоти ХХ века. Я – шестидесятник. Это родовое понятие русской интеллигенции середины прошлого века. Это явление, еще требующее особого изучения. Так вот, я – абсолютный шестидесятник.

– Что вы вкладываете в это понятие? – уточнил Валерий Выжутович. – Прошли ли вы тот путь иллюзий и разочарований, который прошли многие ваши товарищи? Верили ли вы в «хорошего» Ленина? Было ли вам свойственно это заблуждение?

– Мне больше нравится слово «иллюзия», – подчеркнул Юлий Ким. – Это ближе к истине. Вся биография «шестидесятников» – это моя биография. Я об этом писал и готов основные положения повторить. По моему мнению, к «шестидесятникам» относятся: Галич, Любимов, чье столетие мы будем отмечать в сентябре, Окуджава и Высоцкий. К ним же относятся Давид Самойлов, Вероника Долина. Над нами довлеет еще одна дата – это доклад Хрущева на ХХ съезде партии, когда произошла переоценка всех внушенных нам ценностей –мировоззренческих и философских. После того как культ Сталина был разоблачен, на пустом месте невольно возник культ Ленина. Я даже написал по этому поводу пьесу «Метаморфозы/Диалоги 1937 года». Там допрашиваемому Ульянову вменялось в вину сотрудничество с генеральным штабом Германии в 1918 году, подписание подлого брестского мира, полное предательство и измена Родине. Обвиняемый подтрунивает над следователем, и у того начинают расти характерные усы. Он превращается в Сталина и принуждает Владимира Ильича выступить с самообличительной речью на процессе 1937 года. Тот отказывается, и тогда появляется его двойник, который выступит на процессе вместо него.

Пьесу, конечно, никто не поставил. Иллюзии о Ленине я разделял со многими. Егор Яковлев – это я услышал от него самого – только в конце перестройки пересмотрел роль Ленина в истории, а я – все же в начале семидесятых. И не только я. Многие прошли этот путь. Многие поверили в демократизацию общества и государства. Все хотели помочь Родине трудовыми успехами. Люди уезжали на целину, на БАМ. Сколько молодых людей с гитарами и песнями ринулось обслуживать стройки века. Там было много красивого и подлинного. Но и эти иллюзии потом были заморожены. Было чувство полной безнадежности. Однажды Булата Окуджаву спросили, что он чувствовал накануне перестройки. Он ответил: «Я чувствовал, что умираю!». Кроме позорного Афгана, было еще нечто, о чем многие историки молчат: Андропов тихой сапой устроил массовую посадку диссидентов, многих сажал повторно на большие сроки.

– Это как-то отразилось на вашем творчестве? Есть в вашем репертуаре песни, отражающие путь иллюзий и разочарований? – спросил ведущий.

– Этих песен было немало, – признался Ким. – Я, может быть, даже одну вспомню, несколько куплетов. Это было 9 марта 1963 года, на следующий день после того, как Хрущев обрушился на творческую интеллигенцию, обвиняя её в том, что она идёт не в ногу с народом. Под горячую руку попали Виктор Некрасов, Евгений Евтушенко, Илья Эренбург. Я был страшно зол на Хрущева. Помню, пришел в свой 11-й класс. Все они размахивали свежими газетами, где уже был полный отчет о встрече генсека с интеллигенцией. Они кричали: «Давайте будем это обсуждать, а не образ Нагульнова!». И мы действительно 45 минут обсуждали выступление Хрущева. После этого я написал «Весеннюю песенку». Это был мой первый песенный фельетон на политическую тему. Cейчас мне приходится расшифровывать буквально каждую строчку.

Юлий Ким исполнил припомнившиеся куплеты «Весенней песенки». Валерий Выжутович напомнил собеседнику, что, например, Давид Самойлов, с которым был дружен поэт, не любил политические песни Кима. В связи с этим возник вопрос: отделяет ли поэт свои художественные тексты от политических.

– Конечно. Но в какой-то момент Дмитрий Быков освободил меня от сочинения крамольных песен, – пошутил Юлий Черсанович. – Только я собирался сочинить что-нибудь политическое, как оно появлялось у Быкова или Шендеровича. Они совершенно заменили меня на этом посту, и сделали это талантливо. Совершенно нечего им предъявить – достойная смена. Поэтому после 90-х у меня уже не появлялось жгучей охоты писать на злобу дня, а если появлялось, то это было намного хуже, чем у них.

