Наина Ельцина, супруга первого президента России, накануне открытия Президентского центра Б.Н. Ельцина в Екатеринбурге рассказала в интервью «Газете.Ru» о том, почему определение «лихие» несправедливо по отношению к 90-м, какой мечтал видеть Россию ее муж и почему многие до сих пор живут ногами в настоящем, а головой в прошлом.
«По жизни не люблю ложь»
— 25 ноября вы откроете в Екатеринбурге Ельцин-центр. Что уже породило волну дискуссий: ведь в России пока нет традиции с уважением относиться к бывшим руководителям страны. Сегодня чуть ли не все беды России сваливают на Горбачева и Ельцина. На Ельцина, кажется, даже больше. Создание президентского центра — первая попытка изменить эту ситуацию. Каким вы хотели видеть центр? Ностальгическим? Полемическим?
— Мне кажется, центр будет иметь политическую направленность — в любом случае. Вначале я вообще была против его создания. А потом подумала... Работа любого руководителя страны — неважно, четыре, пять или десять лет он был у руля, — это его время. Эпоха в истории страны, со всеми ее достижениями и ошибками. И нужно сделать так, чтобы в президентском центре не только Ельцина, но и каждого последующего главы государства можно было найти ответы на любые вопросы, связанные с его временем. Конечно, для этого там все должно быть абсолютно правдиво. Никакой лакировки — только документальная правда о том времени.
Мне бы очень хотелось, чтобы Центр Ельцина стал местом притяжения людей.
Чтобы туда приезжали из других регионов нашей страны, из других стран. Хочу, чтобы туда приходили и с друзьями, и с детьми, и с внуками, и с правнуками. И чтобы каждому там было интересно, чтобы каждый шел туда с удовольствием.
— Будут ли там личные вещи Бориса Николаевича?
— Конечно. Например, там будет ручка, которой он подписывал указы, диплом об окончании института, теннисная ракетка, которой он играл в теннис, его заявление о выходе из партии. И не только. У нас же сохранились все документы еще с той поры, когда он возглавлял Свердловскую область. Даже вырезки газет! Причем это не копилось специально. Я сама была удивлена, что так много всего сохранилось.
— Вы все это передали центру?
— Все, что архивисты нашли интересным. Они грамотные люди, знают, что им может понадобиться. Все уже передано в музей, даже студенческие конспекты, записные книжки.
— Вы верите, что центр поможет изменить отношение к Ельцину? Ведь вас наверняка обижает негативное отношение многих к Борису Николаевичу. Чувствуете ли вы этот негатив и сегодня?
— Я уверена, что как раз многие умные люди в нашей стране относятся к Борису Николаевичу с уважением. А негативное отношение, оно ведь разными причинами может быть вызвано. В первые годы в Москве, когда Бориса только избрали первым секретарем МГК, оно исходило в основном от партийных функционеров, которые не хотели работать по-новому. С началом тяжелых реформ в 90-е людям стало жить трудно. И политические оппоненты Бориса, прежде всего коммунисты, этим с удовольствием пользовались, не стесняясь, часто врали. Я всегда очень болезненно это воспринимала. Я вообще по жизни не люблю ложь.
— В России нет привычки с уважением относиться к бывшим руководителям страны. Может, потому, что отношение к ним основано у нас скорее на эмоциях, чем на знаниях. Как думаете, пришло ли время спокойного и честного осмысления эпохи Ельцина?
— Обычно говорят, что история все расставит по своим местам. Но сколько лет до этого пройдет — трудно сказать. Я считаю, что прошел уже достаточно продолжительный отрезок времени, как Борис Николаевич перестал быть президентом, ушел из жизни. Но, видимо, все же недостаточный... Поэтому я и говорю, что нужна правдивая информация. Неважно, какой она будет, но она должна быть правдивая.
А когда огульно ругают президента, опираясь на чьи-то лживые мемуары, на старые мифы, которые никакого отношения к правде не имели, а ты знаешь, как было на самом деле, слушать это неприятно. Но что делать. В суд же не будешь на них подавать.
— Почему бы и не подать?
