Эстафету образовательной программы в Ельцин Центре в Екатеринбурге 24 февраля принял писатель, доктор филологических наук, руководитель Центра социолингвистики РАНХиГС, преподаватель Высшей школы экономики Максим Кронгауз. Послушать известного российского лингвиста пришло так много людей, что диванов, кресел, стульев и пуфов на всех не хватило. Из солидарности со стоящими и в знак уважения к ним Максим Кронгауз не посчитал возможным занять кресло ведущего и читал лекцию стоя.
– Сегодня мы будем говорить о конфликтах, связанных с языком, вернее, с нашим отношением к языку, – начал лекцию Максим Кронгауз. – Конфликты отличаются друг от друга масштабом, местом битвы: от порицания за орфографическую ошибку в социальных сетях до обсуждения государственного референдума о статусе языка в СМИ. Какова истинная причина этих конфликтов? Возможно ли найти устраивающее всех решение? И, наконец, что происходит с нами и нашим языком? На своем новом месте я организовал «Лабораторию лингвистической конфликтологии», в которой мы занимаемся конфликтными коммуникациями в социальных сетях. Там постоянно возникают очаги конфликтов и скандалов и след их, соответственно, остается в сети. Хотя всегда находятся люди, которые стараются тщательно вычистить следы взаимных оскорблений. Но в большинстве своем они все же остаются. По ним мы можем изучать архитектуру конфликта. Когда вы скандалите на кухне, сколько бы человек вас не услышало, это очень скоро забудется, потому, что случатся другие происшествия и вытеснят прежние. То, что случилось в интернете – размножится, рассосется и останется там навечно.
Кто такие «граммар-наци»?
– Лучше всего наблюдать развитие конфликта, стратегии и роли в социальных сетях или предшествующей им блогосфере. Кто-то его инициирует, кто-то разжигает, кто-то пытается примирить участников конфликта. Это роли, но еще очень важно пространство, потому что конфликты перепрыгивают из одной плоскости в другую и приходят к нам из самых разных форматов. Конфликт может начаться в Twitter, перескочить в Facebook и оказаться в электронных СМИ. Начну с самого простейшего типа конфликта, связанного с языком. Это борьба с неправильными написаниями. Появились люди, которых интернет сообщество окрестило «граммар-наци», потом это название прижилось, и даже появилась такая фраза: «Я не «граммар-наци», но …». Сформировались целые сообщества тех, кто непримирим к чужим ошибкам. Изначально, это люди, которые боролись не с «языком подонков», а с неграмотностью. Врывались в диалоги, указывали, как писать, иногда получали большую поддержку, но постепенно это приобрело очень негативный оттенок. Кто такие наци? Это воинственные защитники чего-либо. Сегодня их очень часто сравнивают с троллями – теми людьми, которые разрушают коммуникацию. Когда обсуждается какая-то важная проблема – от войны до любви, вдруг появляется кто-то, кто начинает цепляться к неправильному написанию, его тут же выталкивают из коммуникации и объявляют троллем.
Две беды: «тся» и «ться»
– Можно вспомнить самый известный скандал на эту тему, связанный с гневным обращением Елены Ваенги к Pussy Riot, в котором было допущено слишком много ошибок. «Мечеть» была написана через «и». Никто даже не пытался как-то отнестись к содержанию, все уцепились именно за ошибки. И если поначалу певица довольно мягко реагировала, то к моменту подключения Ксении Собчак это уже был настоящий скандал. И толпы посетителей интернета рассуждали о том, можно ли быть хорошей певицей и писать «мечеть» через «и». Этот конфликт разрешился в пользу Ваенги потому, что хорошо петь можно, будучи неграмотным.