Юлий Ким исполнил «Адвокатский вальс», написанный в 1968 году, когда состоялся суд над молодыми людьми, которые вышли на Красную площадь с рукописными плакатами в защиту Чехословакии. Адвокаты Каллистратова и Каминская стенографировали подробно все заседания суда над ними и передавали записи инициативной группе, которая их переписывала и распространяла. Участница «Московской Хельсинкской группы» Софья Каллистратова сама подвергалась уголовному преследованию по знаменитой политической статье 190/1.

Ведущий напомнил Юлию Киму о временах его учительства в далеком камчатском селе Анапка.

– Это была такая же как в Питере шестидесятая параллель, поэтому я там насмотрелся белых ночей. Место было глухое, но при этом был великолепный Дом культуры. Там был взрыв художественной самодеятельности, за счет молодых педагогов. Там я впервые начал писать для сцены, – вспомнил поэт. – Это стало моим занятием на всю оставшуюся жизнь, хотя тогда я об этом не подозревал. Я воображал себя выдающимся поэтом или прозаиком. На худой конец – почтенным редактором толстого журнала. Занятия на школьной сцене меня чрезвычайно увлекали. Мы даже добились определенных успехов, но мои камчатские и московские ученики вспоминают не наши спектакли, а наши уроки, что меня тоже бесконечно радует. И когда меня отстранили в 1968 году от преподавания из-за моего диссидентства, я тосковал не по учительству – я тосковал по Камчатке. Возвращался туда шесть раз. В отличие от Гены Шпаликова, я люблю возвращаться туда, где был счастлив.

Юлий Ким исполнил попурри из песен камчатского периода.

На вопрос ведущего, как Юлий Ким стал диссидентом, он рассказал, что был редактором нескольких номеров «Хроники текущих событий» – бюллетеня, в котором отражались нарушения прав человека в СССР. Не было никакой специальной редакции. Все делалось на частных квартирах. Этим занимались Илья Габай, его институтский приятель, и Наталья Горбаневская. Информация стекалась со всего Союза. В 1968 году Киму чудом удалось избежать ареста, но ему запретили публиковаться под собственным именем. Пришлось стать Ю. Михайловым. Вплоть до 1985 года Юлий Ким писал под этим псевдонимом.

В 1972 году, в самый разгар работы с Марком Захаровым над спектаклем «Тиль», арестовали тестя Кима – Петра Якира, известного правозащитника. Контролирующие органы потребовали, чтобы фамилия «Михайлов» исчезла с афиши. Захаров фамилию убрал, но песни оставил и гонорар автору выплатил.

Более того, Юлий Ким и Геннадий Гладков участвовали в пяти последующих кинопостановках Марка Захарова.

По просьбе зрителей автор исполнил песни из кинофильмов «Двенадцать стульев», «Обыкновенное чудо», «Формула любви», «Бумбараш», «Собачье сердце».

Валерий Выжутович поинтересовался, считает ли Ким себя исполнителем авторской песни.

– Всякая песня – авторская, – пошутил Юлий Ким. – Если вы считаете себя бардом, значит, вы – бард. Высоцкий морщился от слова «бард». Оно возникло из статьи Аллы Гербер, где она нашего брата называла «барды и менестрели». Менестрели отсохли. Остались барды – вероятно из-за нашей большей склонности к английскому языку. Границы этого понятия все прекрасно чувствуют, хотя они бывают размыты. Конечно, это альтернатива официальной песне. Все барды, как и «шестидесятники», вышли из 50–60-х годов прошлого века. В период оттепели, когда чуть-чуть приоткрылась дверь, и проник луч свободы, каждый захотел высказаться. Эти высказывания отличала высокая степень искренности. Именно тогда появились Таганка и «Современник». Обновились многие толстые журналы.

– Давайте скажем честно: за эту искренность авторской песне прощалось многое, невысокий поэтический уровень, задушевные банальности. Как сейчас обстоят дела у авторской песни? Я сам далек от этого, – признался Валерий Выжутович. – А вы следите за этим?