— Помню одного политика, который рвался в президенты, и он повел активную кампанию против Ельцина. Причем не только здесь, но и в Европе. Я говорю Борису: «Ты посмотри, что он говорит по телевидению, давай в суд подадим!» А он тогда так посмотрел на меня, по-моему, даже осуждающе: «Неужели тебе хочется опуститься до его уровня?» Мне даже стыдно стало...
— Как вы думаете, какой Ельцин мечтал видеть Россию 2015 года? Был бы он сейчас больше воодушевлен или расстроен?
— Это надо было бы спросить у Бориса Николаевича. Но мы этого сделать уже не можем. О 2015 годе с ним не говорили, поэтому сочинять я не могу.
— Но о будущем России наверняка говорили? Какой он мечтал видеть страну?
— Такой, которую и начал строить, — свободной, демократической, цивилизованной. И, в общем, все для этого было сделано. Думаю, рано или поздно так и будет. Нельзя недооценивать наш народ. Мне удалось посмотреть мир, и я считаю, что у нас потрясающие люди. Они умнее всех, талантливее всех — в моем понимании. Обмануть народ можно, но только на какое-то время, это доказала история во все времена. Поэтому, я считаю, народ в конце концов не позволит свернуть с того пути, на который он встал и ради которого пережил эти непростые 90-е годы.
«Страна стояла над пропастью»
— 90-е годы сейчас все чаще вспоминают с приставкой «лихие». А как вы вспоминаете эти годы? Что в них было хорошего, плохого? И для вашей семьи, и для страны?
— Мне не нравится это определение — «лихие». Это несправедливо по отношению к 90-м. Важно понять: 1990-е годы — отрезок в истории, который практически перевернул жизнь. Было очень трудно, и народ все пережил. Люди выстрадали это.
Тяжело было всем — от президента до домохозяйки.
Борис Николаевич понимал, как непросто живут люди, он очень переживал, зная, какие трудности свалились на плечи всех, кто жил в то время. Но он вынужден был двигаться вперед, проводить тяжелые непопулярные реформы, без которых страна бы не выжила.
Только проводя их, можно было в конце концов облегчить жизнь нашего народа и одновременно вселить веру в то, что терпят люди не напрасно. Что впереди у них, а не у каких-то там их далеких потомков хорошая благополучная жизнь. Я считаю, реформы, которые проходили в 1990-е, даже теоретически трудно было провести. А уж на практике это оказалось во много раз сложнее. Не было времени...
— ...денег, опыта.
— Вообще ничего. Потому что свалилось все разом! Страна была развалена, причем внезапно, разорваны все связи. У нас же в СССР как: сырьевая база в одной республике, предприятие — в другой. Политика такая была. И все связи разорвались. Столько людей оказалось без работы, когда предприятия остановились.
Мы же помним: на колбасу, сыр, масло карточки были, будто в стране военное время... Огромные очереди в магазинах, абсолютно пустые прилавки. Ведь страна стояла над пропастью. А уже к концу 1992 года прилавки в магазинах наполнились.
Денег, правда, не было. Но быстро начал появляться малый бизнес: кто-то что-то покупал, продавал, люди у нас находчивые. Это мы сейчас говорим: вот актеру или инженеру пришлось идти торговать. Конечно, плохо, кто же спорит. Но ведь из ниоткуда денег не возьмешь. Кроме долгов в то время в стране ничего не было. Золотого запаса мизер остался, нефть стоила $8–13 за баррель. И при таком тяжелом наследстве Борис Николаевич и его команда смогли в довольно короткий срок провести самые важные реформы.
Про шоковую терапию Гайдара говорят до сих пор. Но зачастую только шок и заставляет человека встать на ноги.
— Или умереть...
— Так страна уже почти мертвая была. Ее надо было спасать. Что Борис Николаевич и сделал. В общем, я не понимаю, как можно уничижительно говорить о 90-х, забывая, какой огромный рывок страна сделала за это время.
— После отставки корил ли себя Ельцин за что-то, чего не сделал? Например, не решил окончательно вопрос с коммунистами, не захоронил Ленина, не обеспечил национального покаяния жертвам сталинских репрессий. Говорил: «Эх, вот надо было...».