Следующей жертвой стал врач, который допустил ошибку в слове «серебряный» и тут уже сомневающихся было гораздо больше. Люди всерьез обсуждали, можно ли доверять врачу, который допускает орфографические ошибки. Самой известной жертвой стал министр культуры, который попался на «тся» и «ться». Он попробовал отшутиться по поводу своих заслуг перед обществом, у него не получилось – он просто исчез из коммуникации. Воинствующие дамы-«граммар-наци» требовали его отставки. Он ушел, правда, через несколько лет, и совершенно по-другому поводу. Требовать абсолютной грамотности от человека и тут же в тексте самому допускать ошибки – какая в этом стратегия? Совершенно очевидно, что тот, кто возмущается, не имеет целью улучшить грамотность соотечественников. Это цель абсурдная и никак не реализуемая. И, вообще, бессмысленно и не корректно поправлять взрослого человека. Я вижу в этом желание возвыситься, указать человеку: я – грамотный, а ты – дурак. Попытка установить определенную иерархию. Возможно ты прав, но если ты пишешь неграмотно, то ты по определению неправ. Это очень странный аргумент в споре, который не по существу. Если человек неграмотный, значит, его мнение не должно учитываться!?
Кто свой – кто чужой
– Следующий тип конфликта имеет более глубокие корни и связан уже не с ошибками, а с таким важным противопоставлением в культуре как «свой-чужой». Периодически я сталкиваюсь в социальных сетях с такими короткими текстами, иногда длинными текстами, в которых человек вдруг вспыхивает и говорит: «Я ненавижу слово «кушать», взрослые люди не должны так говорить». Или: «Я ненавижу слово «мяско»!» Тут же находятся люди, которые ненавидят другие слова. На этой почве ненависти к совершенно разным словам и явлениям происходит единение. Но что стоит за этой ненавистью? Люди обрушиваются не на отдельные слова, а на сообщества, стоящие за этими словами и целые субкультуры.
Особенно подвержены критики мамочки и будущие мамочки. Их сентиментальные «покакушки» обычному человеку, наверное, режут ухо. Но это происходит в очень узком сообществе, между своими. Когда туда влезает человек с «языком подонка» или агрессивная дамочка, которой все это сентиментально-мамское не близко – это их шокирует. Атаки эти происходят регулярно и совершенно понятно, что ненависть возникает не к словам, а к самому социальному сообществу. Субъектами этой ненависти становятся, как правило, люди образованные, которые хотят возвыситься над менее образованными и в данном случае – сентиментальными.
Недавно я читал публикацию одной журналистки, которую раздражают уменьшительно-ласкательные суффиксы, но при этом она поймала себя на том, что, будучи на почте, предложила оплатить «процентики» и соответственно одернула сама себя. Такой язык не свойственен только женщинам, он вполне характерен и для мужчин, которые пьют «коньячок» и «водочку», едят жаренную «курочку». Никто из них не говорит «водища» или «коньячище». Ни у кого и в мыслях нет осуждать их. Это культурное явление характерно для довольно низких социальных сообществ и субкультур, в которых дистанция ближе и общение теплее, чем у представителей более высокой культуры. Именно поэтому последние впадают в такое яростное состояние. Но иногда трудно угадать, кто стоит за этими «двухминутками» ненависти. Вот, например, я сталкивался с порицанием фразы: «Доброго времени суток!». Кто за этим стоит? Пожилые бородатые сисадмины – ветераны движения или более молодые их подражатели?
Политика предлогов
– Еще один тип столкновений, связанный с названиями стран, городов или их жителей. Если вы помните, наиболее распространенные: Молдавия или Молдова, Белоруссия или Беларусь, Таллинн или Таллин. Самая последняя бурная дискуссия как говорить правильно: «на Украине» или «в Украине». Это стало идеологическим маркером отношения к войне. Функция предлогов со временем менялась. Политики перешли на предлог «в», и это была политкорректность с нашей стороны. Образованные люди, актеры, телеведущие, предпочитали предлог «на». Когда случился конфликт с Украиной, политики начали демонстративно говорить «на Украине», а в либеральной прессе наоборот начал появляться предлог «в». Как мы все с вами замечаем, произошла рокировка.
