В Арт-галерее Ельцин Центра 23 сентября прошла лекция петербургского фотографа, историка фотографии Игоря Лебедева.
Продолжая исследование фотографической традиции на выставке «Новокузнецкая школа фотографии», он рассказал о советском периоде в ленинградской фотографии, о ряде направлений деятельности фотографов, проходивших вне рамок, определяемых официальной политикой СССР в области массовой коммуникаций и культуры.
– Вы говорили о советском периоде в ленинградской фотографии. В чем ее главное отличие от всех остальных?
– Неформальная фотография делилась на несколько направлений. Документальная фотография, в отличие от того, что снимали репортеры для газет, представляла собой не ретушированное отображение повседневности. Ни парадов, ни праздников, ни великих достижений. Только реальность и то, как чувствует себя человек в этой реальности. Ленинград сам по себе прекрасная иллюстрация. Человек, прибывший в Ленинград, оказывался на Невском проспекте, видел Петропавловскую крепость, Эрмитаж, Дворцовую площадь – ему открывалась вся парадная красота. Но стоило ему свернуть во двор, он видел обшарпанные стены, разрушающуюся архитектуру, развешенное белье, как в любом другом городе – то, что видели только свои. Этот конфликт лица и изнанки был очень разительным. Чем дальше уходишь от центра, тем более это становится очевидным. Например, Васильевский остров, который находится в центре города, сразу же за зданием Биржи с Ростральными колоннами, то есть видовой открыткой Ленинграда того времени, вдруг представал кучей помоек. Некой тоской по прекрасной эпохе, но не Советского Союза, не Ленинграда, а того имперского Санкт-Петербурга, каким он был когда-то. Вообще город очень хорошо сохранил следы 20-30-х годов, к которым прибавлялось время блокады. Эту энергетику он серьезно аккумулировал. А неформальные фотографы ее снимали.
– Какие возможности у фотографии появились в 90-е?
– Можно сказать, что для фотографии был важен уже конец 70-х. Именно в это время стали происходить какие-то изменения, которые позволили неформальной фотографии выйти на уровень выставок именно в Ленинграде, потому что в Москве такого не было. Например, фотоклуб «Зеркало» был ориентирован на остросоциальную тематику – правдивую и современную. Туда не принимали людей, которые делают соцреалистическую фотографию мнимого благополучия. То, что произошло в перестройку, сильно изменило ситуацию. Начиная с 1985 года фотографы почувствовали, что можно снимать что угодно. И огромное количество людей, в том числе фотожурналистов, вдруг обратилось от хорошего к плохому. То есть все плохое, что было в этой жизни, попало в прессу, начало медленно ее заполнять, начался период чернухи, которая была отвратительна. Жизнь в 90-е не была легкой, но еще и усугублялась льющейся отовсюду чернухой. Все хотели сказать правду.
– Было чувство удовлетворения от свободы, от того, что наконец-то можно выразить себя?
– Были ожидания, которые можно было определить как свободу творчества – я могу делать все, меня никто не остановит. В 80-е этого не было, но подъем был, появилось много художников в фотографии и все они вышли из неформальных групп или объединений. А вот неформальные документалисты впали в волну «чернушной» фотографии и поняли через пару лет, что снимать чернуху нет смысла. Многие ушли работать в газеты, кто-то вообще ушел из фотографии. Жизнь менялась с такой скоростью, что не успевали реагировать. Музей Бориса Ельцина показывает, что повседневность стала действием – митинги, акции, сопротивление – все это репортажная съемка. Личная жизнь обычного человека перестала интересовать фотографов. Мир начал меняться.
– Что изменилось, когда люди освободились от требований пропаганды и идеологии?
– Это была трагедия творческого человека. Когда все разрешено, нет смысла обращать внимание на что-то очень хорошее или очень плохое. Только на что-то интересное.
– Что вас впечатлило в Музее Ельцина, что заставило размышлять, что удивило?
– Та экспозиция, которую здесь открыли, хороша. Она работает с точками памяти, которые всегда были острыми и всегда требовали ответа. Это сравнительно современная история, которая говорит о том, что, находясь здесь и сейчас, ты понимаешь или пытаешься приблизиться к пониманию того, что было или могло быть. Плюс это огромное поле для размышлений о том, каким я был в это время. Человек не может смотреть на себя в зеркало и объективно судить о себе. А здесь ты смотришь фильмы прошлых лет и понимаешь: так выглядели в том году мои родители, а в этой хронике показано, как могли выглядеть мои бабушка и дедушка. Я вижу, чем они жили, какие вопросы ставили перед собой. Сам музей – причина для дискуссии, для обмена мнениями, для размышлений.