— Борис Николаевич многое переживал в себе, никогда не выплескивал свои чувства на нас. Не в его это характере совершенно. И потом глобальных ошибок, я считаю, сделано не было.
— Это не про ошибки, а скорее, про возможности, которыми не воспользовались.
— Вы забываете, какое время было.
Тогда еще во всех высоких инстанциях сидели люди, ноги которых были уже в сегодняшней жизни, а голова — еще в прошлой. Это была тогда беда наша.
Нельзя рассуждать об упущенных возможностях, не представляя, какой тяжелой была ситуация, каким было сопротивление. Например, вопрос о захоронении Ленина. Я даже говорила на эту тему с патриархом Алексием, и он поддерживал идею. Но решить это могли только народные депутаты, а большую часть и Съезда народных депутатов, и потом первой Думы составляли коммунисты и аграрии, от которых невозможно было ожидать поддержки. Это сейчас они стали все такие белые и пушистые...
Знаете, я даже не могу ходить на концерты, которые устраивают на Красной площади: не могу сидеть спиной к захоронениям. Как можно на Красной площади каток заливать, концерты проводить, пока там лежат усопшие?!
— Или можно перенести кладбище с Красной площади в другое место.
— Конечно, давно пора. Это в советское время и в 90-е невозможно было. Помню, было мероприятие в Кремле, и я встретила там внучатую племянницу Ленина. А у нас как раз накануне дома разговор был о перезахоронении. И я ей искренне говорю: «Ой, как я рада, что вас встретила. Вы знаете, сейчас везде идут разговоры о том, чтобы перезахоронить Владимира Ильича. По его завещанию, рядом с мамой в Санкт-Петербурге. Как вы считаете? Наверное, пора захоронить человека нормально. Хватит ему душу терзать». А она посмотрела на меня так строго и говорит: «А как же мы?» Я растерялась, даже не нашлась что сказать. Выходит, пока он лежит здесь, он для них охранная грамота?
Растерянная вошла в комнату, а там Зюганов, другие депутаты с супругами. И я под впечатлением от этого разговора продолжила: не пора ли уже похоронить его по-человечески. А супруга одного из высокопоставленных депутатов говорит: «Ну, лет через тридцать, может быть». Меня это потрясло. И я сказала: «А что, эти 30 лет он должен вам служить?» Наверное, коммунисты и сейчас не готовы. Но сейчас-то их в Думе не большинство, и, наверное, этот вопрос можно решить.
«Руководить страной — непосильный труд»
— Более десяти лет назад вы сказали журналистам: «Вы молодые, будете еще работать с разными президентами, история не стоит на месте. Но то, что вы пишите сейчас, завтра станет историей. И именно по вашим публикациям историки потом будут исследовать это время, писать свои труды. Будьте честными перед самими собой...» Как вы оцениваете сегодняшнее время? Что, думаете, про него потом напишут историки?
— Как сейчас некоторые историки описывают 90-е годы, так, я считаю, нельзя относится к истории своей страны. Надеюсь, что президентский центр, музей дадут возможность всем получить правдивую информацию о 90-х. И очень хорошо, что у каждого президента будет такой центр. Мы в конце концов должны понять, что надо уважительно относиться к руководителям страны.
У нас в России легитимно, всенародно избрано уже три президента. Надо соответственно к ним и относиться.
Мы ведь строим цивилизованную, демократическую страну. И Борис Николаевич видел Россию именно такой — настоящей европейской державой. В Америке с президентом могут не соглашаться, его могут критиковать, но каждый американец говорит: мой президент, наш президент. Многим кажется, это очень просто — руководить страной. Да это непосильный труд! Вот я вспоминаю, как в 90-е Борис Николаевич предлагал оппозиции: идите в правительство, работайте. Но почему-то никто не шел, никто не хотел взваливать эту ношу на плечи. Ведь в качестве оппозиционера можно говорить все что угодно: ответственности никакой.
— На это могут сказать: у каждого своя правда. Вот она была супругой первого лица — у нее своя правда. Она в обиде на оппозицию, которая только критиковала, а работать в правительство не шла. А сейчас вам скажут, оппозиция готова идти в правительство, в Думу, но ее не пускают. И опять у каждого своя правда.