Анекдотическая ситуация: в Раду поступило предложение: не называть Россию Россией, а называть «Московией». Выбор показывает гражданскую позицию человека. Но украинцы не понимают, что для большинства россиян выбор предлога вообще не связан с политической ситуацией. В конфликте всегда участвует ограниченное число людей. Какое решение бы не принималось в конфликте, вынуждено принимается какое-то решение, но если это решение непривычно, то возникает разнобой. И возникают курьезы: страна называется Беларусь, проживают в ней белорусы и говорят они на белорусском языке. Происходит такой сбой, потому, что правка касается одного слова, а другие слова имеют старое написание.
Язык политкорректности
– Четвертый тип конфликта тоже носит политический характер. Это явление сравнительно новое для русского языка, но приобретающее все большую актуальность. Пока эта тема обсуждается только в Москве, но я думаю, что распространение пойдет и дальше. Речь идет о политкорректности, которая довольно сильно изменила многие языки – английский, испанский, немецкий – и которая почти не коснулась русского языка. Мне приходит на ум лишь одна конструкция: лицо какой-то национальности. Я знаю, когда это появилось: в годы массового отъезда евреев из Советского союза, изначально это было лица еврейской национальности. Слово «еврей» в силу государственного антисемитизма звучало довольно грубо. Оно не было ругательным, но его старались не произносить. И тогда появилось прилагательное, потому что прилагательное всегда мягче, чем существительное. Существительное – это ярлык, который прибивает человека, а прилагательное, вроде бы, только указывает на одно из его свойств.
Так появилась это конструкция и стала развиваться и появляться тогда, когда стали появляться проблемы с той или иной национальностью. Когда был конфликт с Грузией, мы все говорили «лицо грузинской национальности», как бы обидно это не звучало. Потом появились «лица кавказской национальности». И это странно, потому что ничего крамольного в слове «кавказец» нет – это человек, живущий на Кавказе. И более того, никакой «кавказкой национальности» нет. Есть разные национальности, проживающие на Кавказе. Это государственная политкорректность, а сегодня мы видим, как разные сообщества пытаются продвигать новые названия и новые номинации для известных явлений по одной простой причине – эти названия приобрели негативный оттенок. Буквально на днях я участвовал в круглом столе, где обсуждалась проблема нового обозначения людней с физическими и ментальными отклонениями. Мы не можем называть человека «идиотом», «дебилом», «имбецилом» или «дауном», потому, что эти термины приобрели оскорбительный контекст. Использовать их нейтрально уже не получится.
Соответственно, появляются новые конструкции, например, «человек с синдромом дауна».
Иногда ситуация менее понятна: надо ли заменять слово «инвалид», у него нет никакого оскорбительного шлейфа, но следуя конструкциям политкорректности, мы все же говорим, что инвалид – это человек с инвалидностью. Теперь точно также мы не можем называть человека «аутист», мы должны говорить «аутичный человек», или человек с ментальными отклонениями. Но аутичные люди в широком смысле могут и не иметь ментальных отклонений, а просто быть замкнутыми, то есть аутичными.
Феминистский дискурс
– Или вот область феминистского дискурса, где произошло несколько громких скандалов, правда, в либеральной прессе, но, думаю, они будут возобновляться, так как амбиции феминисток довольно высоки. Одна из главных идей, что к мужским названиям должны существовать парные – женские. Феминистки предлагают использовать суффикс «к» – «авторка», «режиссерка», которые вызывают скорее ироническую реакцию. По этому поводу ведутся локальные споры. Возникает конфликт по тому же принципу «свой-чужой», но здесь мы видим, что это поддерживается идеологией угнетения, незаслуженной дискриминации. Сам конфликт направлен на то, чтобы переделать язык или заставить собеседника не использовать определенные слова. Последний тип конфликта самый глубокий, потому что он, действительно, связан с переделкой языка. И многими не принимается не по идеологическим причинам, а именно из-за привычки к языку, которая основывается на многолетней речевой практике.