– И я далек от авторских форумов и симпозиумов. У меня нет времени следить за мейнстримом. Для этого есть Никитин, Городницкий, Сухарев, Лорес – они в курсе гораздо больше меня. Но даже и я понимаю, что в авторской песне по сей день присутствует самая что ни на есть музыкально-поэтическая графомания или народное творчество образованного сословия нашей страны. Желание высказаться в песне по-прежнему владеет новейшими поколениями. На бардовских подмостках появляются все новые и новые молодые люди. И дело это, на мой взгляд, обречено на бессмертие. Оно питается национальной любовью к песенному самовысказыванию. Когда мы начинали, в ход шли всевозможные интонации: подзаборные песни, лагерно-каторжные, любимые песни рабочих окраин, военный фольклор, хорошие советские песни, цыганский репертуар. Из этого месива произросли Галич, Окуджава, Высоцкий. Особняком стоит творчество патриарха бардовской песни Новеллы Матвеевой, она – прекрасный, интересный мелодист, я жду исполнителя, который воспользуется этой сокровищницей.

– Считаете ли вы себя бардом? Булат Окуджава открещивался от этого, и особенно его раздражали призывы «Возьмемся за руки, друзья!». Он не был в этом смысле публичным человеком.

– Булат Шалвович был, как сейчас сказали бы, глубоким интровертом. Он любил особого рода тусовки – писательские, поэтические, – пояснил Юлий Ким. – Он себя и ощущал в первую очередь литератором. Своим музыкальным достижениям он не придавал серьезного значения. Композитором себя не считал. Вот захотелось ему положить стихи на эту мелодию, а Шнитке послушал и сказал: «Ни одной ноты исправлять не буду!», и получился замечательный «Десятый наш десантный батальон». Булат считал, что первичны стихи, а уж потом к ним подбирается мелодия. Он считал, что стихи и тексты песен равноценны. Напечатай текст песни на бумаге, и это будут стихи. Мы с Новеллой Матвеевой ему возражали.

Ким исполнил песенку «Ой, как хорошо, хоть песню пой! Ой, до чего ж я мил и весел!», текст которой никакой поэтической ценности, по мнению автора, не представляет. Но положенный на мелодию, да еще и обработанный Шнитке для фильма, он уже вполне себе становился поэтичным. Спор вокруг определения бардовской песни как жанра продолжился.

– У Окуджавы была своя аудитория, в основном интеллигентная, – предположил ведущий. – У Галича аудитория была другая – люди, недовольные властью, режимом. Высоцкий был всеобщим: его слушали все – от академиков, дворников, домохозяек, работяг и членов Политбюро. Его вечно приглашали то на номенклатурные дачи, то в подпольные казино, какие-то малины. Все его считали своим. У вас какая аудитория? Кто слушает ваши песни?

– В основном интеллигентная публика. Возвращаясь к нашему разговору о бардовской песне, хочу отметить, что отношу себя к бардам. Когда я сочиняю текст и музыку, а потом исполняю их, я бард. Но когда пишу слова на музыку, которую написал не я и исполнил не я, но интонационно и содержательно они все-таки оттуда. Кто я тогда? Пожалуй, единственный сегодня театральный бард. Вы можете мне возразить: Высоцкий тоже был театральный бард. Он писал от разных персонажей: от имени самолета, зэка, водителя самосвала, Алисы в стране чудес, но везде проглядывал его лирический герой. В любой интонации, повороте текста, в любой запятой – везде был он, и спутать его ни с кем было нельзя. Поэтому ему трудно подражать – хотя подражателей много, но все они как-то не состоялись. Что касается меня, то обожаю сочинять песенки от лица разных персонажей и выискивать самые разнообразные интонации. Разыскать моего лирического героя почти невозможно, – подытожил Ким.

– Помню одну вашу песню, где лирический герой – Брежнев. Исполните ее?

Юлий Ким исполнил несколько уморительных куплетов из «Монолога пьяного генсека».

– Я тогда очень рассердился на Брежнева за суд над Гинзбургом и Галансковым – активистами самиздата. Это было резонансное «Дело четырех». Всем дали большие сроки. Галансков так и не пережил заключение, умер в лагере, – пояснил Ким.

– Как складывалась ваша стилистика? У вас ведь нет прямого публицистического высказывания, как у Галича. Вы работаете в стиле иронического намека, – предположил Валерий Выжутович. – Как это сложилось?