— Тогда Борис Николаевич пытался собрать под своим крылом всех, кто в тот момент мог помочь выходу страны из кризиса. И Явлинского уговаривал, и Лебедя пригласил в свою команду, хотя тот его и критиковал. Но Явлинский сам хотел быть президентом и отказался. Президентом многие хотят быть. Хотя мало кто понимает, что это за тяжелейший труд. И какую надо иметь силу воли, чтобы эту ношу нести, может оценить лишь тот, кто посидит в этом кресле и почувствует вес этой ноши...
— Нам, наверное, Владимира Владимировича нужно спросить об этом...
— Уверена, он подтвердит то, что я только что сказала. И у Владимира Владимировича и Дмитрия Анатольевича потом будут свои центры. И все, что сделано и не сделано, будет там как на ладони. Это замечательно, что такие центры будут у нас в стране. Это политический памятник эпохи.
«Понимаете, мы жить стали по-человечески»
— Вы сказали, Ельцин хотел видеть страну европейской державой. Это любопытное сочетание: «европейская» и «держава». Действительно, было ощущение, что после 90-х наша страна как будто потеряла себя, что мы слабые, что нас не уважают в мире. В общем, что мы не держава... Было у Ельцина ощущение этого неуважения к стране?
— Советский Союз считался державой. Мы были настолько напичканы вооружением, что нас, безусловно, боялись. А мы хотели и соседей в страхе держать, и сделать весь мир таким, как мы. Наверное, немножко переоценили свои возможности...
Да и людям надоело жить за «железным занавесом». А насчет того, что нас не уважали в 1990-е...
Вообще-то, именно в 90-е нас приняли в «восьмерку», клуб наиболее развитых стран мира. Ни в одной из наших поездок за рубеж я не сталкивалась с неуважительным отношением к России.
Наоборот, все и всегда очень уважительно говорили и о стране, и о наших людях. Помню, в Японии у меня была женская программа, и мне там с восторгом говорили: если бы не поддержка американцев после войны, Япония не вышла бы из тупика, а вы сами столько всего добились за такой короткий срок. Визит был, кажется, в 1993 году — в России к тому времени были уже наполнены прилавки магазинов.
— И не надо было стоять по пять часов в очереди за джинсами или сапогами...
— Да, этого уже не было. Я помню наши первые с Борисом международные визиты в 1991 году в Италию, Германию, Англию. Мы приехали в Германию, я вышла вечером на улицу. И чуть не заплакала. Почему в нашей стране люди не могут жить так, как живут здесь?!
Помню, в том же 91-м мы должны были с Галиной Старовойтовой ехать в Голландию. Я перед поездкой хотела купить туфли. Не знаю, сколько магазинов объехала — пустые прилавки. Ничего, кроме какой-то войлочной обуви. А через несколько дней, оказавшись там, я вышла вечером на улицу. Витрины магазинов ломятся: здесь шубы, там обувь и сумочки в цвет. Я вообще такого не видела...
А когда жена бургомистра привела нас на рынок, это меня совсем потрясло: фрукты, ягоды, а у нас же ничего тогда не было. Родители детям зимой даже в Москве фрукты не могли купить, они были только летом, в сезон.
А теперь у нас все это тоже появилось. Понимаете, мы жить стали по-человечески.
— Да, жить мы стали по-человечески. Но все чаще идут разговоры, что мы возвращаемся в Советский Союз. Вы упомянули «железный занавес». После трагедии Парижа в России раздаются предложения «закрыть страну». Сначала санкции, запрет на выезд сотрудникам органов власти, теперь вот идеи «занавеса» для всех.
— Мы сегодня все переживаем по поводу того, что случилось в Париже... А перед этим ужасная трагедия с нашим самолетом, который летел из Египта. Надеюсь, теперь все государства поймут, что надо объединиться в борьбе с террористами. Но и панике поддаваться не надо. А по поводу разговоров, что надо закрыть границы, зачем же бросаться в крайности?