Мы ведь и не задумываемся, пока не возникает конфликт, почему язык устроен так. Изучение языковых конфликтов дает нам чрезвычайно полезную информацию об отношении людей к языку и видению мира через язык, видению людей, стоящих за тем или другим словом.
Куда исчез язык подонков
– Норма сегодня не так важна, об этом я пишу в своей книге «Самоучитель Олбанского», где я объясняю, каким важным для нашей коммуникации в социальных сетях стало преодоление стыда допустить ошибку. Человек был так воспитан среднеобразовательной школой, что допущение любой орфографической ошибки считалось позором. Но дело в том, что советскому человеку почти не приходилось писать. Написав сочинение при поступлении в ВУЗ, человек переставал писать. Да, он писал конспекты, но их никто не видел, это были рабочие записи для себя. Писали только журналисты и писатели, но их правили редакторы и корректоры, а иногда и цензоры. Поэтому, когда возник интернет, письменная речь стала теснить устную, выяснилось, что нам стыдно, мы не уверены в себе и не знаем, а способны ли мы писать правильно. Избавиться от стыда помогла игра с искажением орфографии, возникшая в самом конце прошлого века, где орфография искажалась сознательно и называлась «языком подонков».
Считалось, что им владеют вполне интеллектуальные люди и делают они это специально, чтобы вы не могли понять, что это неграмотность или игра. Многих это ставило в тупик. Если это игра, то я должен подыграть и что-то намеренно исказить в ответ, а если это неграмотность, то я должен ее не заметить. Когда стыд был преодолен, то люди начали писать в силу своей грамотности, так, как могли. Язык подонков сошел на нет, и остался реальный уровень грамотности – низкий или высокий, но реальный.
Литературный язык как норма
– Неграмотность не должна быть настолько сильной, чтобы препятствовать пониманию. Если мы пишем неграмотно чуть-чуть и нас понимают, ситуации «казнить нельзя помиловать» возникают редко. Если текст в целом понятен, то этого достаточно для общения. Если текст непонятен, то он раздражает. Нормы языка должны быть, их отменять нельзя. Литературный язык или языковой стандарт объединяет людей, говорящих на разных диалектах. В русском языке это не столь очевидно, но немец и швейцарец, говорящие на одном языке, но на разных диалектах, друг друга не поймут.
Это одна функция языка, есть и другая, не менее важная: литературный язык и знание нормы задают социальную иерархию. Тот, кто владеет нормой, занимает более высокую позицию в обществе, достигает более высокого карьерного роста. Так бывает в стабильном обществе. У нас отчасти это было разрушено в 90-е годы, когда знание языка, совершенно не помогало человеку выжить и заработать денег. Отменять нормы языка вовсе не нужно, просто нужно стать терпимее к вариативности и к чужим ошибкам, если мы допускаем частичную неграмотность лишь бы это не препятствовало пониманию.
В завершение нашего разговора я хочу сказать следующее: мы с вами буквально «копья ломаем», обсуждая, как это можно говорить или писать неграмотно, это неловко, стыдно, а для двадцатилетних молодых людей это вообще не проблема. Потому, что они, как общаются, так и пишут, и не задумываются о том, хорошо это или плохо. Ситуация изменилась, но это не значит, что надо отменять нормы языка и «котеночка» превращать в «кисо». Что касается глагола «ложить», который является лакмусовой бумажкой для потенциальных «граммар-наци», то я хочу рассказать одну историю, которая мне очень нравится. В одном советском фильме академик поправляет свою домработницу, когда она использует слово «ложить». На что ему домработница отвечает: «Я знаю, что нужно говорить «класть», но мне всю жизнь жить с теми, кто говорит «ложить»!»
В этом и есть проблема – мы изменяем норму, когда хотим быть с теми, кто нам дорог.