– Это сложилось в те годы, когда иронические высказывания существовали повсюду. Это не было трусливой «фигой в кармане», – пояснил Ким. – Наоборот, открытым высказыванием, которым пользовались все юмористы и сатирики. Спектакль «Тиль» Марка Захарова, где были и мои тексты, стал настоящим собранием подобных высказываний. Наша российская литература полна таких примеров. Возьмите Салтыкова-Щедрина. У него не то, чтобы «фиги» – гигантские «кукиши в кармане». В начале 70-х в «Современнике» поставили инсценировку по Салтыкову-Щедрину «Балалайкин и Ко». Тема была актуальной. Зал хохотал на премьере. После премьеры собралось начальство с твердым намерением закрыть спектакль. Курировал инсценировщиков Сергей Михалков, и он буквально спас спектакль. После тягостного молчания он встал и сказал: «За отсутствием автора выскажусь я. Ну, что ж, товарищи, такой пощечины царизм еще не получал!». Все облегченно вздохнули и разошлись. И спектакль продержался несколько сезонов.

– Как вы относитесь к нынешним либералам? Вы понимаете, о ком я говорю? – уточнил ведущий.

– «Людей о коих не сужу, затем, что к ним принадлежу», как выразился двести лет назад Александр Пушкин. Что ж, либералы – это наиболее образованная часть нашего общества, которая разделяет демократические ценности. Я их разделяю и в них вижу торжество прогрессивной мысли. Мы никуда от этого не денемся.

Юлий Ким исполнил несколько песен под условным названием «Ох, Россия ты, Россия!». Он сказал, что российское общество еще не переварило значительную часть советской истории. Это трудный, но необходимый процесс – переварить, этот трудный, кровавый комок истории. И продолжать жить.

Более часа поклонники задавали вопросы, просили исполнить любимые песни. Многие пришли с книгами стихов и мемуарной прозы Юлия Кима. Автограф-сессия сопровождалась многочисленными селфи и признаниями в любви к песенному творчеству и стихам поэта. Нашлись очевидцы подпольного концерта, состоявшегося в Свердловске в 1968 году на квартире братьев Фельдманов. Ким должен был выступить перед студентами нескольких ВУЗов, но пока он летел, концерты отменились ввиду неблагонадежности артиста. На «квартирник» все слушатели явились с магнитофонами и записали концерт. Надо отметить, что магнитофоны тогда обладали весьма крупными габаритами. Перемещение с такими «чемоданами» не осталось незамеченным. Всех участников вечеринки вызывали на допрос следственные органы. Сегодня вспоминали об этом происшествии смеясь, но в 1968 году было не до шуток.

Перед отлетом Юлий Ким с супругой посетили музей и арт-галерею, где проходит выставка работ шестидесятника Эрнста Неизвестного.

– Очень жаль, что мало времени, и хотя мы пришли к открытию, его все равно не хватило, – посетовал Юлий Ким, – а хотелось бы все детально рассмотреть. Я нахожусь под большим впечатлением. Я много где бывал, но подобного устройства, организации пространства нигде не видел. Конечно, все это привязано к главному герою, но то, как выбраны точки его соприкосновения с нашей общей историей, впечатляет. Во втором дне, когда я из квартиры шагнул на баррикады, я был потрясен, искал себя, потому, что все так и было. Помню этих ораторов, я стоял рядом. Ощущение такое, словно побывал в том времени. Видел Ельцина. Издалека. Но познакомиться не довелось. Очень хорошо помню эти три дня, и экспозиция еще раз напомнила мне об этом. Понравилось, как передана эпоха. 90-е для меня были очень бурными. Надо чтобы тот дух свободы, который появился в августе 1991 года, сохранялся. Он и сохранялся в течение всего ельцинского периода. Был, правда, омрачен чеченской войной. Борис Николаевич умел признавать свои ошибки. Помню интервью, когда его спросили о самых лучших и худших моментах его президентства. Лучшими он назвал утверждение свободы и демократии. А худшими – чеченскую войну. Конечно, это достойно уважения. Мне по-человечески все это понятно и близко. В Ельцине постоянно совершалась внутренняя работа, самокритичность была частью его натуры. Я бы пожелал этого всем российским президентам.