«Мы до последней минуты не знали результатов выборов»
— Мы говорим сегодня, что когда-нибудь обязательно настанет время, когда правда выйдет наружу, что надо жить не по лжи. А как вам кажется, хочет ли народ вообще знать эту правду? Готов ли он к этому? У нас почему-то народ, если слушать политиков, все время ни к чему не готов... Вот и в 1990-е, дескать, не был готов к демократии.
— Не знаю, кто это говорит. По-моему, народ был очень даже к ней готов.
— Но вскоре народное мнение качнулось обратно. Вспомним выборы 1996 года, когда коммунисты реально могли победить.
— Могли. Если бы не могли, Борис Николаевич не пошел бы на эти выборы. В 1996 году было трудное время.
Представляете, какая армия бывших партаппаратчиков была в стране. Сколько в советские времена народу работало в обкомах, райкомах, сельских, городских... И все они жили лучше, чем обычные люди.
У них были спецбуфеты, спецраспределители, спецзаказы. И вдруг в 91-м все оказались в одинаковых условиях. И вся эта армия почувствовала себя обворованной, решила, что можно взять реванш.
— И все-таки даже люди, с симпатией относящиеся к Ельцину, склонны верить, что Россия свернула с демократического пути именно в 1996-м, когда ради той самой демократии выборы были проведены с нарушениями, чтобы только не прошли коммунисты. Вы с этим согласны?
— Я категорически против этого утверждения. Выборы были абсолютно честные. Дума тогда состояла в основном из коммунистов и аграриев. Почти половина регионов считалась «красным поясом», где губернаторами были коммунисты. Что-то сфальсифицировать было просто невозможно. Мы до последней минуты не знали результатов. Пусть поднимут все протоколы выборов, кто сомневается, там все зафиксировано.
Фото: Жанна Павлова/Газета.ру
* * *
ЧАСТЬ 2
Она всегда угощает гостей печеньем и тортами собственного приготовления. Даже если это журналисты, пришедшие брать интервью. Разговор с Наиной Иосифовной начался с домашних тортов, а закончился рассказом о семейных традициях.
— Как поживает ваш знаменитый «Поцелуй негра»? Когда мы, уже более десяти лет назад, приезжали к вам, вы рассказывали об этом торте. Мы все смеялись, говорили, что это уже не политкорректно, предлагали переименовать его в «Поцелуй афроамериканца», который вы отвергли.
— Сейчас уже даже не знаю, как назвать… И в бытность, когда еще Борис Николаевич был жив, этот торт всегда пекла только я. Не получается ни у кого.
— Вы все делаете сами, не покупаете в магазинах?
— Ну не все, конечно. Еще в Свердловске Борис Николаевич завел традицию воскресных обедов с семьей — тогда нас было четверо: он, я, Лена и Таня. Тогда мы иногда ходили все вместе в ресторан. Но больше все-таки любили собираться за домашним столом. А готовить я всегда любила и люблю до сих пор. Переехав в Москву, мы традицию семейных обедов сохранили. К тому же все девять лет президентства мы, уже три семьи, жили вместе. Иначе нам бы не выжить — прежде всего в моральном смысле. Я продолжаю эти воскресные обеды и сейчас — обычно все приходят, если только кто-то не в отъезде или не заболел.
Семья у нас сегодня большая — 18 человек. У меня уже три внука, три внучки и пять правнуков. Когда они приезжают, таким гамом и шумом наполняется дом — и слава Богу.
Поэтому, как только подходит воскресенье, начинает голова болеть, чем бы их накормить. Чем-то удивить. Но чисто домашним. Мы никогда не любили магазинного, и даже когда Борис был президентом, на кремлевской кухне заказывали еду только тогда, когда он приглашал много важных гостей.
«Я никогда не чувствовала себя женой президента»
— Сейчас вся ваша семья, игравшая огромную роль в политическом, социальном, информационном пространстве страны, ушла из него. Почему вы никогда не высказываетесь на острые актуальные темы?
— У нас в политическом поле работал только Борис Николаевич. Татьяна, дочка, появилась во время избирательной кампании 96-го года, потому что Борис Николаевич попросил ее помочь. Была сложная президентская гонка, случился конфликт в его предвыборном штабе, и ему было важно, что рядом с ним появился человек, которому он может полностью доверять. Но Таня никогда не хотела заниматься политической работой. И никогда не делала политическую карьеру.
Когда 31 декабря 1999 года Борис Николаевич подал в отставку, Таня в тот же день тоже ушла с работы.
Что касается высказываний на острые темы… Ну, не знаю, мне кажется, я ни от каких тем не ухожу… Вот вам даю интервью. И Татьяна только в последнее время несколько интервью дала. Мы не политики — просто граждане своей страны… Понимаете, я никогда не чувствовала себя женой президента. Я чувствовала себя женой Бориса Николаевича. Конечно, я нормальный человек, вся страна в 90-е была пронизана политикой, в каждой семье спорили по самым разным вопросам, и про приватизацию, и про захоронение Ленина, о чем мы с вами говорили, обо всем, и у меня было свое мнение по многим вопросам. Но я считала, что как-то его высказывать я не имею права. Считала, достаточно было того, что политик у нас в семье Борис Николаевич.
— Вы не правы. В те годы многие голоса на выборах Ельцин получил именно благодаря вам. Потому что ваша искренность и чистосердечие привлекали людей. Вы — фигура сама по себе.
— Вот сама себе и принадлежу! А Борис Николаевич, когда ушел из Кремля, считал невозможным для себя публично оценивать работу нового президента. В первый президентский срок Путина они нередко встречались. Все, что Борис Николаевич думал, он лично говорил Владимиру Владимировичу.
Единственный раз Борис публично высказался по гимну, считая неправильным возвращение советского гимна, и я его поддержала. Могу и сейчас это сказать.
— В разговоре вы часто упоминаете Бога. Вы человек верующий?
— Я не воцерковленный человек. Но с верой к Богу прожила всю жизнь и живу сейчас. У меня в доме иконы. Перед сном я молюсь.
— Вы неоднократно встречались с патриархом Алексием, с уважением относитесь к РПЦ. Как вы считаете, сегодня церковь помогает или мешает стране развиваться?
— Иногда высказывания некоторых иерархов меня удивляют. А вот к Его Святейшеству Алексию я относилась с огромным уважением, мы много говорили с ним, когда я была женой президента. Я, помню, задала ему вопрос: почему католики спокойно сидят на лавочках, внимают проповедям на языке, который они понимают? А у нас в церквях лавочек нет, да и проповеди — на старославянском, который в стране недавних атеистов мало кто понимает, пусть мы и с Богом в душе жили. Я говорю: у меня ощущение, что там церковь служит человеку, а у нас человек служит церкви.
Он заулыбался: «Ну что вы, мы друг другу служим, друг друга поддерживаем. А время вносит коррективы и в нашей епархии». И мне кажется — он был прав. Вот недавно были мы на отпевании в небольшой церкви, там даже лавки стояли, побольше их стало... Но не в этом суть. А в том, что церковь, обретя уже другие возможности в стране (сколько у нас открывается и храмов, и монастырей), должна, мне кажется, больше служить народу.
«Со Сталиным давно надо расставить все точки над i»
— Почему патриарх Алексий, будучи за захоронение Ленина, был при этом против захоронения останков расстрелянной царской семьи?
— Не знаю. Может быть, не слишком доверял экспертизе ДНК. Боялся, а вдруг ошибка? А вот Борис Николаевич после изучения всех документов специалистов был уверен в подлинности останков. Для него это было еще и глубоко личное дело. Ведь когда сносили Ипатьевский дом, где была расстреляна семья Николая II, мы мало что знали об этом.
В нашем институте была сотрудница, ее мама служила в 30-е годы машинисткой в НКВД. Она, как позже выяснилось, знала, что рядом работает человек, который принимал участие в расстреле царской семьи, но все дали подписки о неразглашении. Так она — эта машинистка — даже дочери своей ничего никогда не говорила. Никто не знал, что в этом доме царскую семью расстреляли. Борис Николаевич переживал, конечно, что именно ему пришлось снести это здание. Не то чтобы винил себя... Говорил: «Все равно ничего изменить не мог. Меня бы убрали, сразу поставили другого, и он бы сравнял все с землей».
— Для него захоронение царской семьи стало, видимо, своего рода...
— Очищением. Хотя он так не говорил, но мне так кажется. Для него это было очень важным событием, это правда.
— То захоронение могло бы стать началом раскаяния нации за всех невинно убиенных в нашей стране, но почему-то так и не стало.
— Это правда. Со Сталиным давно надо расставить все точки над i. Как правильно поступила Германия, осудив нацизм. Неважно, что Гитлер германскую промышленность поднял или еще что-то там полезного сделал... Немцы очистили себя перед миром. И мы должны. Не столько даже перед миром, а в первую очередь — перед собой.
Наше поколение большую часть своей жизни прожило во лжи. Та история, которой нас учили, была, как оказалось, мало похожа на реальную. Только узнали мы об этом очень поздно, в конце 80-х, в 90-е. Мне бы очень хотелось, чтобы у внуков и правнуков все было по-другому.
Я не так давно стала искать корни своей семьи. И поняла, что почти ничего не знаю о своих бабушках-дедушках, не говоря уже об их родителях. Да и мои друзья, когда я начала их расспрашивать, тоже очень мало знают о прошлом своих семей. Помню, я бабушку, папину маму, спросила: а кто твои родители? Она говорит: я сирота, ничего о них не знаю.
Борины родители ничего не говорили о своей жизни, скрывали от детей, что их родителей раскулачили. Как уже позже со слезами вспоминала его мама — абсолютно ни за что. А о том, что его отец был репрессирован по 58-й статье, когда работал в Казани на строительстве завода, Борис Николаевич узнал только в 1990-е.
— То есть уже будучи президентом?
— Да. В архивах копались и обнаружили, что его папа, Николай Игнатьевич, был осужден. Родители никогда Борису Николаевичу об этом не говорили. Его отец с братом работали на заводе плотниками. Бригада у них была ударная. И вдруг — арест. Как мы узнали уже из архивных материалов, осудили его за то, что он запрещал своим рабочим читать в рабочее время газеты и жаловался на плохую еду в столовой. Дали три года и отправили на строительство канала, там нужны были хорошие специалисты. После окончания строительства их освободили, досрочно.
«Просто без него очень плохо»
— Часто ли вы мысленно обращаетесь к Борису Николаевичу? Что бы вы хотели ему сказать из 2015 года, спустя 15 лет, как он передал страну преемнику?
— Мне его очень не хватает.
После его ухода у меня наступила совершенно другая жизнь. И пустота, которую я стараюсь заполнить.
Мысленно — да, я к нему обращаюсь. Прихожу к нему на могилу. Есть любимые фотографии, я общаюсь. Но стараюсь часто этого не делать — понимаю, куда это может привести. Просто без него очень плохо… Это была жизнь, наполненная им, у всех — у меня, детей, внуков.
— У вас большая семья. Есть уже и внуки, и правнуки. Но мы о них мало что знаем. Как вы считаете, дети руководителей должны быть на виду или им лучше, наоборот, оставаться в тени? Должны ли учиться и жить на родине или это их личное дело? Сейчас об этом много дискутируют.
— По-моему, о наших детях и внуках знали и писали все. Они учились в обычных школах.
— И вы за них не боялись?
— Конечно, боялась. И детям очень не нравилось, когда их охраняли. Помню, Борю — и фамилия у него Ельцин — буквально насильно отправили в Англию. А у него здесь и друзья, и все увлечения. Это был класс восьмой или девятый. Он два года приезжал на каникулы со словами «не поеду туда больше». Правда, сейчас рад, что прекрасно знает английский. Вся наша семья живет в России. Дети и внуки работают в России. Вот только Маша и Ваня учатся сейчас в школе за границей. А правнуки — в обычных московских школах. Хотя если они захотят учиться где-то еще, я отнесусь с уважением к их выбору. И не буду настаивать. Но рада, что все они принимают решение жить и работать в России. Для меня это важно. Я очень люблю свою страну, никогда не скажу «в этой стране». Это моя страна. Она в советское время была моей страной, и сейчас это моя страна, моя земля.
